Ведьмин рассвет - Екатерина Лесина
А может, кладбище. Я ведь только вчера там была, помню все распрекрасно. И память эта, подстегиваемая силой, рвется. Но я удерживаю.
Будь это для меня одной, я бы…
Нет.
Это личное. Слишком личное. Перед внутренним взором мелькали лица. Дядя… почему-то не такой, не страшный совсем, а мальчишка вихрастый, который того же возраста, что и Мор с Гором, только надломленный и злой. Он хотел бы быть иным, но не знал, как.
А когда понял, то и поздно…
Тоже нет.
Это все потом. Как и самокопания. Зато…
Я вдруг снова оказалась там, где живым не место. Серая, седая равнина. И снег шел. Или пепел? Сизые клочья падали с небес, которые тоже равнина. Здесь небо и земля – отражение друг друга. Но и пускай. Пеплом укрыло травы, но острые иглы стеблей пробили этот покров.
И дорожка есть.
И дуб. Хорошо… яркий такой. Здесь, в окружающей приглушенной серости, все краски воспринимаются ярче и резче.
Его ствол словно из янтаря выточен, такое же полупрозрачное живое золото. А листва – все оттенки изумруда. И не только его. На нижних ветвях показалась рыжина, которая появляется в первые дни осени. И значит, скоро она поднимется выше, захватывая лист за листом.
А потом и вовсе дерево станет медным.
И листья упадут под собственной тяжестью.
Странно о таком думать. Да и… я же просто рисую.
- Сила, - она стояла за моей спиной, та, с кем я не стала бы встречаться по собственной воле. – Это сила. Тянет к порогу. Но тебе и вправду здесь не место, девочка.
Она столь же высока и неестественно прекрасна. До ужаса. Теперь я во всяком случае понимаю, что значит выражение «ужасно красива».
Сомнительный комплимент.
- Искренний, - возразила богиня и наклонилась. – Но раз уж ты сама нашла путь, то пускай… я не могу сполна наделить тебя своей силой. Это нарушит равновесие.
Её губы коснулись моего лба.
И прикосновение это причинило боль. Такую, что я, не выдержав, закричала. Громко-громко.
- Теперь ты можешь приходить и не опасаться, что не найдешь обратной дороги.
Богиня выдержала мой крик.
А слезу поймала пальцем.
Поднесла к губам и выпила. Это… это было очень странно.
- В слезах, пролитых от души, много этой самой души, - сказала она и велела. – Возвращайся. Все же живым здесь не стоит находиться слишком долго. Особенно поначалу.
А потом дунула.
И я вернулась.
Выдохнула.
И поняла, что замерзла. Заледенела от макушки до кончиков пальцев, которые просто-напросто не ощущались. И я поспешно сунула их в подмышки. Зубы стучали.
Солнце.
Солнце, наполнившее площадь, будто чашу, не грело. Точнее грело, но мало. А я… я пыталась справиться. Здесь так много всего… всего много.
Запахов.
Звуков.
Цветов. Яркие, слишком даже. Громкие. Оглушающие. Музыка эта… эта музыка, кажется, в голове звучит. Такая… такая переливчатая. Успокаивающая.
Именно, Ласточкина, тебе успокоиться надо.
Вдох сделать. И выдох. Медленно так. Вспомнить, чему тебя на медитациях учили. Не поддаваться панике и дышать, дышать… музыку вот слушать. Теперь будто ручей журчит, пробираясь по камушкам, спешит, несется к реке.
Или дождь.
Теплый, летний, который бы пить, пить, не умея напиться. Собирать капли в ладоши… и легче становится. Вот так. Вдох и выдох. И холод отступает, хотя все одно озноб трясет.
Надо было рисовать что-то другое.
Кстати…
Я осторожно покосилась на Стужу. Полотно было почти на том месте, на котором и в прошлый раз, хотя челночки мелькали с безумной скоростью, и полотно прибывало быстро.
Следовательно, там, где я была, время течет иначе?
Возможно.
А возможно, что времени как такового там вовсе нет. Но это не самое странное.
Я пошевелила пальцами, к которым возвращалась чувствительность. И вот лучше бы не возвращалась. В смысле, ощущения такие, словно я руку в крапиву сунула. Ну да ничего, перетерплю. А так… я огляделась. Девушки работали.
Сосредоточенно.
Кто-то что-то да писал. Кто-то лепил, кто-то словно бы руками махал… а на экранах одна картинка сменяла другую. Вот девушка с ворохом смоляных кудряшек, подвязанных голубой ленточкой, с сосредоточенным видом мнет кусок то ли синего пластилина, то ли глины. Хотя почему синей?
Вот моя старая знакомая, подвязавшая светлые волосы лентой, недовольно хмурится, глядя на холст.
Вот…
Кстати, вся эта анонимность напрочь лишена смысла. На экранах-то отлично видно, кто и что делает. Или анонимность для критиков?
Тоже так себе.
Как и вся эта выставка талантов.
На свою картину я смотреть боялась. Честно. А вдруг не получилось? Но… Ласточкина, хватит уже. Не получилось? Так и радоваться надо…
Надо было бы.
Потому что у меня все-таки получилось.
Не знаю, как. С обычными бы красками точно не вышло, а тут… тут серая-серая равнина. Она вышла светлой, почти белой, но все-таки… все-таки нет. Серой. Небо такое же. И чудом они не сливаются друг с другом. Кто знал, что у серого столько оттенков. Пепел этот, который почти снег.
И главное, чем больше смотрю…
Я отвернулась.
Кажется, дуб тоже вышел неплохим. Ярким. Не знаю, насколько получилось передать то, что я видела, но судя по равнине – получилось.
Вот только…
Я огляделась, пытаясь найти хоть кого-то из организаторов. И нашла. Маверика, который почувствовал мой взгляд и кивнул. А потом поспешил ко мне.
Хорошо.
- Помощь нужна? – поинтересовался он.
- А что, можно было?
Маверик чуть улыбнулся.
- Смотря в чем. Краски заменить. Холст. Кисти принести или что-то еще – несомненно. А вот в остальном, увы…
Ожидаемо.
- Нет. Я… дело в том, что я не уверена, что смотреть на это безопасно, - я сама теперь старалась не смотреть на картину. Такое чувство, что холодом от нее тянет. Тем самым, который еще живет внутри. – Просто… получилось, пожалуй, даже чересчур… точно. Это место…
- Позволите?
Маверик чуть подвинул меня.
Взглянул на картину.
И решительно перевернул холст подрамником вверх. Посмотрел на меня. Вздохнул.
- Надо было брать обычные краски? – шепотом поинтересовалась я. И сама себе ответила. – А лучше фломастеры. С фломастерами всяко безопаснее… для окружающих.
- Это смотря кто рисует, - Маверик набросил на картину тонкое полотно, само собой возникшее в руках. – Вам бы я посоветовал и дальше… воздержаться. Не то, чтобы живопись –
