Стивен Кинг - Дом зверя
Я только что перечитал последний абзац, и мне не понравилась его претенциозность (я так и слышу, как Боно в моей голове кричит: «И я всё ещёёёё… не нашёллллл… то, что ищу»), но я решил оставить его без изменений. Дело в том, что я не могу найти подходящих слов, не погрешив против истины. Если я кажусь претенциозным — так тому и быть. Я пришёл сюда, чтобы найти… может, новую книгу, может, просто развлечение, может, самого себя, а, может быть, и всё разом. Мне кажется, прежде всего, я искал самой рок-н-ролльной жизни — правды, покрытой потом тяжёлого труда, прячущейся за красивым вымыслом. А может, всё это чушь собачья. Может быть, я хотел снова выплыть на середину озера и проверить, смогу ли я вернуться обратно, не позвав на помощь.
О, чёрт, теперь это уже даже не Боно — гораздо хуже. Теперь я уже прозвучал, как Эрнест К. Хемингуэй, бредущий с Большой Реки Двух Сердец с сохатым на плечах, удочкой в руке, улыбкой во весь рот, и кричащий: «Здорово! Всё просто ЗДОРОВО!!!»
Я хотел стереть написанное, но потом я вспомнил, как глубоко мне запали в душу слова Эла в телефонной трубке: «Да, там мы сыграли, как мужчины». Я сразу понял, что он имел в виду. Не все «Римейндеры» сыграли, как мужчины в турне 1993 года — Кэти не сыграла, и Эми, и Тад, и Барбара — но всё же мне кажется, они бы тоже подписались под этими словами. Суть, на мой взгляд, была одна — и для мальчиков, и для девочек: Сможем ли мы и вправду сыграть, или мы просто обрядились в родительские вещи и притворяемся гастролирующими музыкантами? И есть ли какой-нибудь другой способ это выяснить?
Как не ставь вопросы, а удовлетворительных ответов мне, казалось уже не найти. После Атланты нам оставалось сыграть лишь два концерта, причём заключительный концерт в Майами-Бич можно было не принимать в расчёт. Писатели, играющие для издателей — это как дети, выступающие перед родными после рождественского ужина — много аплодисментов (возможно, даже тщательно скрытая скука) и никакой тебе суровой критики.
И сидя в тесной розовой уборной, чувствуя себя перчаткой, вывернутой наизнанку, и вслушиваясь в голодный рёв толпы, я понял, что поступил необдуманно. Судя по звукам, там собрались люди, которые ждут, что ты сделаешь это или сдохнешь, и это пугало парня, который не был уверен в том, выберется он из сортира или нет, не говоря уже о там, чтобы сыграть Е баррэ или вспомнить слова «Последнего Поцелуя»
Рыбные блюда и сандвичи с жареным мясом в забегаловках и большой выбор опасных бритв в витринах ломбардов — мир «сделай или сдохни», и зал «Три-Два-Восемь», несомненно, был частью этого мира. Помните обложку альбома «Creedence Clearwater» «Вилли и бедняки»? Так вот, Концертный Зал здорово напоминал рынок «Дак Ки» с той обложки «Криденсов», только без окон. Когда мы приехали на проверку звука и свернули в переулок между Залом и следующим зданием (тоже кирпичным, тоже лишённым окон), я поймал себя на мысли, что никогда ещё прежде я не видел места, где выпивка была бы таким неоспоримым приоритетом (а на втором месте стояла громкая музыка). Ящики с пустыми пивными бутылками стояли вдоль одной из стен, доставая в высоту до пояса. За ними, на углу, стояла парочка босоногих большеглазых ребятишек и смотрела на нас. Будь они чёрными, а не белыми, они могли бы быть теми самыми детьми, что стояли возле «Дак Ки», глядя, как Джон Фогерти играет «Шаффл Бедняка» на стиральной доске.
Внутри пахло, как в пивоварне… в которой варили пиво со времён Гражданской Войны. Я помню, как был удивлён его огромным размером и схожестью с амбаром. Меня поразила пустота его комнат, как будто я оказался в заброшенном доме с привидениями. Большинство мест, где нам доводилось играть, были не меньше, но здешней атмосферы там не было. Трудно было представить столь разнящиеся друг с другом места, как «Зал» и «Рокси», где мы выступали прошлым вечером. «Рокси» было чистеньким старомодным местом, где собирались одни яппи. «Концертный Зал» был тёмным и таинственным. Атмосфера? Не думаю, что она там была, хотя слово «зловещая» приходит на ум первым. Сомневаюсь, что это слово было верным. На самом деле здесь присутствовало тревожное ощущение пустоты. Большую честь времени, что я провёл там, я чувствовал себя случайной мыслью в голове умственно отсталого.
А ещё там было чертовски жарко. Даже с отключенными прожекторами над головой и пустым залом было душно. Я представить не мог, что тут будет твориться к десяти часам вечера, когда сюда набьётся тысяча человек, будет течь рекой выпивка, реветь гитары, и орудовать кулаками вышибалы. Мои колени дрожали, голова кружилась, меня тошнило, а мои внутренности завязывались в узел, пока я надевал гитару, и я решил, что не хочу этого знать. Иногда лучше всего получать информацию постепенно.
Мне не объяснили, для чего нужна проверка звука, но, основываясь на своих собственных наблюдениях, я насчитал, как минимум, четыре цели: ещё раз пройтись по тем композициям, которые идут не слишком гладко; помочь звукооператору (в нашем случае, Гуверу) выставить частоты на пульте; убедиться, что каждый участник группы хорошо слышит звук из своего монитора и дать музыкантам познакомиться со сценой, на которой им предстоит выступать. Последнее особенно важно, потому что никто не хочет сломать себе ногу, что бы они не говорили друг другу перед выступлением. {имеется в виду напутствие break a leg — «сломай ногу», аналогичное русскому «ни пуха, ни пера»}. Вдобавок, если вам довелось упасть со сцены, — не важно, мужчина вы или женщина — вы всё равно производите впечатление обдолбанного.
Эл в девятый или в десятый раз переписывал Ридли Пирсону басовую часть «Полночного Часа», когда мои внутренности забили тревогу. Я поставил свою гитару на стойку — никто не обратил на это внимания, что было неудивительно — я, в конце концов, не Эрик Клэптон — и поспешил на поиски уборной (до знакомства с маленькой розовой комнаткой за сценой оставалось ещё около двух часов). Один из вышибал, парень в футболке размером с парус с изображением воинственно сжатого кулака и надписью, сделанной большими печатными буквами «ВЕЖЛИВОСТЬ», указал пальцем в сторону бара в ответ на мой вопрос, и я понёсся в этом направлении.
Туалет оказался именно таким, как я и ожидал — длинная комната, похожая на молочную ферму с кирпичными стенами. Когда-то здесь было два окна, но позже их заделали грязно-жёлтым гофрированным пластиком. Вместо писсуаров был длинный жёлоб во всю стену, в который обычно перед открытием кладут лёд или круглые таблетки с хлором — напоминает мне анекдот про двух пьяниц: «Когда пойдёшь туда, не вздумай есть эти канадские мятные конфеты». У туалетных кабинок не было дверей, но этот факт мало заботил меня в то время. Я забежал в ближайшую кабинку, чувствуя, что выиграл важную гонку с крайне малым отрывом.
Пока я сидел там, вошёл охранник и принялся причёсывать волосы, глядя в зеркало (не из стекла, конечно же, в клубах, вроде Концертного Зала, как в тюрьмах и психиатрических лечебницах, зеркала делают из отполированной стали и прикручивают болтами к стене) — Ты тот самый парень, что написал «Сияние»? — спросил он.
— Да, — сказал я.
— И «Мёртвую Зону»?
— Да, это тоже я.
— Обожаю все твои фильмы, мужик, — сказал он.
— Спасибо.
Секунду я раздумывал, стоит ли сказать, что «Сияние» и «Мёртвая Зона» были книгами, прежде чем стать фильмами, но решил, что время и место выбрано неподходящее. Вместо этого я спросил его, почему в кабинках нет дверей.
В зеркале отразилось его удивлённое лицо.
— Чтобы они не ширялись здесь, — сказал он, — Нельзя помешать им нюхать или закидываться колёсами, но, по крайней мере, без дверей они не станут ширяться.
— Вот как.
— Да, вот так, — сказал он.
Потом он повернулся ко мне. Кулак на его красной футболке был большим. Он и сам был большим — ростом где-то метр девяносто пять и весом около ста пятидесяти килограмм. Во время гастролей мне доводилось видеть здоровых вышибал, но, по-моему, этот был самым здоровенным… а может быть, мне так показалось из-за того, что я сидел.
— Скажи мне одну вещь, — сказал он.
— Если смогу.
— Вы, ребята, действительно умеете играть?
Я задумался над ответом. Эл Купер, блестящий клавишник, гитарист и аранжировщик, в свои сорок девять лет принял участие в записи более пяти сотен альбомов в качестве основного исполнителя, аккомпанирующего музыканта или продюсера. Он также написал несколько тысяч песен, включая «Я Не Могу Бросить Её», «Это Кольцо С Бриллиантом» и очаровательную короткую песенку под названием «Я Купил Ей Туфли, В Которых Она Уходит». Ридли Пирсон играл на бас-гитаре в нескольких профессиональных группах из Айдахо, Вашингтона и Калифорнии. Дейв Барри в колледже был гитаристом в неплохой группе, игравшей кавер-версии известных песен, под названием «Федеральная Утка» {Федеральная Утка — утка, на которую можно охотится; в соответствии с Законом о Мигрирующих Птицах 1934 года, для получения права на отстрел утки охотник должен приобрести марку с изображением данной разновидности утки, большая часть денег, собранных таким образом, идёт на защиту окружающей среды} (одной из их основных песен была, как я позже узнал, «Не Могу Сдержать Слёз» Эла Купера). Кэти Голдмарк, когда не сопровождает писателей в городе, где Тони Беннетт оставил своё сердце {имеется в виду Сан-Франциско}, демонстрирует талант как исполнительница кантри и рокабилли. Ещё она играет на гитаре, гораздо лучше, чем я (на самом деле, это даже не комплимент — когда я думаю о своём уровне игры, на языке вертится слово «посредственный»). Не знаю, как давно занимается музыкой Барбара Кингсолвер, но на клавишных она играет, как человек, привыкший на концертах находиться между ритм-гитаристом и басистом. Не каждый в «Рок Боттом Римейндерс» играет на профессиональном или хотя бы профессионально-любительском уровне, но достаточное количество — а остальные значительно повысили свой уровень — для того, чтобы я мог ответить на вопрос вышибалы с изрядной долей уверенности.
