Измышление одиночества - Остер Пол
Стало быть, Иона держал язык за зубами. Потому и бежал от лица Господня – и настиг его рок крушения. Иными словами: «кораблекрушения единственного».
* * *Послабление причины и следствия.
О. вспоминает мгновение детства (двенадцать, тринадцать лет). Как-то ноябрьским днем он бесцельно слонялся со своим другом Д. Ничего не происходило. Но в каждом из них в тот миг – ощущение безграничных возможностей. Ничего не происходило. Либо же можно сказать, что происходило фактически это сознание возможности.
Они шли в холодном сером воздухе того дня, и О. вдруг остановился и объявил своему другу: «Ровно через год с нами произойдет нечто необычайное, такое, что навсегда изменит наши жизни».
Год прошел, и в назначенный день ничего необычайного не произошло. О. объяснил Д.: «Не имеет значения; важное произойдет на следующий год». Когда миновал и второй год, произошло то же самое: ничего. Но О. и Д. это не смутило. Все годы средней школы они продолжали праздновать этот день. Не церемонией, простым признанием. Например, видели друг друга в школьном коридоре и говорили: «Это в субботу». Не то чтоб они по-прежнему ждали какого-то чуда. Самое любопытное в том, что за годы они оба привязались к памяти о своем предсказании.
Безрассудное будущее, таинство того, что покуда не произошло: и это тоже, понял он, можно сохранить в памяти. И его иногда поражает, что слепое подростковое пророчество, сделанное им двадцать лет назад, это предвидение необычайного, в действительности необычайным было само: его ум радостно перескакивал в неведомое. Факт остается фактом: прошло много лет. И до сих пор в конце каждого ноября он ловит себя на том, что вспоминает тот день.
* * *Пророчество. Как истинное пророчество. Как у Кассандры, говорившей из одиночества своего узилища. Женским голосом.
Будущее слетает с ее уст в настоящем, всё – в точности так, как оно произойдет, и судьба ее в том, что ей никогда не верят. Безумица, дочь Приама:
…дева тут не тихая,Как прежде, пролила из уст пророчества, –Нет, вопль издав огромный и всесмешанный,Вкусивши лавр, слова вещала Фебовы:Казалось, это голос Сфинкса мрачного[87].Говорить о будущем – пользоваться языком, что вечно себя опережает, обрекает еще не происшедшее прошлому, тому «уже», что вечно запаздывает, и в этом зазоре между высказыванием и действием, слово за словом, начинает открываться бездна, и созерцать сколь-нибудь долго эдакую пустоту – голова закружится, почувствуешь, что сам падаешь в эту пропасть.
О. помнит свой восторг в Париже в 1974-м, когда он обнаружил эту поэму Ликофрона в полторы тысячи строк (написанную ок. 300 г. до н. э.) – монолог Кассандры, неистовствующей в тюрьме перед падением Трои. На поэму он наткнулся благодаря ее французскому переводу, сделанному К., писателем и его сверстником (двадцать четыре года). Три года спустя, когда они встретились с К. в кафе на рю Кондэ, он спросил, не известны ли ему какие-то переводы поэмы на английский. Сам К. по-английски не читал и не говорил, но о таком переводе слышал – некого лорда Ройстона, начала XIX века. Вернувшись в Нью-Йорк летом 1974-го, он отправился в библиотеку университета Коламбиа искать эту книгу. К своему удивлению, он ее нашел. «Кассандра, переведено с греческого оригинала Ликофрона и иллюстрировано, с примечаниями», Кембридж, 1806.
Перевод этот – единственная сколько-нибудь значимая работа, вышедшая из-под пера лорда Ройстона. Он завершил перевод, еще учась в Кембридже, и опубликовал поэму сам, роскошным частным изданием. Затем, по выпуске, отправился в традиционный вояж по континенту. Из-за наполеоновских волнений во Франции двинулся он не на юг – таков был бы обычный маршрут для юноши с его интересами, – а на север, в скандинавские страны, и в 1808 году, пересекая предательские воды Балтийского моря, утонул в кораблекрушении у берегов России. Ему было всего двадцать четыре года.
Ликофрон: «темный». В его плотной, ошеломляющей поэме ничего никогда не называется впрямую, все в ней – отсылка к чему-то другому. Читатель быстро теряется в лабиринте его ассоциаций, однако гонит дальше, подстегиваемый силой голоса Кассандры. Поэма – словесный поток, пышущий огнем и огнем же пожранный, она испепеляет себя на краю смысла. «Слово Кассандры, – как выразился друг О. (Б. – в лекции, что примечательно, о поэзии Хёльдерлина – поэзии, которую по манере он сравнивает с речью Кассандры), – этот несокращаемый знак – deutungslos[88] – слово за пределами уловленья, слово Кассандры, слово, из коего нельзя извлечь никакого урока, слово всякий раз, и всякий раз – произносимое, чтобы не сообщить ничего…»[89]
Прочтя перевод Ройстона до конца, О. осознал, до чего великий талант сгинул в том кораблекрушении. Английский Ройстона накатывает с такой яростью, таким умелым акробатическим синтаксисом, что читать поэму – сродни тому, чтобы оказаться в капкане уст Кассандры.
И будет он бродить по скифским местностямПять полных лет, рыдая о возлюбленной.А те, вкруг алтаря пророка Кронова,Пожравшего птенцов-малюток с матерью,Соединят себя вторично клятв ярмом,Вооружатся веслами тяжелымиИ Вакха воспоют, что спас от прежних бед,Упасть врага заставивши; ему, Быку,В покоях у пещеры бога, прибылиДающего, Дельфийского, владыка войскГубительных начнет обряды тайные.За жертвы те отплатит неожиданноБог-Виноградарь, Фигалийский, Факельный:Льва оторвет от пира, ногу лозамиЕму опутав, колос погубить не дастСтригущим зубом, челюстью прожорливой[90].* * *И вся земля исполнится рыданием,Границы у которой – там Ареф, а тутКрутой проход, что из Либетра к Дотию.Придется долго, долго им оплакивать, –На ахеронтских даже берегах – мой брак:Какая рать к морским в утробы чудищам,Размолота зубами многорядными,Пойдет! Другие ж – чужаки в земле чужой –Найдут могилы, далеко от родичей[91].* * *Но что же я кричу так долго, бедная,Камням глухим, волне немой, во мрак лесной,И крик мой – только рта пустое хлопанье?Лепсийский бог лишил людей доверияК моим словам и ложной клеветой обвилМой истину несущий дух пророческийЗа то, что не попал ко мне на ложе он.Но правда вскроется: людей научит зло,Когда спасти не будет средства родину,Чтить ласточку, от Фебавдохновленную[92].О. интригует мысль о том, что и Ройстон и К. переводили эту работу, когда обоим было чуть за двадцать. Несмотря на полтора столетия, разделявшие их, и тот и другой посредством этой поэмы придали какую-то силу собственным языкам. В какой-то миг ему пришло в голову, что К., быть может, – перевоплощение Ройстона. Каждые сто лет или около того Ройстон перерождается, чтобы перевести поэму еще на один язык, и ровно как Кассандре было суждено, чтоб ей никто не верил, так и работа Ликофрона оставалась непрочитанной из одного поколения в другое. Стало быть, задача бесполезная: писать книгу, что всегда будет закрыта. И все же у него в уме всплывает образ: кораблекрушение. Сознание опускается на дно морское, жуткий треск дерева, высокие мачты рушатся в пучину. Вообразить мысли Ройстона в тот миг, когда тело его ударилось о воду. Вообразить весь разор той смерти.
