Сьюзан Хинтон - Изгои
– Даже не заикайся при нем о Джонни, – услышал я шепот Дэрри, когда они с Рэнди вышли за дверь. – Он пережил сильное потрясение, психическое и эмоциональное. Врач сказал, что все пройдет, но нужно время.
Я с трудом сглотнул, заморгал. Ничем он от вобов не отличается. Такой же бесчувственный. К убийству Боба Джонни никакого отношения не имеет.
– Понибой Кертис, а ну потуши сигарету!
– Ладно, ладно, – я потушил сигарету. – Дэрри, да не усну я с сигаретой. И где мне еще курить, если ты велел мне лежать в постели и не вставать.
– Не умрешь, если лишний раз не покуришь. А вот если кровать подожжешь – умрешь. До двери не добежишь по такому бардаку.
– Блин, ну я не могу это все разобрать, а Газ не станет, так что, похоже, кроме тебя этого и сделать некому.
Тут он на меня так уставился.
– Хорошо, хорошо, – сказал я, – есть кому. Может, Газ тут немного приберется.
– А может, ты, дружок, будешь поаккуратнее?
Раньше он меня так никогда не называл.
«Дружком» он только Газа звал.
– Ладно, – сказал я. – Буду поаккуратнее.
Глава двенадцатая
Слушание прошло совсем не так, как я себе представлял. Кроме нас с Дэрри и Газом, почти никого и не было, только Рэнди с родителями, Черри Баланс – тоже с родителями, да еще несколько парней, которые на нас напали тогда ночью. Уж не знаю, почему я думал, что все будет по-другому – наверное, насмотрелся фильмов про Перри Мейсона. А, и еще там был тот врач, и он перед слушанием очень долго о чем-то говорил с судьей. Тогда я не понимал, что он тут делает, зато теперь знаю.
Первым давал показания Рэнди. Он, похоже, немного нервничал, и я жалел, что ему нельзя закурить. И что мне нельзя закурить, я тоже жалел, потому что меня самого потряхивало. Дэрри велел мне помалкивать, пока Рэнди и все остальные будут говорить, мол, до меня очередь дойдет. Все вобы говорили одно и то же, и в основном даже правду, только все они сказали, что Джонни убил Боба, но я решил, что это исправлю, когда до меня дойдет очередь. Черри рассказала, как все было до того, как на нас с Джонни напали, и что случилось потом – по-моему, у нее по щекам скатилось несколько слезинок, но врать не буду. Даже если она и плакала, голос у нее ни капли не дрожал. Судья очень подробно всех расспрашивал, но ничего такого волнующего и эмоционального, как по телеку показывают, не случилось. Он немного порасспрашивал Дэрри и Газа про Далли, наверное, чтобы понять, кто мы такие и с кем по жизни общаемся. Значит, он был нашим хорошим другом? Дэрри ответил: «Да, сэр», не колеблясь и глядя судье прямо в глаза, но когда Газ сказал то же самое, то посмотрел на меня так, будто собственными руками меня на электрический стул отправил. Я ими обоими чертовски гордился. Далли был из наших, а мы своих не предаем. Я уж думал, что судья никогда до меня не доберется. Но когда настал мой черед, блин, мне было страшно, аж жуть. И знаете что? Они ничегошеньки не спросили про то, как Боба убили. Судья и спросил только, нравится ли мне жить с Дэрри, нравится ли ходить в школу, какие у меня оценки, ну и все такое прочее. Тогда я ничего не мог понять, но потом узнал, о чем врач с судьей разговаривал. Похоже, у меня по лицу было видно, до чего мне страшно, потому что судья мне улыбнулся и сказал, чтоб я перестал ногти грызть. Есть у меня такая привычка. Даже рта мне особо не дал раскрыть. Я, впрочем, не то чтобы расстроился. Не очень-то мне и хотелось разговаривать.
Хотелось бы мне сказать, что после этого дела пошли на лад, но все было не так. Со мной – особенно. Я теперь вечно обо что-то ударялся, например, о двери, спотыкался о журнальные столики и все терял. Я и так-то всегда был рассеянным, но, блин, тогда я хорошо если приходил из школы с нужными учебниками и в обоих ботинках. Однажды я пришел домой в одних носках, и этого даже не заметил, пока Стив не отколол по этому поводу какую-то шуточку. По-моему, ботинки я положил в свой шкафчик, но так потом их и не нашел. И вот еще что, я перестал есть. Раньше я ел как конь, а теперь вдруг ни с того ни с сего расхотел. У всего был вкус копченой колбасы. С учебой тоже все стало так себе. С математикой еще куда ни шло, потому что Дэрри проверял всю мою домашку, вылавливал ошибки и заставлял все переделывать, но английский я просто слил. Раньше у меня по нему были одни пятерки в основном, потому что мы вечно писали сочинения. В смысле, что говорю-то я не очень гладко (покажите мне хулигана, который гладко говорит), а вот писать хорошо могу, если постараюсь. То есть раньше мог. Теперь мне и «двояк» за сочинение был за счастье.
Мой учитель английского здорово переживал, что я так лопухался. Он мужик что надо, заставляет нас думать, ну и по нему видно, что мы ему все интересны как личности. Однажды он сказал, чтоб я задержался после урока.
– Понибой, я хочу с тобой поговорить о твоих оценках.
Блин, как же мне хотелось оттуда удрать. Я понимал, что я на уроках бездельничал, но ничего с этим поделать не мог.
– Что касается твоих оценок, Пони, то говорить тут не о чем, это я тебе прямо скажу. Этот год ты завалил, но, с учетом всех обстоятельств, так и быть, поставлю тебе «тройку», если напишешь хорошее выпускное сочинение.
«С учетом всех обстоятельств» – эх, братаны, вот так способ сказать мне, что я паршиво учусь, потому что со мной много чего плохого случилось. Да уж, сказал, что называется, обтекаемо. После слушания первая неделя в школе выдалась ужасной. Те, кого я знал, перестали со мной разговаривать, а те, кого я не знал, подходили и задавали вопросы про всю эту заваруху. Даже учителя иногда. А училка по истории – казалось, будто она вообще меня теперь боится, хотя на ее уроках я себя всегда хорошо вел. Сами понимаете, как я себя кейфово из-за всего этого чувствовал.
– Хршо, сэр, – ответил я. – Попробую. А на какую тему писать?
– Пиши обо всем, что тебе кажется важным. И не про литературу, мне нужны твои собственные мысли и твои собственные впечатления.
Мой первый поход в зоопарк. Ой-ей-ей.
– Хршо, сэр, – сказал я и поскорее оттуда свалил.
В обед мы встретились со Стивом и Смешинкой на парковке за школой и поехали в магазинчик по соседству, чтобы купить сигарет, колы и шоколадок. В магазинчике обычно ошивались одни грязеры, вот так мы и обедали. В школьной столовой вобы бузили – кидались вилками и вообще, – а свалить все пытались на нас, грязеров. Как мы над этим ржали. Грязеры-то в столовку почти не ходят.
Пока Смешинка со Стивом торчали в магазинчике и болтали с какими-то девчонками, я сидел на бампере машины Стива, курил и пил пепси, и тут подъехала машина, из которой вылезли трое вобов. Я так и остался сидеть, где сидел, только поглядел на них и отхлебнул еще пепси. Страшно мне не было. Страннейшее это было ощущение. Я не чувствовал ничего – ни страха, ни злости, ничего. По нулям.
– Это ты убил Боба Шелдона, – сказал один воб. – А он был нашим другом. Нам не нравится, когда наших друзей убивают, особенно всякие грязеры.
Тоже мне. Я отбил у бутылки горлышко, отбросил сигарету.
– Садитесь в тачку и валите, не то порежу.
Они вроде как этого не ожидали, а один даже попятился.
– Я серьезно, – я спрыгнул с машины. – Вы, ребята, у меня уже вот где сидите.
Я пошел на них, держа «розочку» так, как Тим Шепард нож обычно держит – в вытянутой руке, подальше от себя, крепко, но не напрягая руку. Похоже, они поняли, что я не шучу, потому что залезли обратно в машину и укатили.
– Ты что, и правда бы их порезал? – Смешинка наблюдал за нами из дверей магазина. – Мы со Стивом были наготове, но тебе, похоже, помощь не требовалась. Что, порезал бы, да?
– Ну да, а что, – вздохнул я.
Я не понимал, чего Смешинка так вскинулся – да любой бы на моем месте так поступил, сам Смешинка бы ни секунды не раздумывал.
– Понибой, слушай, не надо этого. Ты не такой как мы, вот и не будь таким…
Да что со Смешинкой такое? Я не хуже него знал, что если быть пожестче, тогда цел останешься. Будь поумнее, здоровее будешь…
– Ты чего это делаешь? – из задумчивости меня вывел голос Смешинки.
Я поглядел на него.
– Стекло подбираю.
Он уставился на меня, а потом расхохотался.
– Ах ты, чертов ты сын, – облегченно сказал он.
Я так и не понял, чего это он, поэтому просто собрал стекло от разбитой бутылки и высыпал его в урну. Не хочу, чтоб кто-нибудь потом себе шину пропорол.
Я пришел домой и засел за сочинение. По-честному, потому что Дэрри мне велел, а не то. Я думал было написать про папу, но не смог. Я еще долго не смогу думать о родителях. Еще очень долго. Хотел было написать про Микки Мауса, коня Газа, но не получалось, выходило слащаво. Поэтому я просто начал писать имена. Дэррел Шейн Кертис-младший. Газировка Патрик Кертис. Понибой Майкл Кертис. А потом сверху нарисовал много-много лошадей. Ну все, пятерка мне обеспечена, тут и думать не надо.
– Эй, почту приносили уже? – Газ хлопнул дверью, он так каждый день насчет почты орет, когда с работы приходит.
