Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия
Обед проходил под хвалебные возгласы в отношение Ибрагима, который сиял за дверью, ведущей в кухню, в открытом окне раздачи. Бадья восседал, как падишах, в столовой и лично спрашивал каждого солдата о том, мол, как сильно понравился ему плов, сделанный под его личным руководством. Хотя можно было и не отвечать, но народ лил елей на Валеркину голову. Ибрагим не препятствовал – знал, что лучше его плов сделать никто не сможет. А славу он подарил настоящему повару – Валерке, который каждый день и ночь, неделю за неделей, месяц за месяцем. И пусть его пища не была такой вкусной, как блюдо Ибрагима, но скажите мне, что может быть вкуснее горячего чая и ломтя теплого хлеба с маслом после холодной ночи на дальних подступах. А плов, плов – это праздник, когда каша, хлеб и первое блюдо есть в изобилии.
Ужин готовили вместе с каптером.
– Валера, а воды хватит для макарон? – тормошил повара Шустрый.
– Бадья, а соли добавить в фарш? – переживал ефрейтор.
– Блин. А зажарку на каком масле делать? – проверялся он на всякий случай.
– Е, про чай забыли! – говорил он, во множественном числе подразумевая обоюдную ответственность.
– Может, еще угля подкинуть в печку? – не отставал от повара каптер.
– Не суетись, Серега, народ после обеда вряд ли что есть вообще захочет, – успокаивал каптера Бадья и посылал рабочего колоть дрова на ночь. В руках Бадьи лучок приобретал на сковородке не черный и обугленный оттенок, а приятно-золотистый цвет. Макароны не слипались, фарш прожаривался так, как и нужно. Шустрый только вносил нервность и изливал свой страх в окружающий обоих зал варочного цеха, как величественно именовали кухню в документации и описи имущества, висящей на стене.
Ужин прошел без происшествий. Выходной день повара закончился. Застава, отмытая в бане и сытая стараниями трех поваров, вступила в новые пограничные сутки обновленная, чистая и посвежевшая. Однако, прежде чем прошел боевой расчет, пришлось мне попереживать о завтрашнем дне. Не все ж лейтенанту банный день и праздничный плов на обед.
Да, я объявил баню и выходной. Да, рисковал. Но Курбан таки побоялся сунуться под стволы броника и миномета. Правда, почти половина личного состава сидела на подступах и присматривала за левым и тыловыми подходами. Бандиты, по-видимому, тоже зализывали раны. Странно было то, что со стороны границы не было никаких поползновений. Иран как вымер после взрывов «за нашей спиной». Не перегоняли отары, чтобы попасти их на нашей территории. А места, однако, было навалом. Из-за величины хребта, по вершинам которого проходила линейка, госграница находилась от заставы на расстоянии почти пятнадцати километров на левом и в восьмистах метров на правом, и потом снова дистанция расширялась в сторону наших соседей справа. Огромный промежуток конуса практически не используемой земли лежал между нашим опорным пунктом и линией границы – длиной почти в шестнадцать километров и шириной основания, наверное, и более пятнадцати и упирался своим наконечником в стык правого фланга 31. В обычное время иранцы даже умудрялись поля засевать и обрабатывать на нашей территории, урожай собирали в полной безопасности. Не говоря о сборе дров, косьбе травы, охоте, чае, чесноке, луке, ягодах. А тут тишина, и архары по склону водораздела у границы непуганые. Значит, боятся чего-то местные иранцы больше, чем нас на заставе. А кого им бояться больше? Только своих сумасшедших исламистов. Вопросы возникали сами и требовали ответов. Информации не хватало именно справа и со стороны границы. Я сидел, думал и наблюдал, как на веревках, растянутых между баней и дизелькой, полоскалось белье: простыни, наволочки, трусы, майки, полосатые тельники, штаны, куртки, панамы. В наряд уходили прямо из бани, чтоб поменять тех, кто был в боевом охранении. Уходили еще во влажных от стирки афганках, но чистые и вымытые, как обновленные, в воде и парилке. По традиции, наряд становился на приказ без магазинов и после приказа заряжался под управлением дежурного. Точно так же делали после выполнения приказа и доклада. Любим мы свои маленькие прелести, отличающие нас от других войск. «Гиппократ» не отходил от Феди, Косачука и заодно гонялся за их вторыми номерами. Майор вылез на солнышко и дремал на кровати, установленной возле входа. Труба кухни азартно дымила, предвещая ужин и сон на чистых простынях и вытрясенных матрасах. Кровати поставили под навесом уцелевшей летней конюшни. Я еще утром проснулся с плохими предчувствиями, несмотря на предстоящую баню, запахи плова и непривычный покой вокруг. Ночью даже сон не пришел в мою голову. Что-то смущало и тревожило. Доклады с ночи и утра были положительными. Но майор сидел на крылечке, в накинутом на перевязанные плечи бушлате и поджидал меня самым откровенным образом, игнорируя старания Пирмухаммедова и не замечая радостную суету банного дня.
– Что, лейтенант, не отдыхается?
– Да, гложет что-то, не понимаю что.
– Хочешь, скажу?
– Ну?
– Тебя правый фланг гложет и неизвестность на нем.
– Вы, я смотрю, уже ходить начали.
– Скорее хромать.
– Есть идеи?
– Есть – послать разведывательно-поисковую группу на правый.
– А не рано?
– В самый раз, пока на левом курбаши силенку собирать будут. БТР оставь тут, возьми «УАЗ», конников и миномет с РПГ и «Печенегом», «ГАЗ-66». На сам Кушак не лезь. Проверь дорогу до подножия и соседей на правом. И торопись, лейтенант, не спеша.
– С нами хотите?
– Да не выдержу я тряски, еще раны откроются.
Лучше бы мы туда не ходили – на правый. Запах тлена мы почувствовали еще до того, как выскочили на последнюю горку перед тем, что осталось от заставы соседей. Застава «Чарли» была уничтожена не взрывом, а теми, кто пришел сюда сразу после него. На выстоявших и побеленных стенах темнели выщербины от пуль и осколков. В живых остались лишь восемь лошадей, которые сбились в малый табун и паслись на склонах вокруг. При виде нас лошади сами потянулись к высохшей на солнце колоде. Вода полилась из крана в колоду самотеком. Личный состав заставы лежал не похороненный то тут, то там в тех позах, в кото-рых солдат застала смерть. Смерть пришла со стороны границы. Следы рифленых подошв, оставленные нападавшими, не совпадали с рисунком на ботинках и полусапожках убитых. Уничтоженную заставу обнимали россыпи гильз, оставленные в разных местах по периметру охвата. Оружие оборонявшихся валялось либо искореженное, либо разобранное в одной большой куче. Те, кто напал на «Чарли», собирались сюда вернуться. Ничего не сломали. Соляру не слили. Дизель не повредили. Мины не поставили. Или ждали своих, или сами хотели прийти, или спешили очень. Враг справа имел клыки и опыт ведения войны гораздо больший, нежели бандиты, с которыми пришлось повоевать в Арчабиле. Рисковать своей командой смысла не имело. Каждого чарлинца, во избежание сюрпризов, вначале стягивали с места, на котором он лежал, специальной «кошкой», зацепив крючками за одежду или пояс.
– Тащ лейтенант, они со стороны границы пришли, вон там следы. Напали, скорее всего, утром, после взрыва. Наши все почти не одетые до конца лежат. Ушли дальше, на их правый. Но не по дороге – склону Кушака.
«Твою мать! Куда же эти ниндзя ушли? Не на Кушак ли?»
– Так, найти лопаты. Похороним парней. Охранение – на крышу. Документы собрать. Проверить АТВ. – В складе АТВ стояли нетронутые ящики с патронами, гранатами, ракетами и выстре-лами.
– Тащ лейтенант. Я тут пульки выковырял и гильзы нашел. Смотрите, она в наш ствол АК-74 никак не входит. – Собачник озадаченно смотрел на меня, ожидая ответа.
– Правильно, и не войдет, это пять и пятьдесят шесть сотых миллиметра, а не наш пять – сорок пять. Натовский стандарт. И он тут только у иранцев может быть. – Вот так и противник нарисовался еще один. – Шустрее, парни, а то как бы не опоздать…
Хоронили быстро, в братской могиле. Поставили столб от системы и написали на дощечке: «Здесь похоронены 22 пограничника ПЗ Чарли, погибшие при выполнении задачи по охране государственной границы». И список. И врисовали звездочки напротив каждой фамилии в фанерку, прибитую к креозотной опоре. Вечная память. И залп вхолостую, чтоб по-тихому и не светиться. Мы вернемся, мужики. Мы народ свой соберем и вернемся. Уже сели по машинам и лошадям, когда увидели одинокую фигуру в порванном камуфляже. Она появилась из-под земли. Это была жена командира заставы. Женщина молчала, просто шла босиком к нам, ступая окровавленными подошвами по горячим камням. Она не чувствовала их жара. Под-няла руки, схватилась за голову, узнавая своих, всхлипнула и упала на землю, подломившись в коленях. Побежали все. Лихорадочно отвинчивали крышки с фляг. Начали лить воду в щель между потрескавшимися сухими губами. Истощенное лицо было покрыто ссадинами, пылью. Волосы смешались и шуршали на ощупь, как высохшие листья.
