Valery Angulys - Bad girls dont cry I
Анне требуется время на осознание, она слегка меняется в лице.
— Думала, он мне не скажет? Он сказал, — пожимаю плечами. — Что это за дружба такая? Как я могу верить и не отдаляться?
— Я хотела тебя защитить.
Меня тянет расхохотаться, настолько абсурдно звучит данное заявление, но, когда она продолжает дальше, веселость постепенно исчезает.
— Лора, ты можешь верить мне или нет, но я чувствую, что он очень плохой человек. Да, он спрашивал о тебе. Да, я сказала ему про Леонида специально. Да, я не хотела, чтобы вы были вместе. Почему? Потому что ты бы никогда не послушалась моих советов, ты втрескалась в него по уши, не хочешь замечать очевидное. Лора, рано или поздно он уедет. Он не из тех мужчин, которые хотят серьезных отношений. Он использует тебя и бросит. Ты умная, сама понимаешь это, но надеешься, что пронесет.
Анна осекается на полуслове, когда на горизонте возникает фон Вейганд.
— Можешь не слушать меня, но ты знаешь, это — правда, — говорит она, прежде чем ретироваться.
Нельзя любить человека всем сердцем, иначе что у тебя останется, когда он уйдет навсегда. Вольная цитата. Не помню, кто сказал и как фраза конкретно звучит.
Да, это правда.
— Was? (Что?) — спрашивает фон Вейганд, наклоняясь ко мне, вдыхая аромат моих волос.
— Nichts (Ничего), — улыбаюсь, глотая не вовремя подступившие слезы.
Правда в том, что некоторые иллюзии тебе не под силу разрушить, как бы ни пытался.
***
В канун нового года на меня навалилось бремя страстей человеческих. Умилительный начальник порадовал всех переводчиков домашним заданием на каникулы.
— Проведите время с пользой, — подмигнул он, вручая каждому по инструкции.
Спасибо, конечно. Я как раз не знала, чем занять праздники. Переводить с английского на русский скучную фигню, об устройстве которой ты понятия не имеешь и не желаешь иметь, — очень дерьмово. Представьте, насколько дерьмовее переводить всё ту же нудную фигню, которую с немецкого на английский частями прогнали через электронный переводчик, утеряв последние капли здравого смысла.
Плюс дополнительный бонус отвратного настроения — фон Вейганд в очередной раз пропал, причем пропал настолько, что забыл переночевать дома и не спешил показываться на гостеприимном пороге.
Я прошлепала в туалет с мыслями о том, что 31 декабря началось дерьмово и дальше лучше не станет.
С теми же мыслями я заварила кофе — подсадил же, гад! — и пошла к окну.
Нет, не так. Сначала недовольно проворчала:
— Опять гребаный дождь. Куда больше? Кто там наверху издевается? Новый год все-таки. Гоните снег, а?
Подошла к окну и охре… очень сильно удивилась.
Снег — то единственное, за что стоит любить период дебильных шапок и асексуальных свитеров крупной вязки. Хотя в нашем городе сверкающее белое чудо быстро приобретает подгулявший серо-бурый паучий оттенок, ощущение сказки никуда не уходит.
Бывает, на душе паршивее некуда, а потом посмотришь в окно — снег. Думаешь, ну нах! Жизнь — это круто. Чувствуешь себя на пороге грандиозного открытия. В ожидании чуда.
Вырастая, понимаешь цену чудес, особенно тех, которым не суждено сбыться. Мой принц не собирался дарить сказку. Он исчез.
Я прижалась лбом к прохладной поверхности стекла, зажмурилась, отчаянно пытаясь вызвать в памяти одну из его настоящих, искренних улыбок. Тех, что вселяли в меня сладостную грусть и дарили шанс коснуться стального сердца. Хотелось плакать. Разрыдаться без особой фантазии.
Меж тем шел снег. Пушистые комочки срывались с неба, кружили в замысловатом танце.
Наверное, это слезы ангелов о несбывшихся надеждах неверующих людей. Временами мы ужасные невежды, склочники и богохульники. Взываем к небесам, когда горло сдавит костлявая лапа Рока, а если на твоем небосклоне солнечно, задумаешься ли о вселенском благе?
Сегодня у меня решительно не получалось мыслить. Я уставилась расфокусированным взглядом в окно. И тут...
Я увидела сердце. Огромное огненное сердце. Мне стало настолько любопытно, что пришлось распахнуть окно.
Холод обдает лицо, снежинки тают на губах, замирают ледяными осколками на ресницах, но я не обращаю внимания ни на что постороннее. Просто смотрю.
В самом низу у нашего подъезда, на детской площадке, посреди снежного покрывала полыхает сердце. Золотое пламя на девственно-белом. Тепло огня будто касается лица, проникает в меня, сдавливает глубоко внутри. Я больше не чувствую холода.
До чего же красиво. Есть же на свете романтики. Как пламя не гаснет, когда идет снег? Из чего это сердце вообще сделано, тем более так аккуратно? И почему... почему фон Вейганд не сделает для меня такого?
Когда-то давно, во времена правления Леонида, я наткнулась на очень романтичное видео. «Зимняя сказка». Лес, падает снег, посреди поляны установлен стол, накрытый всякими новогодними прелестями — мандаринками, шампанским, свечечками. Парень привозит сюда девушку с повязкой на глазах, говорит «Это всё для тебя, моя милая», падает на колени, признается в любви, делает предложение руки, сердца и всего движимого/недвижимого имущества.
Вроде ничего особенного, а меня пробрало. Покидала ссылки подружкам, сохранила на ноут и порой пересматривала, дабы пустить скупую бабскую слезу.
Впрочем, не обязательно делать сказки. Тем более в лесу чертовски холодно и некуда нормально в туалет сходить. Выпили вы шампанского, съели мандаринки, свечечки потушили. А в туалет ощутимо припекло (на морозе-то!), а до черты города час езды. Вот и порушилась романтика.
Однако я бы радовалась любой мелочи. Цветам, например, хотя цветы я терпеть не могу. Господи, все равно что, лишь бы он просто был рядом сейчас.
Радость сменилась ноющей грустью, но я не торопилась закрывать окно. Сердце, полыхающее внизу, будто мое собственное. Вырвали из груди и швырнули на снег. Умирать. Чувствую, как глаза наполняются слезами. То ли холод снаружи, то ли холод внутри. Не разобрать.
— Hallo (Привет), — фон Вейганд прижимается ко мне сзади.
Вздрагиваю от неожиданности. Когда он успел вернуться, что я не заметила?
— Like? (Нравится?) — интересуется шеф-монтажник, кивая в сторону сердца.
— Yes. It is wonderful (Да, оно прекрасно), — не могу унять дрожь, пока он покрывает легкими поцелуями мою шею.
— It is for you (Оно для тебя), — хрипло выдыхает фон Вейганд мне на ухо.
— What do you mean? (Что ты имеешь в виду?)
— It is made for you (Оно сделано для тебя), — поясняет он тоном, которым обычно говорят с непонятливыми маленькими детьми.
— How? (Как?) You? (Ты?) — не верю собственным ушам.
— I told and it was made (Я сказал и его сделали).
Неужели он действительно сделал это для меня? Неужели это мне? Никто и никогда не делал для меня ничего подобного.
— It is my heart (Это моё сердце), — фон Вейганд похлопал себя по груди. — Burn for you (Горит для тебя).
Он рассмеялся.
— Burn for me? (Горит для меня?)
— No talk (Никаких разговоров), — тащит в спальню.
Там я опять чувствую себя куклой несносного взрослого мальчика. Шеф-монтажник снимает мой уютный халат, принимается за гардероб. Это умиляет и в то же время доставляет легкое неудобство. Он натягивает на меня джинсы, теплые носки, потом свитер... ловит мой взгляд, улыбается и чмокает в лоб.
— Go (Иди), — подталкивает в спину.
В коридоре он не разрешает мне обуться самой, приседает и начинает обувать лично.
— I can do it myself (Я могу это сделать сама), — произношу с легким раздражением.
— No (Нет), — очень серьезно заявляет он.
Мы выходим на улицу, к пылающему сердцу.
Фон Вейганд становится на колени, плотно сжатые губы неожиданно расплываются в трогательной улыбке.
— Прости, я не ценил тебя, я столько раз причинял тебе боль, я сам не ведал, что творил. Ты мой свет, моя единственная отрада. Да, я суров и жесток, не знаю слов любви. Но ты сумела преобразить меня, ты открыла мне путь добра и света, наполнила мою серую и безрадостную жизнь смыслом. Выходи за меня замуж! — на чистейшем русском сообщает он и ударяется в слезы.
Да ладно вам. Только не говорите, что повелись. Не знает он русский, много раз пыталась подловить, тестировала со всех сторон, стараясь заметить малейшую реакцию. А на счет этих слов… ну, мы ведь в реальном мире. Понимаю, Новый год на дворе, но не все мечты сбываются.
— I burn for you (Я горю для тебя), — фон Вейганд достает из сугроба огромный букет красных роз.
Живьем я еще такого не видела, только в кино. Штук пятьдесят, а может, и все сто. На глаз трудно судить, начинаю пересчитывать для верности. А что вы думали? Интересно, во сколько роз оценили мое расположение.
— Why? (Почему?) — это самое умное из того, что пришло мне в голову.
Прикиньте, насколько идиотскими были остальные мысли.
