Неизв. - i_166602c1f3223913
анархистам. Важные-то, образованные господа — их тоже иной раз пожалеть
надо, потому что анархисты с ними очень грубо поступают. Был, например, в Либене один слесарь, Соукуп по фамилии; он был еще молодым человеком и
тоже анархистом. Сперва-то он был членом Католического союза молодежи, потом перешел к национал-социалистам и выступал на их митингах, а потом
продолжал развиваться, пока не стал анархистом. Его часто сажали в
тюрьму, и он стал от этого меланхоликом, утверждал, что на свете нет
никакой радости. Как-то раз он нам сознался: «Брать в долг я не могу, потому что никто мне больше не дает. Как раскрою рот, так меня сажают за
оскорбление величества. Замараю я какой-нибудь государственный герб на
почтовом ящике, меня тоже сейчас же тащат в участок. Словом, хоть
помирай!» И вот он задумал повеситься ночью на заборе в Поржичском
парке, но там его отговорила одна гулящая девица и увела его к себе
спать. Эта шлюха, простите за выражение, господин поручик, снова вернула
ему охоту к жизни и показала ему, как хорошо на белом свете. Он, дозвольте доложить, заразился от нее триппером, ходил лечиться в клинику
и потом, за пивом и сосисками с хреном, рассказывал нам: «Теперь я знаю, как к ним подступиться. Я устрою себе хронический триппер и буду через
него мстить им до самой своей смерти. Вы себе только представьте, товарищи, такую картину: профессор Яновский, его превосходительство, тайный советник, говорит врачам, что необходимо исследовать у меня
предстательную железу — это какая-то железа внутри! — и обращается ко
мне: «Раздвиньте ноги и нагнитесь!», а потом, с позволения сказать, сует
мне палец в задний проход и ковыряет в нем. Нет, вы только вообразите, братцы: тайный советник, его превосходительство, а должен ковырять
пальцем бог знает где!.. Анархист не захотел бы сделать это даже папе
римскому!» Таким образом, я, господин поручик, ничего не имею против
интеллигенции и даже иногда жалею о ее тяжелом положении. Потому что с
беднотою строгости необходимы, и кому-нибудь надо же эти строгости
применять. А если бы не было строгостей, то образованным людям пришлось
бы заняться воровством.
Когда, наконец, пришел приказ сменить батальон одного из польских полков
на передовых позициях, у поручика стало легко на душе. По крайней мере
это было что-то новое, что могло явиться началом дальнейших перемен и
новых впечатлений.
Смотр прошел благополучно. Впереди раздалась команда: «Батальон, шагом… марш!», и отряд двинулся в путь. Он добрался засветло до
последней деревни Теофиловки, за которой уже начиналась линия фронта.
Был сделан небольшой привал. Офицеры отправились на совещание в штаб
того полка, часть которого должен был сменить их батальон; а затем
батальону, чтобы он не сбился с дороги, дали проводника, который
многозначительно сказал солдатам:
— Постарайтесь делать как можно меньше шума. Дорога, по которой я вас
поведу, открыта в сторону неприятеля, и он обстреливает ее. Если будете
шуметь, он сейчас же пустит парочку-другую гранат. Уж больно мне неохота
зря из-за вас пропадать.
Папиросы потухли, трубочки исчезли под воротниками шинелей; солдаты
взяли в руки шанцевый инструмент и лопаты, чтобы они не звякали о штыки, и словно тени вышли из деревни в поле. Там им пришлось по широкому ходу
сообщения подняться немного в гору; потом этот ход разделился на
несколько более узких ходов, и принимавший батальон офицер направил
каждую роту в другой ход, продолжая один идти по среднему. На вершине
холма этот ход вдруг обрывался, и начинались окопы. И вот отовсюду
из-под земли стали собираться в него люди; так как в темноте ничего не
было видно, они вылезали из своих нор, словно червяки или майские жуки, когда в апреле оттаивает земля. Один за другим выползали они справа и
слева, а офицер проталкивался вперед и подталкивал вновь прибывших
локтями, повторяя заглушенным голосом:
— Черт вас подери, лезь, ребята! В каждый окоп по столько человек, сколько в нем бойниц для винтовок. Винтовки немедленно вставляй в
бойницы. Ну, чего стал, поросячий сын? Ждешь, пока в задницу получишь?
А уходившие советовали:
— Проше пана, не высовывайте головы! Москали стреляют беспрерывно! Проше
пана, вчера у нас двоих убили и девять человек ранили.
Приятная, нечего сказать, перспектива! Швейк хотел что-то спросить, но
как раз в эту минуту поручик Лукаш позвал: «Швейк, Балоун!», и потому из
его намерения ничего не вышло. Они двинулись вслед за поручиком, которого проводник повел по глубокому ходу в сторону офицерского блиндажа.
Это помещение находилось очень глубоко под землей, так что пришлось
спуститься на несколько ступеней вниз; капитан, который только что
покинул блиндаж, как настоящий джентльмен, оставил на столе горящую
свечу, которую, однако, покушался забрать с собой его денщик; офицер не
без гордости сказал поручику Лукашу:
Целую неделю днем солдаты рыли его, а по ночам строили потолок. Но эта
сволочь, москали, ухлопали при этом у нас трех человек и что-то человек
шестнадцать ранили. Зато теперь уж сюда снаряды не попадут. Ведь офицер
должен находиться в безопасном месте, не правда ли, господин поручик?
С этими словами он пожал поручику Лукашу руку и ушел.
Поручик Лукаш вышел, чтобы убедиться, выставлены ли караулы.
Возвращаясь, он услышал, как Швейк толковал Балоуну: — Надо ему будет достать доску, чтобы подложить под себя. Здесь очень
сыро, со стен так и течет, и он может схватить здесь ревматизм. Придется
еще раздобыть стружек и сделать ему мягкую постель, чтобы…
— Иисус Мария, как мы тут будем жить? — перебил его голос Балоуна.— Боже
милостивый, ведь сюда никакая походная кухня не доедет!
Поручику в этот момент все на свете опротивело. Он бросился на небольшую
кучку стружек, оставшихся после его предшественника, накрылся одеялом с
головой и пробормотал:
— Черта с два. Что ж мне делать? Застрелиться или пойти и сдаться в плен?
Он спал очень плохо, ворочался с боку на бок и все время убегал от
каких-то призраков, гнавшихся за ним по огромным скалам. Поутру, разбитый и расстроенный, он велел Балоуну подать кофе и вышел с кружкой
из блиндажа. Внизу, на дне оврага, тоненькой струйкой протекал ручеек; на берегу сидел бравый солдат Швейк и вырезал ножом фигурки для
мельницы, которая уже весело вертелась и стучала в воде. Заметив
поручика, он встал, несколько небрежно отдал честь и промолвил: — Желаю доброго утречка! Так что, дозвольте сказать, каждый должен
украшать свой домашний очаг, как писали в журнале «Семейный уют». Но
только у меня ножик уж больно тупой, господин поручик. Босниец, у
которого я его купил, здорово надул меня. Он уверял, что это
золингенская сталь, а она мягкая, как свинец.
Поручик Лукаш спустился вниз и, увидев, какие усилия прилагал Швейк, чтобы придать деревяшке человеческий облик, невольно воскликнул: — O, sancta simplicitas!^*1 <#t1>*
А Балоун так никогда и не понял, почему Швейк десять минут спустя
спросил его:
— Послушай-ка, неужели нам выдали так много сливянки, что наш поручик
уже с самого утра пьян?
В окопах люди изнывали от ужасающего безделья и заживо гнили, поедаемые
вшами и захлебываясь в грязи. Не приходилось ни мыться, ни стричься, ни
бриться. Те, которые стояли неподалеку от какого-нибудь ручья, могли
считать себя счастливчиками, потому что у них по крайней мере не было
недостатка в воде; а те, которым до воды было далеко, привыкли не
страдать от ее отсутствия, ибо ходить за водой означало верную смерть.
Манерка воды оплачивалась литром человеческой крови — вода была дорога, а кровь дешева.
Последние проблески человечности и разума, остававшиеся еще у солдат, гасли, как искры в золе; чувства притуплялись, люди становились
равнодушны ко всему и интересовались только двумя вещами: едой и спаньем.
В Карпатах мне пришлось встретиться с одним солдатом, которого я знал
раньше расторопным и бойким парнем; но в окопе он спал по двадцать два
часа в сутки, и если он не спал оставшиеся два часа, то только потому, что его посылали ночью в караул.
На открытом месте было опасно, и солдаты целыми днями не вылезали из
окопов; поэтому Швейку не оставалось ничего другого, как ползать из
окопа в окоп по ходам и беседовать с солдатами о настоящем моменте.
О заключении мира нечего было и говорить, и никто не верил больше
подобного рода сообщениям; газет не читали, их выбрасывали или
употребляли для определенной цели, ругая идиотов, которые их издавали и
водили народ за нос.
В окопах возникали вдруг какие-либо слухи, а среди солдат было много
