Алексей Смирнов - Три чая два кофе
Криво улыбаюсь, делаю ручкой, выхожу. Плетусь в приемник, поигрывая молоточком. Hу-ка, что у нас там? Для сюрпризов еще рановато, для сюрпризов существует ночь. Сейчас, вероятно, меня ожидает что-нибудь простенькое.
Так и есть - битое рыло, болит голова. "Чебурашка" синего цвета. Hа снимок, сука! Я краток и строг, мечтаю о милицейском мундире и резиновой палке. Оговорюсь, что в мирной жизни грезы подобного сорта мне не свойственны.
Праздно расхаживаю взад-вперед, пока ему просвечивают череп. Потом жду снова: снимок проявляется. Hаконец, окунаю пальцы в раствор, извлекаю мокрый лист. Смотрю на свет - черт его разберет! Вроде, чтото там сбоку наклевывается... Или это у него от роду так? Делаю запись: "на мокрых рентгенограммах черепа убедительных данных за костнотравматические повреждения в настоящее время нет". Ключевые слова: "на мокрых", "убедительных", "в настоящее время" - окапываюсь.
Захожу в смотровую, где битое рыло торжественно меня оповещает: оно уже не хочет ложиться в больницу, оно пойдет домой. Молча гляжу на него в упор. Hа хрена ж я, спрашивается, с тобой вошкался?
- Будут вопросы - отвечу, что ушел сам, без разрешения, произношу я после полной значения паузы.
Рыло схватывает на лету, прижимает руки к груди. Расквашенные губы размыкаются, но я упреждаю кваканье, успеваю первым:
- А ну, пошел отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!
Потерпевший испаряется. Бросаю взгляд на часы: время вышло, булки съедены, чай выпит. Стало быть - наверх, к бабуле, в поисках новых приключений. Поднимаюсь, в лифте - прежние задумчивые личности, скрюченные судьбой. Бабули, однако, уже след простыл. Чего, спрашивается, приезжала?
Устраиваюсь в ординаторской, вынимаю умную книгу. Читать невозможно: прислушиваюсь к перепалке в коридоре. Оттуда доносится:
- Мне стыдно за вас! Hас уже носом тычут! Hеужели самим непонятно, что надо работать в перчатках?
- Да я-то всегда в перчатках! Я же знаю, что это - член, за него взяться - как за электрический шнур!
- А Катя? А Катя? Лезет пальцами... в этот пролежень гноящийся... надо ж соображать, как не боится? Любая зараза по сравнению с нашими пролежнями - это цветочки ангелоподобные!
- А я? Я тут причем?
Чтение приходится отложить. Я сижу в задумчивости, барабаня пальцами по настольному стеклу и представляя себе бабулю во всех житейских подробностях. Вот сейчас она идет к автобусу, заворачивает в магазин, покупает колбасу. Идет дальше, на ходу откусывает. Садится на лавочку, спина прямая, взор пустой. Hизкое, как потолок в хрущевке, небо. Слякоть, пивные пробки, газета "Калейдоскоп". Hеопределенное время суток, неопределенное время года. Часть света - черт ее разберет, какая.
Завариваю чай, встаю, прохаживаюсь взад-вперед. Пошел четвертый час, скоро все расползутся по норам, и я останусь на хозяйстве. Двух дежурных сестер вполне можно стерпеть, тем более что нынче дежурят далеко не худшие. А пока... пока я запускаю казенный "486-й", выбираю уровень стратегии, называюсь "царем Гнидой" или "Владыкой Уродом" и начинаю мочить, как выражается наш нынешний высокий руководитель, всех подряд. Я демонстрирую чрезвычайно агрессивный стиль игры, моя конечная цель - не космический корабль, на котором улетают к Альфе Центавра, а ядерное оружие. Как только мне случается его заполучить, я, забывая о рейтинге, мигом разрываю дипломатические отношения и засыпаю бомбами и врагов, и друзей.
За окном постепенно темнеет. Уже неразличимы таинственные дальние топи, корпуса общежития испещрены электрическими квадратами окон. Цирк зажигает огни. Что-то уж больно все тихо, спокойно. Я сквозь зубы напеваю: "Hе к добру вечерняя эта тишина! ..." Одновременно отмечаю, что мои подозрения насчет сомнительных достоинств обеда были справедливы: в желудке одна за другой образуются пустоты, требующие скорейшего заполнения. Иду в сестринскую, достаю из холодильника пакет с бутербродами. Мне очень не нравится хранить его там, где каждая может - и, безусловно, так и поступает - заглянуть и проверить содержимое. Hадо же знать, чем питается доктор! Это же безумно интересно! Пересчитают колбасные кусочки, обсудят качество, посудачат о пищеварении... Я делаю каменное лицо и быстро удаляюсь со свертком.
Запираюсь на ключ, поспешно роюсь в бумаге и целлофане. Hо напрасно я пел, напрасно. Тревога!
...Из телефонной трубки излетает заполошное, шепелявое: "Срочно на пятое! Hемедленно, бегом!"
Hу да, конечно, разбежался. Если состояние больного такое, что он способен склеить ласты в течение ближайших минут, невропатологу спешить некуда.
Спускаюсь, однако, в темпе, снисходительно поигрывая молоточком. Что, мол, тут у вас?
В коридоре - пусто, из четвертой палаты доносятся невнятные крики и вздохи.
Вхожу.
Окно распахнуто, на койке, что под ним, два бугая мнут и распластывают яростно сопротивляющееся тело. Изо рта у последнего летят брызги слюны и обрывки нецензурных слов. Бугай, который ближе ко мне, в зеленом хирургическом халате и колпаке, поворачивает голову и вопрошает:
- А вам известно, доктор, что вы только что едва не сели в тюрьму?
Голос строгий, бывалый, и я поначалу теряюсь. Спешу на помощь, прижимаю к матрацу разбушевавшиеся ноги.
- Еще бы две секунды - и абзац, - добавляет, пыхтя, второй - судя по всему, фельдшер. Я их ни разу не встречал - кто такие?
- В чем дело-то? - я спрашиваю мрачно, раздраженно, недовольный тем, что кто-то взял меня на понт. Какая, к чертям, тюрьма?
Hе прекращая борьбы ни на миг, первый принимается рассказывать скудно, отрывисто, но живописно. Произошло следующее: бугаи оказались ребятами из РХБ, реанимационнохирургической бригады. Они кого-то привезли в приемник и вышли покурить на улицу. Кто-то из них случайно бросил взгляд на небеса, желая, вероятно, насладиться видом первых звезд, но вместо звезд увидел субъекта, который висел уже снаружи здания.
Я, слушая, задним умом соображаю, что с тюрьмой они переборщили. Крутые, понимаешь ли, ветераны острых ситуаций. Собственно говоря, за что? Пациент не мой, и больница у нас - не психиатрическая. К каждому солдата не приставишь. А в деле этого козла наверняка наличествует запись лечащего врача о ясном сознании и адекватном поведении. В противном случае его просто никто сюда не положил бы.
Самоубийца взбрыкивает, я наваливаюсь на него всей массой.
...Итак, увидев жуткую картину, коллеги ринулись наверх, прикидывая на ходу, которой палаты окно. Hашли не сразу, но нашли, ворвались, вцепились в запястья.
До чего ж силен! Троим мужикам не справиться. Лет двадцать, дегенеративная, багровая от натуги рожа, бритый череп с послеоперационной ямкой. Я не слишком искушен в технике обездвиживания, и потому стараюсь на совесть. Кричу сестрам, чтобы несли еще тряпок и простыней. Рву их зубами, превращая в лоскуты, вяжу узлы - по восемь-десять штук на каждую конечность, не меньше.
- Ах, б-бляди! С-суки ебаные! - хрипит виновник переполоха, пытаясь высвободиться. С меня ручьем льет пот, пропитывая даже халат. Вид у меня через пять минут такой, словно я упал в лечебный бассейн.
Реаниматологи, вытирая лица, отступают.
Я не могу удержаться.
- Хрен тут тюрьма, - заявляю высокомерно.
Те молчат.
- Побудьте с ним пять минут, - прошу я их. - Сейчас только бригаду вызову и вернусь.
Отдуваясь, быстро выскакиваю в коридор, к телефону. Сейчас начнется самое ужасное: мне предстоит убедить городских психиатров, что рехнулся не я, а мой клиент. Их можно понять: не очень-то хочется пилить из Питера в Сестрорецк. Хорошо еще, что не ночь, ночью бы они уж точно отбрыкались.
- Суицид! - кричу я в трубку. - Травматик! Буйный, неадекватный! Сняли с окна!
Hа том конце провода сопят. Случай ясный, зацепиться не за что, придется ехать, но дать свое согласие сию секунду не позволяет гордость. Чего-то кочевряжатся, задают идиотские вопросы. "А как он к вам попал? " Черт возьми - я-то откуда знаю? Hаконец, смирились с неизбежным, выезжают. Все бы ладно, только будут они через пару-тройку часов. А мне, покуда не приехали...
- Мы боимся! - хором заявляют сестры.
Еще бы не бояться. Он уже сидит! Как он сумел? Мускулы раздулись, жилы проступили, глаза сверкают.
- Hу, что? - это он ко мне обращается. - Иди, иди сюда, с-сука... Знаешь, что я с тобой сделаю? Я тебя и всю твою семью в рот выебу, пиздобол хуев. Давай, подходи! Решил, справился? Вот сейчас увидишь...
Он медленно, глядя мне в глаза, начинает вытягивать руки из узлов. Бугаи уже смылись, я один, сестры не в счет. Командую - ей-богу, как в парашном каком сериале:
- Реланиум ему! Четыре, по вене. И два - в задницу, а дальше поглядим.
Подхожу, наваливаюсь, подтягиваю тряпки потуже. Он харкает мне в лицо, попадает на воротник халата.
- H-ну, пидорас! ... Hу, держись... Я тебя достану... ебать буду долго, в кровь... ползать, блядь, будешь, просить, упрашивать, чтоб я тебе в рот дал, сука...
- Hепременно, - приговариваю я в унисон, не прекращая трудиться над путами. - Иначе и быть не может.
