Александр Соловьёв - Нашествие хронокеров
Я вернулся назад, катя перед собой продуктовую тележку. Установив в нее аппарат, двинулся по улице в поиске подходящего места.
Увидев свежую кучку песка рядом с банкоматом, я выкатил тележку на тротуар, подошел к стене и остановился. Простоял с минуту, активно переминаясь с ноги на ногу, прежде чем ощутил первые симптомы перехода. В душу пробрался холодок, в коленях появилась слабость, захотелось прикоснуться к стене, прямо к месту, пожираемому пятном. Не удержавшись, я вытянул руку и увидел, как пальцы сами собой поплыли, удлиняясь, вперед. Затем в глазах потемнело, и я опустился на асфальт.
Придя в себя, я мотнул головой и оглянулся. Тележка стояла на месте. Поднявшись, я приблизился к ней и включил аппарат. Оказалось, что я сместился в будущее, всего на пятьдесят восемь делений.
На меня накатил сонный задор, и я двинулся дальше.
В ногах была слабость. Голова побаливала еще после падения тополя и была как после перепоя.
В какое-то мгновение я сказал себе, что теперь не стану ничего предпринимать до тех пор, пока не доберусь до самого мига первопричины, от которого время расслаивается веерообразно и последовательно в одночасье.
Я дошел до очередной разрушенной стены, оставил тележку и, подойдя к стене, присел на корточки и уперся руками в землю: так безопаснее падать.
После того, как переход завершился, я вернулся к хроновизору, который снова пришлось включать, хотя я оставил его работающим. Шкала показала минус сто двенадцать.
Я уперся руками в тележку и пошагал дальше.
Минут через двадцать после очередного выхода из транса я увидел невдалеке от себя двух мужчин, которые грузили в машину какие-то коробки. Они равнодушно глянули в мою сторону и продолжили работать. Видимо, здесь уже слышали о перемещениях и не придавали им особого значения.
Впрочем, что они могли знать? Что мир внезапно расслоился на множество альтернативных пластов?
Вряд ли ихинтересовала реальная картина. Они были слишком увлечены своими делами.
Я свернул в переулок и, больше не глядя в сторону незнакомцев, двинулся к центру от Садового.
Как ни странно, с каждым новым слепым прыжком во времени я все меньше и меньше испытывал состояние блаженства. Вероятно, организм постепенно освобождался от имеющихся запасов эндорфинов и не успевал синтезировать новые. Каждый мой последующий транс становился все осознанней и постепенно очищался от примесей телесной жизнедеятельности. Я стал замечать некоторые детали, скрывавшиеся от меня ранее. Например, передо мной внезапно предстал весь процесс мышления.
Оказалось, что все совершается не внутри меня, а снаружи. Так во время одного из переходов я заметил, что движение мысли во мне происходит как бы наоборот: вначале появляется ее отражение-следствие, а затем та непроявленная вспышка, которую должен отразить разум. В следующий раз я более пристально проследил за этим необычным явлением и понял, что на самом деле не было даже никакого отражательного процесса, просто мысль могла быть исходной и перевернутой. В случае перемещения в будущее так и было. В обратном же случае ко мне сначала прилетал перевертыш, а, стукнувшись о мой разум, он превращался в исходную мысль. Оттого, какая именно это была мысль, внутри меня происходили соответствующие побуждения, и разум становился своего рода магнитом, избирательно притягивающим мысли определенной тематики. Стоило процессу перехода завершиться, и я утрачивал способность видеть это движущееся ментальное поле и воспринимать собственный разум, как обусловленный объект.
К вечеру я едва держался на ногах. Я блуждал по перекресткам между Китай-городом и Садовым кольцом. Мне было совершенно ясно, что если в таком состоянии я неожиданно провалюсь в миг первопричины, кишащий исполинской тлей, то, скорей всего, немедленно стану легкой добычей одного из насекомых. Я знал, что мне нужен отдых и еда, но жуткий психоделический азарт не выпускал меня из своих объятий. Порой мне казалось, что в мозгу я испытываю нарастающий зуд, который по позвоночному столбу и затем по корешкам спинного мозга движется ко всему телу, но я не мог остановиться. Всего два или три раза я отдыхал по пять-десять минут, сидя прямо на асфальте, в стороне от осыпающихся стен, а потом, внезапно уколотый какой-то невыносимо ясной и мучительной мыслью, вскакивал и двигался дальше.
Наконец я в тысячный раз упал на тротуар и, проваливаясь в пустоту перехода, понял, что больше не смогу сделать ни шагу.
Наступила привычная тишина. Я уже ничего не ждал, ничего не хотел познать, просто плыл во времени, не ведая, куда двигаюсь – вперед или назад.
В следующее мгновение до ушей моих донесся отдаленный шум.
Приходя в себя, я понял, что шум слышится со стороны Садового.
Я отполз к своей тележке и, опершись на нее, поднялся.
В какой бы пласт я ни попал, сегодня мой организм не перенесет больше ни единого эксперимента.
Огибая большой золотящийся в лучах заката бархан, я выбрался на середину улицы и двинулся на шум.
В чувства меня привел сигнал автомашины – резкий, явственный. Через время прозвучал другой, в стороне. Затем еще один, совсем уже близко. Я глянул на монитор, но аппарат был выключен.
Я ускорил шаг, думая между тем, что, если я попал в один из слабозаселенных пластов, то мне удастся с кем-нибудь сегодня пообщаться, хоть в разграбляемом магазине, и это будет совсем неплохо для моей перегруженной психики.
Интересно, как эти люди восприняли катаклизм. Большинство из них потеряло родственников и до сих пор находится в полном неведении относительно происходящего.
В эту минуту между двумя домами мелькнул просвет. Я увидел переносные звенья невысокого заборчика и людей в форме.
За ними стоял автобус, в котором также сидели военные.
Еще дальше была дорога, по которой взад-вперед проезжали машины.
Движение было не таким оживленным, как в те времена, когда город жил обычной жизнью, не подозревая о близящемся нашествии, но и не таким, которое можно представить себе в слабозаселенном пласте.
Это была реальная Москву.
8
Что-то заставило меня рвануть в сторону.
Я спрятался за одним из песчаных холмов. Тележка перевернулась и зарылась в песок, и я, стараясь не высовывать головы, принялся отряхивать аппарат и аккумулятор.
Мне нужно было подумать. Если я выйду из резервации, то, вероятней всего, буду немедленно задержан, допрошен и отправлен на обследование. Этого следует ожидать, потому что подобная тактика со стороны властей совершенно естественна. Правовая база для таких действий, безусловно, уже имеется.
Само собой, власти уже знают, что мир как бы расслоился. Небось, в лазаретах ФСБ содержатся уже десятки людей, выбравшихся, как и я, из временного заточения. Но что полезного могут рассказать эти счастливчики? Что они видели? Свойства временных пластов ничем не отличаются от признаков реального мира. Люди, пришедшие из параллелей, не прояснят картину. Они будут взахлеб рассказывать о своих похождениях и мытарствах, а в папках дознавателей не прибавится сути. И руководители ведомств вынуждены будут строчить распоряжения о продлении срока задержания.
Но мне-то, похоже, известен путь к спасению. Значит ли это, что я должен предоставить свой хроновизор тем, кто будет меня допрашивать? Что за вопрос? Они его отнимут первым делом. Но найдутся ли среди служивых люди, способные разобраться в истине?
В чьем полномочии находятся сейчас границы разрушенной территории? МЧС, военные, служба безопасности? Кто главнее? С чьими методами работы мне придется столкнуться после того, как буду задержан?
Я был уставшим, и мысли путались. Мне представились строгие взгляды каких-то сержантов. Меня берут на учет, обо мне сообщают по рации, мне присваивают номер… Я тщетно пытаюсь объяснить этим людям, что у меня безотлагательное дело к высшему руководству. «Не волнуйтесь, – говорят они. – Там разберутся». Затем меня куда-то отвозят. Со мной станет разговаривать майор, потом полковник. Я видел себя в камере ФСБ с серыми стенами, в палате для умалишенных, в инфекционном блоке, где меня изучают, тестируют, допрашивают, просвечивают мозги… Я пытаюсь вырваться, найти связь с кем-нибудь из мэтров в научных кругах. Например, с академиком Шандарадзе или с профессором Доргомысловым, если они выжили. Первый, скорее всего, активно отвергнет мои попытки выйти на контакт и передать идею. Второй – не знаю…
Этот самый профессор Доргомыслов, которому я мог бы описать свой метод, имеет связи в министерстве обороны. Он может свести меня с нужными людьми или просто сообщить о моей методике самому министру. Однако меня, несмотря на звание старшего лейтенанта запаса, не назначат руководителем этого проекта и не предоставят в подчинение военные лаборатории, технику и людей. Вряд ли даже консультантом сделают. Скорее всего, после того, как изымут хроновизор, поместят в какой-нибудь изолятор, где я буду содержаться на случай, если что-то сломается в аппарате. В лучшем случае обо мне наведут справки, и Факторович назовет меня психом, подтверждая их изначальное предположение.
