Игла Стёжки-Дорожки - Яна Тарьянова
Димитос пришел в себя в зарослях. Осторожно коснулся пальцами лба, ощупал затылок. В голове была пустота и звенящая тишина. Оказывается, Дима всегда занимал там место — даже когда он о нем не помнил, даже когда они годами не разговаривали. А сейчас — после встречи взглядами в реальности — мысленная связь исчезла навсегда. Невидимого собеседника не стало, и Димитос почувствовал себя обокраденным. Как же так?
— Ох, — простонали с поляны. — Ну, абзац… Дым, ты живой?
— Ага, — отозвался Димитос. — Вроде живой.
Некоторое время они общались междометиями, выражавшими крайнее недовольство ситуацией. Димитос дополз до вещей и кое-как оделся. Дима снял со спины винтовку, сел, обнимая колени, долго и задумчиво смотрел на единорога, на терзая и Маруша, обнюхавшихся и устроивших возню. Спросил не то, что ожидалось.
— Дым, ты мне как-то говорил, что ты мелкий. В смысле, лев. Ты серьезно говорил?
— Да, — кивнул Димитос. — Не то, чтобы совсем мелкий, но не крупный. И грива у меня не очень пышная, короткая.
— Ни дай Бог, — с чувством сказал Дима. — Такая туша волосатая… какие же у вас там тогда крупные?
Вопрос явно был риторическим, поэтому Димитос воспользовался случаем и поинтересовался, что такое парк Юрского периода.
— Динозавры же! — удивился Дима. — Ты что, кино не… ах, да. В общем, кино про динозавров. Я их сразу узнал. Тираннозавра застрелил. За тобой тираннозавр гнался. Если бы не мосинка…
Они сходили, посмотрели на труп — за время созерцания Димитос расспросил Дмитрия о динозаврах и поблагодарил словами — после чего дружно решили поискать дорогу в какое-нибудь более гостеприимное место. Единорог с ними согласился и даже опустился на колени, позволяя терзаю и Марушу влезть к нему на спину.
— Мы на бродячий цирк похожи, — сообщил Дима, поднимая с земли винтовку в чехле. — Ты чего? Букет рвать собрался?
— Хоть пару цветков, — ответил Димитос.
Увы, его постигла неудача. То ли из-за сезона, то ли по какой-то другой причине, сорванные цветки папоротника мгновенно увядали в ладонях, чернели и начинали очень дурно пахнуть. Пришлось отказаться от идеи обзавестись гербарием. Димитос вытер руки об штаны, спросил:
— У тебя те обрывки хоженей остались? Я попробую открыть дорогу. Не бродить же по лесу. Нарвемся на тираннозавра, мало не покажется.
Пока Дмитрий рылся в новеньком рюкзаке, Димитос его рассматривал, оценивал и убеждался, что Чур, перевязавший нить судьбы, был прав и не прав. Он считал, что Стёжка-Дорожка почуяла какую-то опасность в его магических способностях, и навязала Диму как балласт. И думал, что Диме будет трудно служить в его отряде — не сможет привыкнуть к волшбе.
«Дима больше подходит на роль воина Чура, чем я. Выносливый, сильный — по меркам людей. Хладнокровный, умеющий убивать, но не утративший доброту — не станет делать это ради забавы или выполняя чью-то прихоть. А к волшбе привыкнет. Много лет с львом-оборотнем беседовал, не свихнулся, терзая подобрал. Значит, свыкнется и с волхами, и с келпи, и с русалками, и с древяницами, запомнит имена богов и боженят. Кто из нас балласт — вопрос. Пока он спас меня и сына. Что будет дальше — посмотрим».
Выдав ему охапку рваных хоженей, Дима потребовал объяснений, как они работают — вот и подтверждение. Не боится, а любопытствует. Димитос осторожно раскладывал дорожники на траве, скользил подушечками пальцев по нитям, рассказывал о рык-ко, о закреплении узелкового письма заклинаниями и чуть не утонул под ворохом вопросов.
— А ты так умеешь?
— Хожени — нет. А узелковое письмо знаю, конечно.
— Серьезно, оборотни так пишут?
— И многие колдуны.
— А почему к этому башмаки, набитые камнями, привязаны?
— Чтобы далеко не уйти. Это был дорожник к определенной точке и обратно.
— А этот с ракушками!
— Для мореплавателей. Сокращали дорогу.
— Вот этот, с ягодками, странный.
— Это не ягодки. Это гроздья гнева. Это не хожень, а амулет бешенца.
— Кого?
— Помолчи! — взмолился Димитос. — Я не могу сосредоточиться. Надо выбрать.
Единорог, переступавший с ноги на ногу, наклонился, ткнулся мордой в хожень, сплетенный жрецом Ярого.
— Думаешь, этот?
Димитос положил плетенку на ладонь, взвесил, прислушиваясь к ощущениям. У хоженя была отломана часть кольца, некоторые слова узелкового письма уцелели.
— …к лестнице Богов… на зов… всегда готов. Ага, это на воинский сбор. Или возложить дары в праздник. Неважно. Лестница Богов в парке Славы — то, что нам нужно. Оттуда должны быть дороги в обжитые миры, да и до воинов Чура будет проще докричаться. Хожень потрепанный, зато место, куда мы идем — намоленное. Думаю, доберемся без проблем.
— Тебе виднее, — пожал плечами Дима. — Ты когда-то говорил про метро. Сравнивал Кромку и метро. Теперь я понял. Я себя сейчас чувствую хуже, чем в берлинском метро. Подземные станции, наземные, надписи вроде знакомыми буквами, а хрен разберешься. Хорошо, что мы там недолго жили. Я везде пешком ходил.
— И тут пойдем пешком, — пообещал Димитос, разрешая терзаю обнюхать хожень. — Держитесь рядом со мной, не отходите дальше чем на полметра. Облако просесть может, провалитесь в бездну.
Вдалеке, в глубине папоротного леса, раздался рёв, шум и треск.
— По-моему, мы дождались еще одного тираннозавра, — сообщил Дима, поворачивая голову и всматриваясь в заросли.
— Сейчас.
Димитос смочил пальцы слюной, скатал две растрепанные нити, соединяя слова «зов» и «лестница», и прошептал мольбу Тропнику, тормоша искалеченное заклинание. Первым на клочки облачной дороги ступил неугомонный единорог. Димитос ухватил его за поредевший хвост, Дима положил руку на спину терзая. Некоторое время они брели в туманной смеси облаков и папоротников, прислушиваясь к звукам и морщась от вони — прежний пряный аромат сменился стойким запахом помойки. Постепенно воздух стал суше, заросли и туман исчезли, и они обнаружили, что идут по пешеходному мосту над оживленным шоссе.
— Ух, ты! — восхитился Дима, глядя вниз. — Смотри. Скоростные полосы для легковушек, широкие — для грузовиков, а по краям что-то вроде пешеходных. Караван верблюдов, надо же. А с той стороны мужики на колесницах.
