Сказки и песни цыган России - Гесслер Алексей Николаевич
Отпустили по царской милости Боту и Хэладо, вскочили они на коней, и только пыль столбом поднялась. С той поры о них больше никто не слыхал.
Пошел Пихта к своей старой жене, а ноги в свой дом не идут: больно уж полюбилась ему Зара, забыть ее не может. А слово держать надо. Кое–как промучился три ночи и бегом на старую мельницу, к шатру, где его Зара дожидается.
— Все я сделал, как ты мне сказала, жена моя любимая, что мы дальше делать будем?
Отвечает ему Зара:
— Теперь, муж мой дорогой, будем жить по цыганскому обычаю, теперь ты мой хозяин, ты и решай, что дальше делать. Хочешь — кочуй, где тебе понравится, не хочешь — дом поставим богатый. Живи, как ты жил, только меня не бросай.
Всю жизнь Пихта жил оседло, а покочевал немного, и так ему это понравилось, что решил он в кочевье пойти.
— Только, Зара, поедем мы с тобой в те места, где нас цыгане не знают, не могу я в этих краях кочевать. Что обо мне люди скажут? Что бросил свою старую жену, а другую взял, что всю жизнь не воровал, а тут на воровстве попался? Нет, не могу я в этих местах кочевать. Поедем–ка мы с тобой в южные земли, за тысячи верст отсюда.
Сказано — сделано! Запрягли они лошадей и отправились в далекие места, где их никто не знал. Много цыганских таборов повстречали они на пути своем. Завидовали цыгане Пихте из–за жены его, потому что такой красавицы никто не видел. Удивлялись они, какие знаменитые лошади запряжены в их повозку. Как увидят — встанут, глаза выпучат, и каждый думает, мол, не иначе как вор этот цыган, а лошади эти краденые, не может быть, чтобы он их своим умом и талантом нажил. Стали цыгане присматриваться к Пихте. Вот проходит время, видят цыгане: своим умом живет человек, не ворует, а меняет коней. Раз сменяет, два сменяет, глядишь — богатство его увеличивается. Стали приветствовать Пихту цыгане, и опять прошла о нем большая слава. Добрым он был человеком, и бедный люд всегда около него ютился.
Миновал год. Начала жена Пихты мучиться, рожать время подошло. Когда родился сын, подзывает Зара мужа и говорит:
— Вижу я, собираешься ты сына крестить. Но прости меня, муж мой любезный, уж больно нездоровится мне сейчас, не могу я в церковь ехать, давай дадим ему имя сами. Пока. А когда я поправлюсь, тогда и окрестим.
— Хорошо, пусть будет по–твоему, — согласился Пихта, — только каким именем мы назовем его?
Стал думать Пихта, да только какое имя он ни скажет, все не нравится Заре, уже сто имен перебрали, а все жене не по нраву. Любил Пихта свою жену, уважал настолько, что никогда поперек ее слова не делал.
— Так дай, — говорит, — ты сама имя мальчику. Какое имя дашь — такое и будет.
— Давай, Пихта, — говорит Зара, — назовем нашего сына Бэнгом [Черт (цыг.)].
— Ну что ж, Бэнг так Бэнг, чем не имя для цыгана.
На том и порешили. В тот же вечер Зара подзывает мужа и говорит ему:
— Ты послушай, Пихта, что я тебе скажу. Но только помни: выполни мою просьбу, и тогда все у нас будет хорошо. Ты видишь, как я болею сейчас, как мучаюсь. Прошу тебя, три дня не заходи ко мне в полог, иди в другое место и там отдыхай. А меня трое суток не касайся, даже одним глазом не смей на меня посмотреть.
Пообещал Пихта. Пошел в другой полог и лег отдыхать. День прошел, не терпится Пихте. «Как, — думает, — жена там моя, Зара? Может, ей помочь надо, принести что–нибудь?» Хотел было пойти к ней, да вспомнил о своем обещании. Второй день проходит. Еще больше заскучал Пихта. Хоть одним глазком хочет на жену свою посмотреть. Настала третья ночь. Совсем Пихте невтерпеж.
— Да что же это такое! — крикнул он в сердцах. — Выходит, я даже на свою собственную жену взглянуть не могу?
И отправился он к Заре. Открыл полог, глянул и аж окаменел. Сидит Зара в пологе, над тазом с водой склонилась и шепчет что–то, а на голове у нее рожки торчат. Испугался Пихта и вскрикнул, а она как вскочит:
— Что ты наделал?! Ну зачем ты не сдержал свое слово? Дождался бы утра, и жили бы мы с тобой припеваючи много лет. А теперь не жена я тебе. Колдовского заклятия смыть не могу. Остается тебе сын наш Бэнг. Да только смотри береги его. Пройдет время, и станет он знаменитым цыганом. Таким знаменитым, что люди песни о нем сложат. А с тобой быть мне не судьба.
Да хотя бы и двадцать рогов на голове жены увидал Пихта, все равно бы от нее не отступился.
— Зара, жена моя дорогая, не уходи, не боюсь я колдовского заклятия, не пугают меня рога на твоей голове. Будем жить с тобой, как жили раньше.
— Нет, Пихта, нет, от судьбы не уйдешь! Вышла Зара из шатра и пошла в лес, а Пихта не отстает, бежит за ней следом и кричит:
— Не уходи, Зара, постой!
— Ах, Пихта, если бы ты трое суток не заходил в шатер, все было бы по–другому.
А лес все гуще и гуще. Вдруг останавливается Зара и оборачивается:
— Слушай, Пихта, моё последнее слово. Иди обратно в шатер, бери сына и отправляйся к своей старой жене Рубине. Пусть она поможет вырастить Бэнга.
Сказала так Зара и сгинула, словно и вовсе не было ее. Долго метался Пихта по лесу, кричал, звал жену свою, да только эхо одно откликалось ему. Утром, выбившись из сил, Пихта вернулся в табор. А вернувшись, запряг коня, нагрузил телегу скарбом, взял маленького Бэнга и поехал в родные места, к Рубине.
Обрадовалась Рубина его возвращению. А так как своих детей у нее не было, то привязалась она к Бэнгу, как к родному сыну. Только имени этого она слышать не могла и повезла ребенка в церковь крестить, где дали ему имя Вайда. Рос мальчик красивым, смышленым и здоровым. Когда ему исполнилось два года, со всей округи стали съезжаться цыгане посмотреть на такого красавца. А когда Рубина появлялась на ярмарках и Вайда–Бэнг, по–цыганскому обычаю, сидел у нее за спиной, собирались толпы зевак посмотреть на удивительно красивого цыганенка. Год от года прибавлял Вайда в силе и в красоте. С детских лет приучил Пихта сына к лошадям, и все цыгане удивлялись, что даже самые дикие лошади слушались цыганенка.
Наконец исполнилось мальчику восемнадцать лет. Как–то раз подъезжает отец Вайды к большому цыганскому табору. Сделал шатер, а когда начало смеркаться, пошел к костру, где собрались старики–цыгане. Подсел в кружок и стал прислушиваться к общему разговору. Говорили о лошадях. И вот вступил один старый цыган.
— Знаю я, — говорит, — про одну лошадь. Таких лошадей в мире не отыщешь. Никто еще на земле на эту лошадь не садился. Даже близко она человека не подпускает.
Зашумели цыгане, заговорили разом.
— Да где ж такая лошадь?
— Как так?
— Где достать ее, лошадь эту?
— А никак не достать, — ответил старый цыган, — за деньги ее не купить, а украсть — нет такого счастливого человека.
Снова заволновались, зашумели цыгане.
— Быть того не может, чтобы нельзя было украсть.
— А вот и говорю вам, что в жизни никому не украсть эту лошадь. Но есть такой слух, что живет на свете какой–то цыган, у которого сын есть по имени Бэнг. Так вот, этот Бэнг — единственный, кто может украсть эту лошадь.
Поднялся Пихта:
— Зачем ты над сыном моим смеешься? Откуда знаешь, что ему эта лошадь предназначена? Почему думаешь, что он сможет ее украсть? Ведь мой сын за свою жизнь даже корки хлеба не украл.
— А разве Бэнг это твой сын?
— Мой!
— Позови его сюда. Позвал Пихта сына и говорит:
— Слушай, сынок, этот старик говорит, что ты можешь украсть какую–то диковинную лошадь и что никто, кроме тебя, этого сделать не сумеет.
— А где эта лошадь? — удивился Бэнг.
— На царской конюшне, — сказал старик. — Уже три года не могут найти этой лошади седока. Только ты один с ней справишься.
Не поверили цыгане, засмеялись, мол, как же так, взрослые не могут на лошади усидеть, а какой–то мальчишка придет, укротит, да еще и украдет ее. И лошадь–то из царской конюшни! Там, почитай, одних слуг тысячи.
Запали в сердце Бэнга слова старика, неспокойно на душе у него стало.
— Отец, — говорит он, — отправишь меня — я поеду, а не отправишь — все равно убегу!
