На страже Империи. Том 2 - Валентин Якимов
Граф уже был явно близок к окончанию ритуала. Банка с обрывками душ в астральном спектре выглядела совсем уж непроглядно черной. Оскверненные души начали активней пытаться друг друга пожрать. Впрочем, являясь сущностями одного порядка, сделать это они не могли, так что перекочевавшие в банку воспоминания будут в безопасности.
Горская, почти перестав хрипеть и вырываться, сломанной куклой лежала на теплом черном камне. Тело ее мелко подрагивало, но с лица уже почти ушла гримаса боли. Губы расслабились и вновь порозовели.
Почти весь разложенный вокруг девушки электрум расплавился и смазался в грязно-золотистые кляксы. Царский жемчуг — как я успел понять, служивший стабилизирующими узлами для текущей через пыль электрума ману — почти весь полопался, осыпавшись сверкающим крошевом.
— Зря вы так о Грише. — миролюбиво сказал я. — Это все-таки сын самого Лопатина. Отправить наследника по собственным стопам, позволить ему рисковать собой — это достойно отца. Разве нет?
Старый граф лишь скорчил презрительную гримасу и дернул головой. Но затем, с минуту помявшись, все-таки решил ответить.
— Я не соглашусь с вами, барон. Не знаю уж, были ли у вас дети… раньше. А у меня были и есть. И я бы с радостью сказал лишь, что они есть. Но нет — некоторые из них были.
При этом он так красноречиво на меня посмотрел, что я, наверное, должен был испытать какие-нибудь муки совести, или вроде того. Но увы — меня это ничуть не тронуло. Я не сделал сынку Меньшикова ничего плохого. Он пытался меня подставить, фактически ограбить, пока меня не было, натравить своих амбалов. Он приказал убивать и разорять моих подданных, а в итоге и сам на меня бросился, как охамевшая псина.
И встретил подобающую псине собачью смерть.
— Что вы на меня так трогательно смотрите? — нарочито безразлично спросил я у графа. — Давайте вот сейчас вы не начнете пороть чушь о слезинке ребенка, о важности каждой жизни и о том, какой вы любящий папочка. Я все еще прекрасно помню наш с вами самый первый разговор.
Старик усмехнулся. Лицо его исказила кривая саркастическая ухмылка. Отвернувшись и вновь сосредоточившись на ритуале, он ответил:
— Конечно нет. Олег был самонадеянным кретином, в основном лишь вредившим остальной семье. Конечно, по-отечески я всячески помогал ему в его делах — но ведь и учил его! Увы, учиться он никогда не любил. И получил по заслугам, избавив наш род от потенциальных проблем.
— Ну, а к чему вы тогда всё это говорите?
В том, что для старика даже у порога смерти превыше всего стоит выгода и будущее рода Меньшиковых, я не сомневаюсь ни капли. Может быть, понимает он это будущее весьма специфично — ввиду ли избравшей его Стихии, или ввиду свойственной старикам осторожности. Не знаю. Но понимание им родовой выгоды явно противоречит сентиментальным словам о детишках.
Впрочем, граф сам поспешил объяснить мне это противоречие.
— Я это все к тому, барон, что каждый должен находиться на своем месте. Обратите внимание — на своем, а не на твоем. Вот как вы думаете, зачем люди вообще живут родами? При том, чем люди богаче и успешней, тем больше их семья, тем крепче родовые связи. Чернь-то давно уж ютится в квартирках семьями типа «папа, мама, я». А мы все держимся за самых дальних родичей.
Я усмехнулся, глядя на завершающего ритуал графа. Ответ ведь лежит на поверхности.
— Затем, что чем больше у тебя в собственности и во власти вещей, людей, земли, тем больше тебе нужно тех, кто будет всем этим грамотно и, главное, ответственно управлять. Чтоб человек владел чем-то ответственно, нужно как-то связать его с собой. Крепко и очевидно. А что может быть очевидней кровной связи? Она дана нам с рождения, в ней нельзя усомниться… Только вот ее крепость вызывает у меня сомнения.
— Не только у вас! — негромко рассмеялся граф, убирая банку с груди Юлии и закручивая крышку. Теперь баронесса лежала спокойно, дышала глубоко и полной грудью, а на лицо возвращался здоровый румянец. — Так, леди пока поспит, мозгу нужно время — залатать дыры в памяти, не разбираюсь, как это работает на микроуровне, да и неважно. А что до связи… вот в том-то и дело, барон. Кровное родство очевидно и несомненно для любого… ну, если это законорожденный ребенок, но мы, конечно, сейчас говорим о них. Но что мешает такому ребенку сказать: «да, я сын своего отца, это несомненно… но мне плевать!»? А затем прирезать нерадивого папашу и взять дела в свои руки?
Я молчал. Только было вернувшееся настроение вновь начало портиться. Ненароком граф задел, пожалуй, самую тонкую из струн моей души. А ведь я бы не сказал, что моя душа — какой-то сложный музыкальный инструмент.
А спустя тысячи лет единственное, что я не мог не только простить — не простил я вообще ничего! — но и принять, это предательство сына. Хилини предала меня — боги, да жены высшего общества предают и травят мужей чуть не чаще, чем изменяют им с молодыми красавцами-стражниками! Такова жизнь при любом дворе. Здесь я, быть может, даже польщен тем, что она не предавала меня целых восемьдесят лет.
Стражи Трона и чародейская гильдия? Ха! Да только при моем правлении те и другие пытались свергнуть меня… ох, сколько раз? Кажется, два раза первые, четыре — вторые, и еще четыре — первые и вторые заодно. Всегда я просто вырезал бесполезных и часть полезных, запугивал и подкупал оставшихся, и правил дальше.
Даже к заговору тех, этих, да еще вместе с женой и всем моим гаремом я был готов — имел сразу несколько планов защиты.
Но меня предал сын. Амар-Син, младший из четырех наших детей. И единственный, оставшийся на тот момент в живых. Затем, уже в загробном мире, я много передумал — и смерти его старшего брата и обеи сестер стали казаться очень подозрительными.
Но при жизни я об этом даже не задумывался — ибо не задумывался о возможном предательстве со стороны сына.
Теперь я, впрочем, понимаю, как был наивен — веками общаясь с «гостями» царства мертвых, я встретил там немало и отцеубийц, и жертва отцеубийства. Понять я это могу. Принять — нет.
Понять в этой жизни вообще можно все, что угодно. Так что ж теперь — мириться с враждебными обстоятельствами⁈
Все это я обдумал, пока аккуратно
