Джен Коруна - Год багульника. Тринадцатая луна
— О, наверное, еще нескоро! Настолько приблизиться виденьем к солнцу, чтобы его лучи стали проходить сквозь тебя — это под силу лишь очень опытным и могучим магам! Мне пока еще далеко до такого. Конечно, она уже немного бледнее, чем у остальных, но это еще почти ничто. Даже великий Иорлай, и тот отбрасывал тень, пусть и практически незаметную…
При этих словах Моав встрепенулась.
— Да, кстати — а как же Иорлай? Сколько я себя помню, он был старшим над жрецами! Куда он делся?
— Ах да, ты ведь ничего не знаешь… — сказал Кравой, накладывая еще по одному пирожному себе и Моав. — Уже полтора года, как он ушел.
— Куда?
— В Рас-Кайлал, — лицо краантль стало задумчивым, его карие глаза, казалось, были устремлены куда-то далеко за горизонт. — Иорлай всегда бредил городом Солнца — там прошла его юность. И вот, наконец, он решил вновь отправиться на родину, туда, куда звало его сердце.
— И как, он дошел? — спросила притихшая Моав.
— Надеюсь… С тех пор как он выехал за ворота Рас-Сильвана, от него не было вестей.
Солнечный эльф умолк, погруженный в неожиданно нахлынувшие воспоминания. Молчала и маленькая веллара. Через несколько мгновений она снова заговорила:
— Стало быть, теперь ты командуешь воинами краантль, как старший в Солнечном круге?
Словно очнувшись от сна, Кравой отвел со лба волосы большим и средним пальцами правой руки. Моав невольно улыбнулась, узнав этот характерный жест — солнечный эльф часто делал так, когда над чем-то задумывался.
— Не то чтоб я ими командовал… Попробуй ими покомандовать! — тень улыбки скользнула по его красивому лицу. — Скорее, рассказываю им то, что великий воин некогда говорил мне самому. Я учу их нападать без злобы и ненависти, бесстрастно, словно огонь!
Карие глаза Кравоя заблестели — было видно, что искусство сражения волнует его гордое сердце.
— Ненависть — плохой союзник… — продолжал он. — Она выпивает силы души, ослабляя ее, притупляет взгляд и делает нетвердой руку.
— Никогда не думала, что ты так любишь воевать… — удивилась Моав.
— Это не война! Точнее, война, но не с противником, а с самим собой.
Он говорил страстно и увлеченно, уже как будто не замечая ни подруги, ни пирожных.
— Умение атаковать рождается здесь! — он указал рукой себе на грудь. — Победа — это равновесие души, которое не способна поколебать целая армия врагов! Само солнце учит краантль этому равновесию, чередуя день с ночью, холод с теплом… Этому же я хочу научить и своих воинов.
Моав удивленно глядела на него, словно не узнавая. В преддверии Великой битвы его слова звучали почти зловеще… На некоторое время в комнате воцарилось молчание — каждый размышлял о своем. Наконец, Кравой поднялся с пола и подошел к окну. Высунув голову, он бросил взгляд на небо, расцвеченное всеми оттенками алого.
— Солнце село, скоро соберется Круг песен — думаю, там все просто горят нетерпением снова увидеть тебя! Я так давно не слышал, как ты поешь, — добавил он.
— Ну, так идем скорее! — с улыбкой отозвалась Моав.
— Не идем, а бежим, пока не заняли лучшие места!
Он схватил ее за руку и увлек за собой. Смеясь, они в три прыжка скатились с витой лестницы, с топотом промчались по коридорам замка и выскочили на улицу, все еще держась за руки. Вот уж и впрямь был прав Кравой — он частенько поговаривал, что все краантль немного чокнутые от яркого солнца!
Глава 11. Листья дуба и перья орла
Вечерние посиделки у костра были не просто главным ежедневным развлечением Рас-Сильвана — это была тщательно оберегаемая, почти священная традиция города. Лишь только садилось солнце, эльфы всех мастей начинали стекаться в замковый сад, неся с собой подушки, пледы, музыкальные инструменты. Кто-то шел для того, чтобы насладиться пением других, кто-то — с целью покорить слушателей своим талантом.
Сам Круг песен представлял собой довольно большую утоптанную площадку под кроной древнего дуба, растущего в парке. С того времени, как это место облюбовали поклонники песен — а было это настолько давно, что никто уже и не помнил когда — к нему успели протоптать едва ли не десяток тропинок с разных сторон, так что теперь оно стало похоже на маленькую площадь. По вечерам в центре пространства разжигали большой костер — вокруг него и рассаживались пришедшие, кто просто на земле, кто на принесенных с собой покрывалах или подушках. Так как слушателей было много, садились в несколько кругов, расширявшихся по мере удаления от костра. У завсегдатаев были свои места, как правило, в первом ряду; остальные же старались прийти пораньше, чтобы занять место поближе к центру.
Не был исключением и этот вечер — как ни торопились солнечный эльф и маленькая веллара, когда они добежали до священного дуба, под его ветвями уже и яблоку было не упасть. Эльфы радостными криками приветствовали Моав, в мгновение ока в ближайшем от костра ряду образовалось место, достаточное, чтобы усадить двоих гостей. Моав счастливым взором окинула море направленных на нее синих, голубых, карих глаз. Среди пришедших было много краантль — общительные от природы, дети солнца никогда не упускали возможности повеселиться; были и скромные лесные эльфы с каштановыми волосами и глазами, зелеными, точно молодые листья — но большинство гостей составляли все же эллари.
Наконец, все уселись, и первый певец вступил. Моав жадно впитывала каждое его слово. Сколько же лун она не слышала задумчивых эльфийских баллад! Закончив, певец встал с места и, подойдя к Моав, с поклоном протянул ей гнутую арфу. Все присутствующие затаили дыхание — давно уже не звучал голос Суотэллар под ветвями священного дуба… В тишине Моав вышла в центр круга.
Она пела звонко и страстно, как всегда, четко выговаривая слова своим резковатым голосом. Пущенной стрелой летел он над головами притихших эльфов, то снижаясь почти до шепота, то звеня холодной сталью, проникал в сердца детей солнца и луны, срывая их, словно двери с петель, пробуждая неведомые чувства. Много песен спела веллара, а слушатели все требовали продолжения. Влюблено глядел на нее прекрасный сын солнца, и сердце его таяло. Когда же она, наконец, запела о лесной деве, взгляд Кравоя стал особенно теплым и бархатистым — ему всегда нравилось, как Моав поет эту старинную песню. Слушая ее страстный голос, он ясно ощущал печаль покинутой красавицы, превратившуюся в грусть самой природы, чувствовал, как год за годом проходит ее жизнь. Чувствовал так, словно это была не чья-то далекая судьба, а жизнь его любимой Йонсаволь!
Взгляды их встретились — на какой-то миг Кравою показалось, что синеглазая эльфа поет лишь для него одного! Пульс забился в нем, как сумасшедший — всем телом он ощущал, как звуки протягиваются между ними тонкой звенящей нитью. Любимый голос коршуном когтил горячее сердце Кравоя, и от этих ран ему становилось так сладко, как никогда в жизни… Ему казалось, что после подобной песни нельзя продолжать жить обычной жизнью, есть, пить, спать, как обычно, что все должно перемениться раз и навсегда! Но это длилось всего миг — в следующее мгновение Моав быстро опустила глаза, а в ее голосе зазвучала злость. Совсем сбитый с толку, молодой краантль не мог понять, что так разозлило его подругу. С горящими щеками и колотящимся сердцем он тоже потупился и больше не смел взглянуть на нее.
Наконец, утомившись, Моав отняла пальцы от струн и отдала арфу подошедшему молодому краантль. Кравой бросил недовольный взгляд на певца, с робкой улыбкой принявшего инструмент, но в следующее мгновение его лицо снова стало открытым и веселым — он любил песни своих братьев не меньше, чем звонкий голос Моав! Точно в ответ на песню синеглазой эльфы, солнечный певец запел любимую всеми краантль балладу о Хелеме, молодом князе солнечного города, много тысяч лет назад покинувшем престол и свою кейнару — прекрасную дочь луны — Совиле, ради странствий по просторам Северного моря. Ясной и чистой была ее мелодия, юная удаль сквозила в каждом ее слове:
Уж сколько лет скитался свет, со светом заодно
Скитался Хелем, солнца сын, ища добро и зло.
Корабль плыл по воле волн, не ведая куда,
Но всколыхнула тишину высокая вода.
Канаты, струпья, паруса, команда, рулевой
Все в диком вихре унеслось с соленою волной.
Но через страх и крик друзей, отчаянье и вой
Прекрасной девы голос вдруг позвал: «Вернись домой!»
И Хелем из последних сил вбил острый меч в корму,
И, зацепившись, прокричал: «Любимая, приду!»
К утру все стихло, и вода спокойна и нежна
По воле волн уже несла остатки корабля.
И окровавленной рукой за лезвие меча
Держался краантль молодой на кончике плота.
«О, дочь луны, о Совиле, залог мечты моей,
Чей образ чище и нежней самой Эллар лучей!
Прошу тебя, ты песню спой, любимая моя,
Чтоб разобраться в море волн, где милые края».
