Отдельный 31-й пехотный - Виталий Абанов
Сколько всего крови надо потерять для того, чтобы умереть? Геморрагический шок возникнет уже при потере одного литра. Два, а тем более три — смерть. Не думать об этом! Если я прав, то я могу умереть не потому, что кровь потерял, а из-за веры в то, что я потерял кровь! Чего стоит та байка про преступника, который всю ночь слышал, как капает вода в ведро и полагал что это его кровь — он не дожил до утра, решив, что истек кровью. Так что не думаю про красножопую обезьяну, как и завещал Ходжа Насреддин. А единственный способ не думать про красножопую обезьяну — думать о беложопом медведе, например. Вытеснение. Думать о чем-то другом. Например — о том, что уж теперь-то Ирину Васильевну Берн точно прикопают в овраге. Двое сестер, мастериц-оружейниц — вернутся к себе в Восточную Ся, их там примут с распростертыми объятиями и почестями, принц Чжи очень обрадуется. Маша Мещерская… надеюсь, что у нее хватит ума не ехать ни в какую столицу, а взять сестру и рвануть куда-нибудь в Хань. Или во Францию, но через Хань. Пахом… Пахом осиротеет, это точно. Хотя он человек бывалый и не пропадет. Леоне фон Келлер — вот кто расстроится. Ненадолго, он вообще не умеет надолго расстраиваться. Выпьет за мое здоровье шкалик беленькой, ус подкрутит и пойдет барышень Зиминых соблазнять историей моей трагической гибели, да. Господин Малютин обрадуется, наверное. Ах, да, валькирия Цветкова, вот кто будет переживать, чистая душа. И не она одна, вся вторая рота переживать будет в полном составе и Ромашкина Кира и Светлова и прочие. Будет жаль вот так помереть… хотя я не умру. Нет. Вот в это я верю совершенно точно — что я выживу. Может не целиком. Может — пережив боль и страдания, даже наверняка, но — выживу. Значит откладывается казнь Ирины Васильевны в том самом овраге, сестры-близнецы из рода Цин — не вернутся в Восточную Ся, а принц Чжи обломается, у него своих проблем хватает. Госпожа полковник Мещерская, моя Машенька — останется рядом со мной, не такой она человек, чтобы мужа бросить, даже если у него лица нет, и не только лица. Какие глупости в голову лезут…
Еще шаг. Ага, а вот и моя лошадь. Она гнедая… вернее — когда-то была гнедой. Бедное животное околело и лежит, вытянув ноги прямо на запачканном кровью снегу. В голову приходит нелепая мысль о том, что сейчас мы с ней — парочка. Два анатомических пособия, я — человека, а она — лошади. И откуда я знаю, что это — моя лошадь? Прямо сейчас на снегу передо мной — просто груда мяса, все еще вздрагивающего от остаточных нервных импульсов. Хорошо, думаю я, отвлекая себя от мыслей о кровопотере, хорошо. Допустим это другая лошадь. Какова вероятность что данная конкретная лошадь оказалась в этой части леса одновременно со мной, а моя — исчезла? Второе как раз вероятно, а вот первое… лошади сами по себе в лесу не бродят. Лошади пространства любят, их в лес не заманишь. Так что скорее всего это моя лошадь… вот только определить, была ли она при жизни гнедая или нет — решительно невозможно. Судмедэксперт, наверное, мог бы, но я — нет. Да и зачем мне это нужно. Мне нужна лошадь, чтобы добраться до лагеря Лунга, но живая лошадь, с кожей на ней, а еще лучше — оседланная. Данная лошадь сейчас — просто груда мертвого мяса.
Я делаю еще шаг вперед. Лошадь жалко. Но мне надо идти. Вперед. Только вперед. Еще шаг. В глазах темнеет. «Встречный пал» не справляется с болевыми импульсами, где-то в коре головного мозга загораются красные лампочки и воют сирены, оповещая о катастрофе. Самонадеянность — вот что сгубило кошку, пошел на зверя в одиночку… а с другой стороны чем бы мне сейчас помогли другие? Они бы корчились на снегу от невыносимой боли, вот и все…
Шаг. Колено дрожит, но я поднимаю ногу еще раз. Только вперед. Сколько отсюда идти до лагеря партизан Лунга, если пешком? День? Два? И это еще надо знать куда идешь… пешком я заблужусь, буду нарезать эти круги, когда шаг правой ногой чуть больше, чем левой и ты начинаешь кружить по незнакомой местности без ориентиров. Нет, я знаю направление, я знаю как, но вот в этом состоянии я едва у себя под ногами снег вижу, какие там ориентиры.
Ноги подкашиваются, и я падаю, едва успевая выставить руки. От падения застывшая на морозе корочка лопается, кровь брызжет во все стороны… но я не вижу этого, в глазах темнеет. Неуязвимый Отшельник, ха. Сейчас это звучит как насмешка. Я переворачиваюсь на спину и «Встречный пал» загорается десятками, сотнями новых болевых импульсов. Значит наконец пришло это время. Время выжечь встречными импульсами нервную систему, рвануть отсюда на предельной скорости, не замечая боли и надеясь, что я достигну лагеря раньше, чем спинной мозг выгорит к такой-то матери. Протокол «Омега», крайняя мера на такой вот случай. Перегрузка нервной системы, использование ресурсов организма до самого предела, не оставляя ничего на потом, потому что никакого потом — нет. Что же… нет смысла дальше ждать… и такое удивительно красивое синее небо сегодня… теплый пар вырывается из моего рта…
— Боже мой! Вы живы? — красоту неба заслоняет чье-то лицо, длинные волосы падают вниз, незнакомка убирает локон за ухо и наклоняется надо мной: — что с вами⁈
—… а? — выдавливаю я. Частика моего мозга удивляется. Удивляется тому, что в глухом лесу я встретил не просто человека, а девушку. Вот уже почти год действует запрет на посещение леса женщинами, а она тут…
— Какой ужас! Как я могу помочь? У меня есть бинт, но… — она окидывает взглядом мое тело и вздыхает. Да, бинты сейчас не помогут, разве что у нее их столько, что из меня мумию можно сделать… так, а это мысль! Как Мещерская-младшая выжила? Покрыла себя слизью!
— Бинты помогут — хриплю я: — просто ткань. Есть ткань?
— Конечно! — кивает девушка, слышится треск разрываемой ткани: — есть шелк! Давай-ка я тебя… — прохладная лента шелка касается моего тела… почему она начинает бинтовать с рук?
Глава 16
Глава 16
Я сжимаю и разжимаю пальцы руки, словно бы проверяя новую перчатку, глядя как кожа растягивается на сгибах. Необычно снова иметь кожу — после того, как ее не было. Пламя костра освещает стены пещеры, они отдают в светло-зеленый, яшмовый цвет.
— Но… как? — спрашиваю я у хозяйки. Девушка с длинными черными волосами в коротком шелковом платье — не отвечает, она занята готовкой. Ее руки сноровисто режут лук и морковь, в котле, кипящем на костре — уже варится свиная голова. Неподалеку от костра, на большом плоском камне — греется большой серый кот. Он приоткрывает один глаз и смотрит на меня с легким осуждением.
— Ужин скоро будет готов, сладенький — говорит девушка, не поворачиваясь: — не вставай, тебе еще рано. Свежеватель нанес тебе довольно серьезные раны… но я удивлена. Раньше никто не мог уйти с места встречи с ним… на своих двоих. Ты необычен. Я рада, что нашла тебя в лесу до того, как он вернулся. А он — вернулся бы.
— Святая Елена Равноапостольная — говорю я, откидывая с себя меховое одеяло и разглядывая свое тело. Все на месте — и кожа и прочее… но как?
— Семейная магия — объясняет хозяйка, нарезая морковь и ее маленькие ручки двигаются быстро, словно механизмы кухонного комбайна — чоп-чоп-чоп и красная соломка ложится горкой на деревянную доску. Нож в ее руке — ханьский Цань Дао, нож-топорик, нож-тесак, привычный для ханьских поваров. Как говорят в Хань — повар настолько хорош, насколько остер его нож. Судя по ее движениям этот
