Неизвестно - Вернадский В.И. Дневник 1938 г
Сегодня утром встал.
Вчера был В.И. Крыжановский с внучкой — привез новые минералы, полученные Музеем. По-видимому, Минералогический Музей Московского Университета замер. С ним об академиках и членах-корреспондентах по минералогии. У него «кормятся» — коммунисты, от которых он не может отказаться. Даром брошенные деньги.
Президентом Академии Сельскохозяйственных Наук назначен Лысенко. Начинается (продолжается?) гонение на Н.И. Вавилова[47]. Его не включили в семенную контрольную комиссию. Лысенко нервно неуравновешенный человек. Но все же это ученый и интересный, по-моему. Что молодой — хорошо. Но так как он партийный[48] — то властный. Но это жизнь.
Как-то звонили от Комарова — хотели, чтобы я подписался под заявлением академиков. Я лежал, не мог подойти к телефону и сказал, что не зная, что , — не подписываю. Боялся, что вставят . бывало — но не тогда, когда я прямо говорил, а когда меня не было; так раз у Комарова — я ушел много раньше предложения ; был — очевидно, не злостно. Но все же заявление было с душком. Боялся, что появится — но нет («Известия»)[49].
Для меня неприемлемо всякое убийство — и смертная казнь в том числе: твердо и непреклонно. Чем больше жизнь идет, тем больше и яснее .
14 марта, утро.
В связи с только что закончившимся процессом вспоминается время Террора в Ленинграде после убийства Кирова. Все это в процессе смазано. Теперь выясняется, что Ягода знал раньше и, можно сказать, участвовал — допустил, во всяком случае, убийство.
Выбор Кирова совершенно исключительный. Крупный идейный человек — после смерти ни одного плохого отзыва я не слышал, а, наоборот, многое хорошее узнал. Выяснялась: крупная фигура с большим будущим. Говорили перед этим, что Сталин выдвигает его как заместителя или себя или Молотова. Я видел его один раз.
В это время в Петербурге был Ферсман, приехавший для свидания с Кировым: в связи с Хибинами.
Слух об убийстве распространился в городе сейчас же. Говорили, что — партиец видный. С Николаевым мы в Радиевом Институте сталкивались, так как он был важным лицом в районной контрольной комиссии.
Говорили, что сперва прилетел Ягода — затем с экстренным поездом Сталин и Молотов. Сразу было сменено все ГПУ — от низу до верху, приехало новое .
Сейчас же, к удивлению населения, стали искать людей не из той среды, которая убила: были расстреляны в Москве, Ленинграде, Киеве случайные люди и начался террор среди бывших людей — выслано было 40 000 человек, и теперь страдают совершенно невинные. Было ясно, что двинули следствие не в ту сторону. Тогда уже указывали на странный характер: убил видный коммунист, вся тяжесть следствия направлена в другую сторону — заметали следы. Новые гепеушники в незнакомой обстановке, перегруженные работой, засыпали среди обысков и допросов.
Тогда подозревали — теперь стало ясно.
Очевидно, верхи отрезаны от жизни. Две власти — если не три: ЦК партии, правительство Союза и НКВД. Неизвестно, кто сильнее фактически.
Цель оправдывает средства — применялось вне партии, а тут выяснилось, что и внутри .
На суде все это было замазано.
Но та прочность, которую я себе представлял — и видел силу будущего, — очевидно, не существует. Разбитого — не склеишь. Подбор людей (и молодежи) в партии ниже среднего уровня страны — и морально, и умственно, и по силе воли.
Процесс заставляет смотреть в будущее с большей тревогой, чем, мне это раньше казалось, надо было .
19 марта, утро.
Огромное впечатление процесса несомненно, и удивительно, что власть не учла этого. Вместо Ягоды — Ежов, и его политика это поддерживает. Жестокость не пугает, а смотрят, как на рок, — но доверия нет.
Создается фольклор: где-то (называют точно!) при обсуждении одна простая работница выступила и сказала: «Я вижу, что можно верить одному Сталину; кому же еще — все вредители». Смущение и т.д.
Много арестов среди микробиологов и врачей, связанных с сыворотками — по военной линии. Полный разгром, и в случае какой-нибудь беды, вроде войны и т.п., совершенно безоружны.
21 марта, утро.
На Главном Почтамте не получаю аккуратно заграничную почту. Должны посылать в запечатанных конвертах (без цензуры) — не исполняют. Можно жаловаться, но едва ли можно сделать.
Очень хорошо работал над книгой.
Всюду известия об арестах и суровом режиме в тюрьмах. Никого не пугает, но недоверие растет — совершенно пассивное. Никакой силы не чувствуется. Большую ошибку сделали с процессом. Сейчас как будто люди подумали и меньше верят, чем раньше. Это новое для меня впечатление.
Мать Зиночки, наконец, получила первую посылку.
Появившееся кофе — отвратительное. Низший сорт. Появились масло, рыба, хороший черный хлеб.
25 марта, утро.
Вчера день для здоровья прошел хорошо. «Выходной» день. Переписка и деловые бумаги.
Еще раз пересмотрел «Диалектику природы» Энгельса. Остается прежнее впечатление: черновые тетради alterlimlich[50]. Есть кое-что интересное — но, в общем, в XX веке класть в основу мышления, особенно научного, такую «книгу» — совершенное сумасшествие. Люди закрывают глаза на окружающее и живут в своем мирке. Сами подрывают свою работу. Впервые стал читать Энгельса «Анти-Дюринг». Тут, несомненно, есть интересное. Но и здесь — старый философ конца XIX века, который получил естественно-историческое образование в 1860—1870 годах. Виден философ и гуманист — но понимания естествознания нет, особенно нет понимания описательного естествознания и конкретных наблюдательных наук о «природе».
Ни об одном священнике — масса арестованных — родные не имеют никаких известий. Пропадают, как в Венеции XVII —XVIII столетий.
29 марта, утро.
Вчера с Комаровым большой разговор об организации истории знаний. Греков не пришел. Комаров умерен. Подаю памятку — надо подымать в печати. Чем больше думаю, тем более убеждаюсь в необходимости форм работы для истории науки. Дом Менделеева или Лобачевского — как конечная цель.
Вечером Аня Самойлова с сыном Олегом. Удивительно некрасивый — но славный юноша. С ней о Левиных, Плетневе. Все неясно. Сын Левина отказался от отца. «Так нужно» — но все, знающие Левина, не верят.
Публичны только процессы, на которых люди поддаются такой «обработке». Несомненно, вся историческая обстановка — фальшивая, например, роль и значение Сталина (а не Троцкого, Каменева и т.д.) в эпоху междоусобной войны. Но, с другой стороны, мне кажется, по моральному идейному уровню все средства хороши.
Один из источников слухов (о Блюхере — его аресте) — немецкое радио, которое, оказывается, к нам проникает... Говорят о Булганине и Хрущеве. распространяются, как рак. Будущее неясно.
17 апреля, утро.
Совершенно угнетающую картину дает В.Э. Грабарь о положении научной работы в области исторических и юридических наук. Журналы о международном праве к выписке фактически запрещены.
Для меня ясно, что все это безумие безнадежно — и страна не может жить, развиваться под таким давлением.
Запрещено подавать жалобы и заявления в НКВД. Ящики для заявлений сняты. Почта не принимает заказных писем. Вносится еще большая смута, опасениями и тревогой захватываются сотни тысяч, если не миллионы людей. — Зачем?
Сегодня приезжает Иван[51]. Не могу его встретить. В 10 часов Хлопин в связи с сегодняшним докладом моим и его.
По-видимому, в Геологическом Институте развал. Все говорят одинаково (Белянкин, Саваренский[52] и наши). Архангельский всю работу хочет свести к подсобной основе — к своей карте, которая по идее правильна, — но он недостаточно охватывает и геохимию, и минералогию для того, чтобы правильно ее поставить. Вчера, говорят, появилась стенная газета от партийных (?), критикующая работу Института и угрожающая научным сотрудникам, которые хотят уйти, недовольные ходом дел.
19 апреля, утро.
Вчера хорошо. Гулял.
Утром Сумгин[53]. О работе Комиссии . С ним о БАМе. Оказывается, что энергично проводилась работа Академии партийцами из СОПСа[54]. (Васильев, одно время изгнанный из партии, восстановленный; пьяница, но, говорят, человек честный и неглупый.) Они говорили, что работа поручается Академии Советом Народных Комиссаров.
Сейчас упущено время. Работа ведется рабским трудом. Нагнано до 400 000 человек. Дорога строится в нескольких местах сразу. Несколько % мужского населения — заключенные, т.е. рабы. Масса ненужных страданий.
Вечером Обществе Испытателей . Интересны доклады о Стевене Х.Х.[55] Внука его — председателя Таврической Губернской Земской Управы я знал немного. Он был министром просвещения в Крымском правительстве. Был казнен Бела Куном[56]. Я подал записку Бела Куну, но мог говорить только с его секретарем — иностранец, культурный человек, по-русски говорил, но как иностранец. Бела Кун сбежал от свидания — как тогда говорили. На следующий день после расстрела Стевена в газетах появился запрос от Чека, как я объясню свое поведение — заступничество за Стевена. Меня предупредили, чтобы я не отвечал! Я и не подозревал, что это будет газетная полемика с Чека!
