ОН(А) - Анче Колла
И вдруг корабль услышал! Невиданную песню! На верхней мачте висел, зацепившись за снасти, Гертеншалль. И пел.
Потянулась к нему небыль хрустящими от изморози рукавами. И вдруг – откуда бы в эту пору – налетел лютый северный ветер. Вмиг сдул белесый туман с палубы, развеял по океанской глади! Захрипел призрачный тать, увернуться попытался. Да не случилось! Гертеншалль глаза закрыл, поёт! Ветер призрака бьет, к горизонту гонит. Тот и в обход пробует, и в сторону – никак!
И вдруг из-за края земли Государь Солнце навстречу рванулся! Живых лучами обнимая, а нежить жаром паля. Занялся маревом корабль-призрак, растаял в пучине.
Спустился Гертеншалль к штурвалу, погладил мозолистой ладонью доброе дерево. Вздохнул парусник, успокаиваясь.
«Молодец, спас нас, не выдал» – сказал кораблю. – «А что без названия ходишь да с разными капитанами – это мы исправим! Только моим теперь будешь, и назовём тебя по имени брата моего названого – Северным Ветром»
А родной берег был все ближе.
…У всего на свете есть душа. Отчего бы не у корабля? Гертеншалль Северный Ветер знал. Как никто другой…
Мужчина и женщина. История седьмая
Мужчина завоёвывает мир. Крепко держит за повод, постигает, раскладывает на категории, атомы и принципы. Сражается, успевает, добирается до самых вершин, проходит сквозь глухие дебри. А женщина…
Женщина просто держит все в ладонях: и горы, и чащи, и звонких светлячков. И мужчину. И целый мир. Тихо, бережно, любя…
Нет, конечно, и женщина может (а, бывает, и вынуждена) обгонять мужчин на поворотах, спешить, преодолевать. Тогда растет напряжение в пространстве, молнии разгоняются по небу.
Но однажды настоящая женщина обязательно вспоминает о своей сути, уходит в самую тишину на глубине собственного сердца, ловит ветер в косы и солнце в кольца. Сны в ловцов. И порядок восстанавливается. Тихо строится обратно всемирный баланс, успокаивается дыхание вселенной. Женщина открывает ладони и обнимает мир. И он сворачивается сонным котом на кончиках ее влюблённых пальцев.
Женщина закрывает глаза и смотрит сердцем, потому что так ей виднее…
Ты. Я. История восьмая.
Человек человеку тюрьма. С замками из миллиона правил и условностей, с конвоем из тысячи причин.
А кому-то не хватает оков покрепче.
Человек человеку земля. Без края, до горизонта и дальше. Или жалкий клок не длиннее шага.
Одному много земли – мало, другому малого чересчур.
Человек человеку крылья. С размахом до самых звёзд, с ветром попутным. Когда и небо, и море по плечу.
Расправляй. Дыши.
Человек человеку тьма. Что вообще можно знать о другом, ни разу не глянув на мир его глазами, не своими? Только того и остаётся, что думать о нем в пределах собственных снов. ⠀
Полудремой. Полузнанием. Полуверой.
Человек человеку небо. Прозрачное до невозможности. Лунной дорожкой в самое сердце. Богом под балдахином из облаков.
Человек человеку ты.
Человек человеку я.
Госпожа Проклятых Гор. История девятая.
В тех горах из века пропадали путники. И хожены были все тамошние дороги, и обрыва два всего – да такие, что не вдруг сорвёшься, и пещеры шагов пять в глубину – не заблудишься. А вот же. На три сотни пешеходов – десять не дойдут. Словно растают в звеняще-прозрачном воздухе. И никогда не знаешь, твой ли черед теперь.
И проклятыми называли, и стороной огибали по возможности. И на великий спор ходили – правды искали – не вернётся неправый, так верили.
И вот как-то однажды вышло, что отправилась Ярёма в горы. Не погулять пошла, а за особыми горными травами для больного отца. И предлог добрый, и грехов за девчонкой не водилось. Едва кто подумал бы, что не вернётся. И все ж. Вышла поутру, обещая уже к обеду быть, и пропала. Ни к вечерней звезде, ни к темной ночи не воротилась. И даже утром не дождались её дома.
Заплакала, запричитала мать, расхныкались маленькие сестренки, совсем лица не стало на отце.
А в деревне кто-то и вздохнул свободно. Дважды-трижды подряд не забирали горы людей. Стало быть, сегодня-завтра можно ходить на утёсы смело. Не сгинешь.
А надо сказать, красавицей была Ярёма. Такой, что нашлись смельчаки сходить поискать девушку. Аж пятеро вызвались. И все воротились ни с чем. Пусты были горные дороги, чисты обрывы, светлы и сухи пещеры. Благодать. Ни следа пропажи.
Так промчалось босоногое лето. Расплакалась осень, затянула зима протяжную вьюжную песню. Отец Ярёмы листопадов не пережил, мать осталась одна с двумя дочками-погодками. Печаль глубокими морщинами расписалась на её щеках, сделав молодую ещё женщину дряхлой старухой. Но что тут поделаешь: дальше жить надобно.
И вот однажды, в особо метельную ночь, скрипнула калитка. Не ждала гостей вдова. Малышки давно спали на печи, под стук маминых спиц и тихую песню. Кто бы?
Вышла мать на крыльцо и ахнула. Стояла посреди двора Ярема, тихо так стояла. В тонком платье, в каком ушла тогда летом из дома. Где-то за калиткой бушевала злая пурга, но вокруг дочери шум тонул в тишине, как в мёде. Ни звука, ни шороха.
Опомнилась женщина, рванулась, на ходу стаскивая с себя тёплую шаль, закутать ребёнка! Но только подбежала – исчезла Ярема. И тут же появилась с другой стороны крыльца.
«Не холодно мне, – сказала глухим и будто чужим голосом. – Я ненадолго. Только сказать: ты не плачь по мне!»
«Яремушка, да как же! Откуда же ты! Вернулась…» – причитала мать.
«Я не вернулась. Муж мой, Господин Проклятых Гор, отпустил на одну вьюгу. Не плачь по мне, сестёр береги, да вот, возьми, сгодится крышу подлатать да платья новые всем вам на весенней ярмарке справить!» – и протянула что-то сверкающее на бледной ладони.
«Да в дом пойдём же! – мать, будто, не слышала. – То-то радость!»
«Нельзя мне в дом, и говорить, что приходила, тоже никому не говори… Мне уже пора. Ветер затихает»
«Да что ж за муж такой?! – закричала женщина. – И воли тебе в родной дом вернуться не даёт! И нам не показался, не посватался!»
«Лучший… – улыбнулась Ярема. – Не неволил меня. Сама пошла. Как увидела его глаза, так и поняла: люблю. Не мой черёд был, но и он меня не отпустил от себя больше. Зато путники с тех пор не исчезают в наших горах..»
И верно. Ярема была последней пропавшей на проклятом перевале.
«Почему не пропадают?» – невпопад спросила
