Змеиная вода - Карина Демина
Я знаю, где лежат Бекшеевские лекарства.
И он знает.
Он проверяет их постоянно. Это уже в привычку вошло. Как должно было войти в привычку у Надежды носить артефакт с собой. А в тот раз…
С другой стороны… разговор с женихом. Наверняка она знала, что расторгнет помолвку. И что Анатолий не примет это со смирением. Не из тех он, с кем можно остаться друзьями.
И точно не из тех, кто простит.
А значит, этот разрыв означал бы ведро дерьма на голову. Поэтому, подозреваю, она и тянула, не желая нырять… сказала бы Одинцову, он бы помог с радостью.
Ну, это я знаю…
А она?
Для нее Одинцов – далекий чужой человек, поставленный опекать. Опять же эта его манера командовать. Чины и все такое…
Ольга?
Но все, что известно Ольге, будет известно и Одинцову. Могла ли Надежда это знать? Наверняка, если не дура. А дурой она мне не казалась. Поэтому и тянула с откровенными беседами. Еще и беременность все осложняла, ведь разрыв помолвки – одно. А вот беременность – совсем-совсем иное. Срок был не то, чтобы большим, но и не таким, чтобы не знать.
Стало быть…
Куча проблем на голову девушки, явно прежде с такими не сталкивавшейся. И могло ли это вывести её из равновесия настолько, что она забыла свой артефакт?
Не знаю…
- Ангелина ругалась, да… но уходить из госпиталя она не уходила, - сказала Людмила. – Она ушла позже. Незадолго до смерти. Подождите… это прошлый год… она умерла в сентябре. А ушла… ушла в конце июня.
- Сама?
- Да. Она сказала, что собирается переехать…
- Куда?
- Не знаю. Мы как-то… не то, чтобы поругались. Отдалились просто. Она… знаю, что у нее были проблемы в семье. Мать хотела, чтобы Ангелина что-то подписала… один раз она говорила с матушкой по телефону, а я услышала. Случайно.
И снова розовый румянец на щеках.
Ну да, случайно.
Верю.
- Ангелина отказывалась. Сказала… что не позволит истории повториться. И не даст сделать с детьми то, что сделали с ней… и трубку бросила. А через две недели пришла и сказала, что уезжает. И я решила, что она совсем уезжает. Вот… спрашивала адрес… но она только отмахнулась, сказала, что потом сама напишет. Позже. И ушла. Даже вещи не забрала.
- Какие?
- Личные. Знаете, со временем на любом месте собирается множество мелочей. Расческа там. И лента для волос еще. Перчатки. Колготы запасные… всякие женские мелочи.
- И где они?
- Внизу. Я… когда поняла, что Ангелина не вернется, сказала собрать все и отнести в подвал. Надеялась, она напишет и я вышлю. Почтой же можно.
Можно.
Но мы с Бекшеевым переглянулись.
- Ненавижу лестницы, - признался он.
- Мы сами сходим, - я улыбнулась. – Нам нужны будут эти вещи…
Пока, правда, не знаю, есть ли смысл в них копаться, если там и вправду лишь женские мелочи… с другой стороны, такие мелочи много сказать способны.
- Я провожу, - Людмила поднялась. – Только… знаете, после того, как Ангелины не стало… её матушка пришла сюда. Требовала отдать все, что ей принадлежало. А я… я не отдала. Понимаю, что глупость и детское поведение. Что… опять я слишком… перебарщиваю… и все такое. Но мне вдруг представилось, что эта женщина станет копаться в вещах Ангелины. И соврала, что все-то еще тогда, в начале лета, выкинула. И… вы ведь ей не скажете?
- Нет, - пообещала я.
Я так точно.
Глава 14 Гады и гадины
Глава 14 Гады и гадины
«А верят они, что буде человек при жизни своей был мерзок и бесчестен, то после смерти душа его не на суд божий попадает, но вселяется в тело лягухи аль змеи, аль иного гада, в коем и влачит существование жалкое. И оттого избегают оне гадов оных бить, ибо тем самым прервут наказание, свыше данное»
«Размышления о землях иных, за морем лежащих, и людях, коии сии земли населяют, а тако же престранных и богопротивных верованиях их, писанное купцом Микиткою по мере слабого своего разумения для потехи людской и прославления Слова Божия, каковым любой язычник да спасен будет».
Осеннее солнце обманчиво. То оно жарит, словно обещая растянуть лето еще на пару недель, то вдруг скрывается в тени. И тогда из этой самой тени тянет ощутимой прохладой.
Бекшеев поежился.
- Вырвались? – Захар появился откуда-то сбоку, Бекшеев не успел заметить. – Курите?
- Нет.
- А я вот да, - из кармана халата Захар вытащил портсигар.
- Всегда удивляло то, сколько целителей имеют эту вредную привычку, - заметил Бекшеев. – Хотя казалось бы, кому как не им знать…
- Знать – одно. Отказаться – другое. Я на фронте начал. Кровь. Грязь. Запах… раненые пахнут далеко не розами. А в госпиталях подчас просто-напросто воняет. И появляется знаете ли такое человеческое желание эту вонь заглушить. Хоть чем-нибудь. Вот и… потом привык. Вам не помешает?
- Нисколько. И что вы хотите сказать?
- Я?
- Вы. Вы ведь не светскую беседу поддержать пришли.
- Мало ли… - Захар размял сигарету. – Но да… чего вам Людочка наплела?
- Всего понемногу…
- Не особо верьте.
- Вам она не нравится?
- Себе на уме. Очень себе… это сперва кажется, что она вся такая воздушная и светлая, кругом заботливая…
- А потом?
Захар закурил. И затянулся от души. Ответил не сразу. Несколько мгновений стоял, вдыхая и выдыхая горький дым. Запах у табака был резким и неприятным, в нем все одно чудилось что-то донельзя больничное.
- Потом… потом приходит понимание, что все не так просто.
- И на самом деле она – чудовище?
- Да нет… какое чудовище. Скорее человек обыкновенный. А они порой опаснее любых чудовищ… вы ведь не воевали?
- Нет. Штабной.
- Да. Читал… собирался написать вам, да все как-то… трусил.
- На труса вы не похожи.
- Трусость разною бывает, - пепел Захар стряхивал прямо в куст сирени. – Одно дело работать под обстрелом… или там когда бомбят. Тут страха нет. Помру – стало быть судьба такая. А вот любимой женщине открыться… это другое.
- Ангелина?
