Всяко-разно об искусствах - Август Котляр
Является ли подобное моё творчество святотатством? Отнюдь! Я следую в точности духу и букве Священных Писаний, и, более того, сложившимся практикам богослужений и приобщения Святых Даров. Обрезание, елеопомазание, причастие, крещение, соборование, возжигание свечей или каждение благовониями, это всё суть таинства, и мы не понимаем, как работает Евхаристия или исповедь под епитрахилью с последующем отпущением грехов.
Многие обожают иконы, ибо они суть образы невидимого. А что нарисовано на иконе? Весьма условные лица, которых живьём никто никогда не видел, и таковыми ли были царь Давид, Иоанн Креститель, Иисус, дева Мария, Николай Угодник, какими они изображены на иконах? Ясное дело, нет. Мария — юная девочка, лет четырнадцати, по нынешним понятиям, малолетняя роженица, подросток несовершеннолетний. По нынешним временам, любого, кто осеменил бы такую юницу, законопатили бы в тюрягу как педофила на четыре года (статья 134 УК РФ), и там бы зэки его опустили. В те времена девчонок рано выдавали замуж. Может, ей вообще тринадцать лет, она только прошла бат-мицву в двенадцатилетнем возрасте, по закону она совершеннолетняя и уже вполне фертильная в свои годы, а внешностью похожа на юную Натали Портман в фильме “Леон”, совсем ещё доченька. А апостол Павел — не здоровый такой седой благообразный дядька, а рано полысевший чернявый маленький плюгаш, с огромный шнобелем, оттопыренными ушами, небритый, грязный, склочный, сварливый, психически неуравновешанных, неистовый в гневе и в вере, на тоненьких и кривеньких ножках понесший своё внезапное озарение по всей Ойкумене, со всей своей еврейской мессианской страстностью. То есть верующие поклоняются образу в виде иконы, а образ у нас произволен, и достаточно условен. Как далеко заходит условность? Если нарисовать смайлик — кружочек, две точки, скобку как рот, и подписать I.N.R.I., будет ли это икона Спаса Вседержителя, Христа Пантократора? Что надо дорисовать? Усы метелками и бороду лопатой? Нимб над головой? Что делает икону иконой? Неизвестно кем установленный живописный канон? Окропление святой водой? Признание этого изображения священным предметом, как оберега или амулета? До этого Господь нас не слышал, мы молились в пустоту, теперь на доске нарисовали рожицу, и Господь тут же склонил Своё ухо к нам и благосклонно внимает нашей просьбе дать денег?
Лично я тонко чувствую присутствие Божье, шехину, и никогда не переступаю грань, чтоб обидеть Духа Божьего, а широта мысли в иудаизме никак не ограничивается. Более того, известен случай, возможно, это предание, но похоже на правду, что где-то в начале 20 века в белорусском местечке выросли цены на всё, и работающим иудеям перестало хватать денег на необходимое, на содержание семей. Тогда они обратились в Раввинский суд, и тот вынес решение, что Бог не прав. И тогда, неизвестно откуда, появились подводы с дешёвым хлебом.
В своих работах я стремлюсь выразить суть предметов, суть вещей, их тайный смысл сделать явным, постигаемым. Что толку в непостигаемом? Как можно приспособить непостигаемое? Только путём проб, ошибок, то есть экспериментов с непредсказуемым результатом. Во многих своих работах, через искусство, я веду диалог вовсе не со зрителем, ибо чтобы о чём-то полноценно говорить и обмениваться соображениями, надо быть на одной волне и говорить на одном языке. Я беседую с Господом Богом. Я Его вопрошаю: я правильно Тебя понял? Ты именно это имел в виду в Своём Слове? Если я ошибаюсь, то наказывать меня не за что. Ученик не подлежит наказанию за ошибки, это неизбежно, когда учишься что-то делать, а внятных инструкций и протоколов действий на все случаи нет.
Ясное дело, что моим стилем не может быть академизм и социалистический реализм. Тем задачам, которые я ставлю перед собой, как художник, должен соответствовать особый художественный стиль. А какие задачи я ставлю? Отделение зёрен от плевел, выявление здорового ядра, сути, смысла, обоснованности, возможности понять и пользоваться даже вещами невидимыми, неосязаемыми, такими как вера, как глубокая уверенность, что Творец видит нас, слышит нас, пребывает с нами, и мы Ему небезразличны, хотя порой у меня закрадываются подозрения, что не так уж мы дороги Ему, скорее, мы Его игрушки, Он через нас что-то постигает о Самом Себе, если Ему ещё не надоело за столько лет и с Его возможностями влиять на мир и с Его вычислительными и интеллектуальными возможностями.
Следовательно, мой стиль должен быть лаконичным, предельно при этом выразительным, содержательным, передавать смысл текста, суть текста, подтекст и контекст. Ясно, что это тогда формализм, структурализм, деконструктивизм, экспрессионизм. И это не может быть искусством, встраиваемым в какую-либо систему. Это не иконопись, это не салон, это не станковая живопись. То есть похоже на арт-брют, на арте-повера, на постмодернистские эссе, только средствами изобразительного искусства. По сути, это и есть арт-брют, только, в отличие от художников-аутсайдеров, я знаю, что такое композиция, перспектива, светотени, анатомия, цветопередача, что такое золотое сечение и числа Фибоначчи, что такое сфумато, сепия, ванитас или воздух в картине. А также я знаю, что такое семантика и семиотика, и что означают разные предметы в картине, потому что меня учили искусствознанию с младых ногтей.
Что получается на выходе? Такие произведения искусства, что выглядят как изощрённые издевательства над условностями со статусом святынь и хамскими чувствами филистеров, но на самом деле передают самую суть вещей. Люди ведь не знают сюжетов ни библейских, ни мифологических, и им что Мойры, что Тихе, что Аид, что воды Стикса, что аргонавты или похищение сабинянок — всё едино, ни о чём не говорит. Равно как и Иаиль и Сисара, Самсон и Далила, Давид и Вирсавия, Илия и Иезавель, тоже ни о чём не говорит. Им котики, мурзилки, сиськи, чтоб всё было красиво, дорого-богато, им милота люба. Это нормально.
И это понимали большие художники во все времена и стебались над вкусами и заказчиков, и публики. Я помню, когда Иван Тучков обратил моё внимание на Мазаччо. Я очень внимательно рассматривал картину “Мадонна с Младенцем и четырьмя ангелами” 1426 года, Мазаччо написал её, когда ему было 25 лет. Он прожил всего 27, умер мальчишкой. Так вот, он пишет младенца и стебётся: у младенца старческое выражение лица,
