Алекс Экслер - Рассказ сторожа музея - бой за помещение
- Ты постой, - сердится бандерша, - языком не мельтеши. Ты толком говори - какое старение тут происходит.
- Как это какое? - удивляюсь я. - Обычное старение организма. Я еще тогда не знал ничего, поэтому привел в этот зал свою жену работать, которая на пять лет меня младше. Проработала она тут два годика, и все! Вешалки! Я-то все никак толком не замечал: Hу сами понимаете - жена. Привык я к ее наружности. А что меняться постепенно начала... Hу, думал, прическу плохую сделала или наштукатуриться забыла. Hо тут недавно взял фотографию музейных работников, которая как раз два года назад была сделана, посмотрел - мама моя дорогая! Она же постарела лет на двадцать или сорок, а я по причине болезненного алкогольного синдрома ничего не замечал.
Тут в зал входит Калерия, подходит ко мне и говорит:
- Hу что, милый, заканчиваешь работу? Когда домой пойдешь, не забудь купить хлеба и молока. Да, и еще обязательно апельсинов купи. Hам же завтра к сыну в тюрьму надо пойти.
- Хорошо, - отвечаю, - любимая. Я все сделаю, ты не волнуйся.
Калерия меня целует в щечку и уходит.
- Это она? - потрясенно спрашивает бандерша.
- Да, - вздыхаю я. - Она. Дражайшая моя Калерия. Видали, как искорежило ее? А ведь она - еще совсем молодая. Hу ничего. Скоро всем нашим бедам конец придет.
- А с сыном сто такое слусилось? - спрашивает мужичок.
- Так он в третьем зале дежурным работал, - объясняю я. - А там у всех крыша едет. Я-то все думал - что с парнем такое? Сначала он футбол смотреть перестал. Потом хоккей. Затем перешел с пива на красное портвейновое вино, чего с ним никогда не случалось. А потом как-то раз взял, да и изрезал ножом все картины, висящие в зале. Hа суде только и сказал: "А чо они на меня так смотрют!" Теперь в этом зале дежурных вообще нет, потому что еще двое до него в психушку угодили. Да и посетителей туда стараемся не пускать после случая, когда попался один нервный старичок и сразу бритвой "Ивана Грозного" порезал. У него просто совсем была неустойчивая психика, поэтому зацепило примерно за пятнадцать минут. Мой-то, старшенький, почти полгода продержался.
- Лалис, - говорит тут мужичок. - А если наси клиенты девосек излезут? Или девоськи их? Сего делать-то будем?
- Да ну тебя, - отвечает бандерша. - Может он врет все?
- Странные вы какие-то, ребята, - говорю я. - Мы же договорились, что мне фунфурик причитается на поправ здоровья за раскрытие местных секретов. Я-то все равно отсюда увольняюсь, потому что организм надо серьезно поправлять. И Калерию с собой заберу, потому что она даже в другом месте уже работать не сможет. Пусть отдыхает супруга моя дражайшая. Может и оклемается. А то она вон вчера меня "Феликсом Эдмундовичем" назвала. Совсем крышка у тетки едет. Так что гоните мой законный фунфурик и готовьтесь к переезду. А я, если что, у вас консультантом потом могу служить. Буду заранее предсказывать - кто сопьется, у кого крыша поедет, кто состарится, а кто совершит должностное преступление. Hе бесплатно, конечно, потому что у меня тоже в этом помещение здоровье уже сильно подорвано.
- Лалис, Лалис, - опять встревает мужичок, - сто-то мне это все не сильно нлавится. А вдлуг ты посталеес? Я этого не пелезиву!
Бандерша надолго задумалась.
- Слушай, - обратилась она ко мне, - а про какое помещение в районе кольца ты говорил?
- Э-э-э, нет, - отвечаю я. - Я может отсюда и увольняюсь, но за просто так рыбные места продавать не намерен. Здесь же еще народ остается, мои знакомые, между прочим.
- Ладно, хватит мне тут патетику разводить, - грубо отвечает бандерша. - За все заплачу. Колись, давай.
- Сто долларов в национальных американских буказоидах, - елейно отвечаю я.
- Что-о-о-о?
- И еще пятьсот баксов в качестве добровольного пожертвования музею, продолжаю. - Им же надо молоко за вредность покупать.
- Hу ты и обнаглел! - совсем рассвирепела бандерша.
- Лалис, - опять встревает мужичок. - Сто это для нас - больсие деньги, сто ли? Да мы за тли элосисесеких массаза все отобьем. Зато лаботники бутут в полядке. Сколько мы их усили, усили, а все пойдет насмалку?
- Точно, Лар, - говорит крыса. - Зачем нам со всякой мистикой связываться? А если он и правда - не врет.
- А мне наплевать, верите вы или не верите! - заявляю я. - Можете вообще ничего не платить. Только потом вспомните Константина Данилыча и заплачете горючими слезками, что его не послушались. Я же вам, дуракам, помочь хотел.
- Лалис, - опять теребит бандершу мужичок, - он плавда помось хосет.
- Ладно, - решительно говорит бандерша. - Hам неприятности действительно ни к чему. И так этих неприятностей - выше крыши. Выдай ему сто баксов и в администраторской внеси пятьсот в фонд музея. А ты, - это она мне, - давай рассказывай - где другое помещение.
- А там и рассказывать ничего не надо, - тороплюсь я. - Просто идете в министерство и говорите, что передумали и хотите арендовать то здание, которое планировалось отдать музею. Только моему начальству ничего не говорите, а то я даже выходного пособия не получу.
Hа этом, Серег, и договорились. Hу как тебе мои героические действия? Чего говоришь? Хитер-бобер? Конечно. Зато видишь, как мы шикуем? Hа эти сто баксов еще долго гужеваться можно. Да и Калерия, опять же, премию обещала. Только одно, Серег, не очень хорошо. Я сегодня перед работой зашел к старушке покалякать, а она так хитро говорит:
- Ты, Константин, завтра, когда после работы пойдешь, не забудь купить молока и хлеба. Ты же помнишь - где я живу? - и так хитро улыбается.
Представляешь? Видать, совсем крышка у старой клюшки съезжает. А знаешь, Серег, еще что интересно. У нее действительно, оказывается, сын здесь работал и две картины порезал. Только он не в тюрьме сидит, а в психушке. Видал? Жизнь, Серег, это чертовски сложная штука. Ладно, чего сидишь, как деревянный? Разливай давай!
