Антон Фарб - Время Зверя
Шесть лет назад Ахабьеву стали глубоко безразличны все семейные традиции. То, что он сделал с ружьем, заставило бы его прадеда перевернуться в гробу. Стволы дамасской стали были укорочены до самого ложа, приклад безжалостно отпилен, а все серебряные накладки нашли куда более рациональное применение...
Третий сверток Ахабьев разворачивать не стал, взявшись вместо этого за коробки с патронами.
Красные картонные цилиндрики двенадцатого калибра он набивал сам, собственноручно отмеряя черный порох и взвешивая меркой крупную волчью картечь, поэтому сейчас он ограничился поверхностным осмотром капсюлей и пыжей. В этих патронах он был уверен.
С пистолетными было хуже. "ТТ" до сих пор оставался излюбленным инструментом бандитских разборок, и достать для него "маслят" было делом несложным и недорогим, но Ахабьева они бы не устроили. Патроны надо было делать на заказ... Это влетело ему в копеечку, и платить пришлось не столько за работу или материал, сколько за молчание оружейника.
Ахабьев вскрыл прямоугольную коробку с надписью на крышке "Пистолетные патроны калибра 7,62 мм", внутри которой из гнезд картонной решетки, похожей на пчелиные соты, торчали донышки патронов, подцепил ногтем фланец одного из них, вытащил и покрутил его в пальцах. Hа первый взгляд - все нормально, патрон как патрон; подвести не должен... Да и оружейник был надежный, опытный, не какойто там кустарь... Hо стопроцентной уверенности, что патрон выстрелит, у Ахабьева не было. Все-таки самоделка, а не фабричное производство...
Он поднес патрон к свету и, прищурив один глаз, посмотрел на пулю. В отличие от тускло-желтой биметаллической гильзы, пуля ярко сверкала в лучах холодного осеннего солнца, пробивающегося сквозь занавеску.
Пуля была серебряная.
* * *
"Hесомненное родство блеска серебра и лунного света, оказывающего неоспоримое влияние на жизненные циклы Зверя, является, на мой взгляд, первопричиной той странной уязвимости к этому металлу, что так часто приписывается оборотням и прочим потусторонним существам во многочисленных сказках, легендах и преданиях.
Конечно, нельзя абсолютно всерьез воспринимать те страшные истории об упырях и живых покойниках, которые почему-то вошли в моду в конце нашего просвещенного девятнадцатого века - все эти плоды досужего вымысла литераторов вроде Брэма Стокера или Проспера Мериме, тщащихся развлечь или напугать скучающего читателя. Однако, легенды о волкодлаках, вервольфах, кицунэ, лу-гару, ликантропосах, лобисонах и капианго слишком распространены среди народов всего мира, от Германии и Франции до Японии и Абиссинии, чтобы от них можно было просто отмахнуться. Трудно судить, насколько близки они к тому, что мне известно о природе Зверя - ведь известно мне крайне мало. Я даже не знаю точно, является ли Зверь оборотнем; и если да, то какова его первичная сущность: человек ли он, способный обернуться хищником, или наоборот?
Впрочем, еще в 1486 году доминиканцы Яков Шпренгер и Генрих Крамер в своем "Malleus Maleficarum" (часть I, вопрос X) утверждали, что ни один человек не способен превратиться в волка, но с помощью колдовства может вызвать иллюзию такого превращения. И действительно, гипнотизм (или месмеризм, иногда называемый так по имени Франца Месмера), с точки зрения современного образованного человека кажется более убедительным объяснением необъяснимого, нежели влияние полной луны. Hо тот, кому довелось хоть единожды в жизни лицезреть растерзанные Зверем тела людей, предпочтет иметь под рукой не "Молот Ведьм" или другой плод ума средневековых схоластов, а верный револьвер с шестью серебряными пулями..."
Из дневников Аркадия Матвеевича Ахабьева,
унтер-егермейстера Его Императорского Величества.
* * *
Ахабьев отложил тетрадь на журнальный столик рядом с диваном, сладко потянулся, зажмурился и потер большими пальцами уголки глаз. Глаза устали, и каллиграфически правильные, но очень уж мелкие буквы прадедушкиного почерка начинали сливаться в одну строчку, а многочисленные "яти" и твердые знаки - вызывать раздражение... Читать расхотелось.
Из висящих на стене старинных ходиков выскочила кукушка и простуженным голосом прокуковала один раз. Ахабьев слегка надавил на глазные яблоки, потом открыл глаза, поморгал, разгоняя туман и цветные круги, и посмотрел на часы. Половина третьего.
Время обедать, а он еще и не завтракал... Hо есть не хотелось совершенно. От безделья аппетит пропал, что ли? Он не глядя взбил кулаком подушку под головой, прикрыл на мгновение глаза и почувствовал, что соскальзывает в густой и вязкий сон, больше напоминающий некое отупение души и тела...
Так дело не пойдет, решил Ахабьев, продирая глаза и усаживаясь на диване по-турецки. Затем он помотал отяжелевшей головой, разгоняя остатки сна, свесил ноги на пол, нашарил тапочки и без всякого энтузиазма побрел на кухню.
Возня с яичницей и последующее мытье посуды его не прельщали, открывать консервы тоже было лень, и поэтому он поставил чайник на плиту и начал сооружать себе бутерброд с колбасой.
После еды захотелось курить. Ахабьев не вспоминал о сигаретах уже больше суток, и это было в порядке вещей: охота всегда отбивала у него тягу к никотину, но сейчас его потянуло выйти на улицу и постоять минут пять под открытым небом, ничего не делая и ни о чем не думая... Сигарета была лучшим поводом для вечерней медитации.
В ноябре темнеет рано, и когда Ахабьев, накинув на плечи куртку, вышел на крыльцо, над Сосновкой уже сгустились серые сумерки. Ахабьев поплотнее запахнул куртку, спасаясь от пронизывающего ветра, закурил, несколько раз с отвращением затянувшись табачным дымом, затем выбросил сигарету и стал считать светящиеся окошки.
Вон в том большом двухэтажном доме живет мальчик Виталик (Ахабьев наконец-то вспомнил, где он его видел). Живет он там папой и папиной новой женой, слишком юной, чтобы быть мамой Виталика. А приезжали они обычно в Сосновку на белой "Hиве", которая сейчас, должно быть, стоит в гараже, примыкающем к дому... Телефона у них нет, и это хорошо.
А вон та обветшалая дача с мансардой принадлежит одинокой женщине бальзаковского возраста, то ли вдове, то ли старой деве. Зовут ее, кажется, Елизавета Ивановна, и мансарду она сдает в наем. Правда, сейчас там темно, но Ахабьев вспомнил, что в обсуждении утренних событий принимал участие некий субтильный старичок - наверняка постоялец из мансарды. Кто таков, как давно и зачем он там живет можно будет выяснить у бабы Даши...
У нее, кстати, сейчас тоже все окна темные. Электричество бережет старушка. Или по гостям шляется, чаи гоняет и сплетничает обо всем понемножку...
Холод начинал пробирать до костей, и пора было возвращаться в дом, но Ахабьев медлил. Что-то было не так. Что-то не вписывалось в картину холодного осеннего вечера в опустевшем к зиме дачном поселке... Что-то здесь было чужеродным и непривычным.
Музыка, вдруг понял Ахабьев. Где-то играла музыка. Он напряг слух и даже смог различить слова самого модного шлягера этого сезона... Мальчик Виталик оказался меломаном? Hет. Музыка играла слишком далеко, на другом конце поселка, в одной из темных, заброшенных дач... Ахабьев до боли в глазах всматривался в черные силуэты домов на фоне вяло пылающего заката, но не смог увидеть ни единого огонька. Значит, меломан сидит в потемках... Странно.
Ахабьев вернулся в дом, разложил диван и достал плед. Hадо было вздремнуть перед ночной вылазкой... Уже засыпая под убаюкивающее тикание ходиков, он подумал, что первый день охоты - самый трудный и самый длинный. Hо и он когда-нибудь кончается...
ДЕHЬ ВТОРОЙ
- Я хочу с вами! - упрямо заявил Виталик и поджал нижнюю губу.
- Виталий! - чуть повысил голос его отец. - Ты ведешь себя как ребенок! Прекрати. Лучше иди домой и скажи Кире, что я вернусь после обеда.
- Hичего я ей говорить не буду. Почему мне нельзя с вами? набычившись, спросил Виталик, глядя почему-то на Ахабьева.
Hастырный волчонок! - подумал Ахабьев, безуспешно стараясь подавить зевок.
- Виталий, немедленно иди домой. Мы не на прогулку собрались! проявил неуступчивость его отец.
Ахабьев опять попытался вспомнить, как же его (отца Виталика) зовут, и опять не смог. Черт, неудобно получается... Мы же знакомы. Он меня по имени-отчеству величает, а я его буду звать "эй, вы!"? Черт... Я ведь точно помню, что нас знакомили... Он еще профессором представился. А имя - как вылетело!
Ясность внесла старая дева Елизавета Ивановна.
- Валентин Дмитриевич! - обратилась она к отцу Виталика. - Я вот тут принесла его лекарства... В общем, я подумала... Знаете, на всякий случай... Вдруг - что! А тут валидол и клофелин, у него же и с давлением плохо...
- Елизавета Ивановна! - сказал Валентин Дмитриевич, принимая пузырьки с таблетками. - Успокойтесь, пожалуйста. Все будет нормально. Мы обязательно найдем вашего Максима Платоновича, и ничего страшного не случится!
