Unknown - Unknown
– Вот и молодец. – Северга похлопала Гридлава по плечу. – Я вас, наверно, огорчу, но платить вам эта госпожа больше не собиралась. Если она показала вам своё лицо, значит, вас должны были просто убрать после исполнения – и концы в воду. Довольно, я знаю, о ком ты говоришь. Всё, ребятки, я узнала, что хотела. Прощайте и да примет Маруша ваши души.
– Пощади, госпожа, пощади, – заскулил Гридлав, всхлипывая.
Северга с ледяной усмешкой покачала головой.
– Извини, приятель, это исключено. Сам понимаешь. Вы всё равно обречены: не я, так ваша заказчица. Таких свидетелей в живых не оставляют.
Навья развязала обоих наёмников, освободила их ноги из стремян, немного отступила и резко, пронзительно свистнула. Кони вздрогнули и сорвались с места, и горе-насильники повисли в петлях.
– Всё, всё, мальчики, – успокоила Северга коней, поймав их под уздцы. – Молодцы.
Чтобы умереть от удушья, навиям требовалось не менее получаса, и Северга терпеливо ждала. Злодеи уже не мучились, потеряв сознание, но сердца их ещё бились, а мозг жил. Благородной смерти от оружия эти гады не заслужили, поэтому она выбрала казнь через повешение.
Спустя полчаса Гридлав был окончательно и бесповоротно мёртв, а вот в его рыжем сообщнике ещё теплилась его никчёмная жизнь. Этот пройдоха, чтоб хоть как-то спастись, успел втянуть в лёгкие немного хмари, и она поддерживала его. Северга поманила из его груди радужные пузырьки, и они вылетели наружу, лишив рыжего последней надежды на выживание. Вскоре после этого и он стал трупом.
– Прости, доченька, – хрипло проронила Северга, обрезая у повешенных петли. – Я не могла выполнить твоё пожелание. А твоё прощение... Что ж, пусть оно принесёт пользу тебе самой.
От тел следовало избавиться основательно, чтоб никто не нашёл концов. Способ Северга уже продумала – довольно опасный, но ничего более надёжного на свете не существовало. Погрузив трупы на сёдла, она снова привязала коней к Пеплу. Её путь лежал на Мёртвое Нагорье – логово драмауков.
Ехала она три дня, время от времени давая коням Бенеды отдохнуть, напиться и пощипать травы, а сама порой прикладывалась к фляжке с хлебной водой, закусывая сухарями. Без привалов на дорогу ушло бы не более двух дней, но навья берегла тётушкиных животных. Горячительное на почти голодный желудок остро и властно ударяло в голову, но трезвая, холодная чёткость мыслей от этого не страдала. Погода стояла летняя, и трупы уже начинали смердеть, но Северга нюхивала в своей жизни и не такое.
Вечером третьего дня перед ней раскинулось серое нагорье – со скудной растительностью, сухое и пустынное. Свет Макши к закату приобрёл совсем холодный серебристый оттенок, и местность выглядела мертвенной. Северга остановилась на краю обрыва, с которого открывался вид на долину пересохшей реки. В закатных лучах её лицо приобретало ту же неживую, каменную жёсткость, что и скалы вокруг. Похолодало, и Северга вдыхала полной грудью посвежевший воздух.
В небе над вершинами виднелись крылатые маленькие фигурки. Северга подождала, когда на неё обратят внимание, но драмауки не спешили замечать её. Тогда навья свистнула. Чудовища обладали способностью не только видеть добычу на расстоянии нескольких вёрст, но и слышать точно так же; вскоре одна из крылатых тварей повернула в сторону Северги, а той только того и нужно было.
Это была самка: Северга опознала её по тёмным полосам на чешуйчатом брюхе. Во внешности драмаука две когтистые птичьи лапы сочетались с кожистыми крыльями летучего ящера, треугольный змеиный череп блестел холодными жёлтыми глазами и крючковатым, гладким клювом. Птицедракониха описывала над Севергой широкие круги с предупреждающим клекотом: она защищала своих детёнышей.
– Иди, малышка, иди сюда, – манила её навья, похлопывая по трупам. – Иди, красавица...
Желтоглазая «красавица», размах чьих перепончатых крыльев охватил бы средний городской особняк, приземлилась на каменистый уступ, с любопытством рассматривая то трупы, то саму Севергу. Её гнездо находилось на безопасном расстоянии, а потому она не спешила нападать, но и не очень-то доверяла – присматривалась к незнакомке, низко пригнув покрытую чешуёй голову на длинной змеиной шее и тараща огромные выпуклые глаза.
– Крошка, – молвила Северга с такой же лаской в голосе, с какой она обратилась бы к красивой девушке, – я пришла с миром. Твоим деткам ничто не грозит. Я знаю, ты мать... Я – тоже мать, а значит, мы поймём друг друга. Ты защищаешь своих малышей, я поступаю так же. Моего ребёнка пытались убить вот эти двое. – И она кивнула на трупы.
Доподлинно никто не знал, понимали ли драмауки речь. Поговаривали, что разум их ничуть не уступал разуму навиев, а разнообразный клекот представлял собой особый сложный язык. Говорили также, что эти исполинские летучие твари умели читать мысли. Самка птицеящера повернула голову к телам и пристально всмотрелась; её щелевидные зрачки распахнулись чёрными дырами.
– Мне нужна твоя помощь, красавица, – продолжала Северга, сбрасывая трупы с сёдел наземь и отводя подальше напряжённых и напуганных близостью опасного чудовища коней. – Тела необходимо уничтожить, чтобы никто никогда не нашёл их. Прошу тебя, возьми их и унеси в своё гнездо. Сожри сама или накорми своих маленьких. Пусть не останется даже косточек. Поможешь?
Падаль драмауки очень любили: трупный яд действовал на них, как горячительный напиток. Самка птицеящера, неуклюже переваливаясь на когтистых лапах, приблизилась, потрогала клювом тела, вдохнула запах мертвечины и издала довольный урчащий клекот, что-то вроде «гррр-ак, гррр-ак»: подношение пришлось ей по нраву. Взмыв в воздух, она на бреющем полёте подхватила в каждую лапу по трупу и умчалась в закатную даль неба.
– Благодарю тебя, – проговорила Северга, и уголок её губ сдержанно прорезала улыбка. Глаза, впрочем, оставались холодными, полными отблеска прощального серебра Макши.
Она двинулась в обратный путь налегке. Голод давал о себе знать, и Северга, раздевшись и перекинувшись волком, поймала лесную козочку и наелась до отвала. Остатки мяса она разделала на куски, подкоптила над костром, обернула широкими листьями и сложила в мешок.
В усадьбу Бенеды она вернулась поздним дождливым вечером, в шелестящих сырых сумерках. Члены семейства целительницы, окончив дневные труды, отправлялись на отдых; догорал камин, а Бенеда в кресле задумчиво потягивала хмельную настоечку. Звякая шпорами, Северга подошла и остановилась перед ней. У костоправки вырвался вздох облегчения.
– Ну наконец-то, – молвила она. – Что-то ты долго разговоры свои разговаривала, дорогуша. Уж отряд снаряжать хотели на твои поиски... Рамут с ума сходит! Все глаза выплакала...
– Всё в порядке, – коротко и устало проронила навья. – Я же предупреждала, что могу задержаться.
– А эти двое где? – спросила Бенеда.
Северга не успела ответить: в сумраке лестницы показалась стройная фигура в ночной рубашке.
– Матушка!
Столько в этом голосе было отголосков тревоги, столько звонкой радости и трепетного облегчения, что сердце навьи словно упало в чьи-то ласковые ладошки. Она устремилась навстречу Рамут, и они почти столкнулись на ступеньках. Северга подхватила повисшую у неё на шее дочь на руки и понесла вверх по лестнице.
– Куда выскочила? Пошла спать – так оставайся в постели.
Нарочитая грубоватость её тона скрывала под собой усталую нежность – вымотанную до предела, выпитую досуха, исцарапанную и избитую. Взволнованное дыхание Рамут щекотало ей лицо, руки цепко и судорожно обнимали, и Северга обречённо понимала: поздно сдерживать привязанность, поздно отталкивать и отпугивать. Любовь уже свершилась, и боль от грядущей потери была неизбежна, как ни пыталась она уберечь дочь от неё.
– Матушка, где ты пропадала? Я так беспокоилась... Мы все беспокоились!
Северга уложила Рамут в раскрытую постель, укрыла одеялом. Холодное звяканье её шпор кололо и царапало уютную тишину дочкиной спальни.
– Больше не о чем беспокоиться, детка. Всё хорошо.
– Я думала, с тобой что-то случилось...
– Помилуй, что со мной может случиться в этой тихой, скучной глухомани? Это же не поле боя. Тут даже разбойники не водятся. А если и водились когда, тётя Беня их всех в мужья себе забрала.
Тихий серебристый смешок Рамут, снова тишина.
– Но почему так долго? Тётушка уже хотела тебя искать...
Северга вздохнула.
– Дельце было одно. И вообще... Много будешь знать – скоро состаришься. Всё, спи. Я дома. Всё в порядке.
– Ах, матушка, какой мне сон!.. Я все эти дни от тревоги не спала, а теперь от радости не усну! – Рамут приподнялась, облокотившись на подушку и сверкая широко распахнутыми, восторженными глазами.
– Так, я кому сказала?.. – нахмурилась Северга. – Угомонись. Начинаю считать до тридцати. Когда я скажу «тридцать», чтоб дрыхла мне и десятый сон видела, поняла?
