Френсис Фицджеральд - Из жизни снобов (сборник)
Еще до того как фильм Фарелли вышел на экраны, ее работа на съемочной площадке была оценена по достоинству: ей предложили двухлетний контракт, четыре сотни в неделю на первые полгода, а затем – плавное повышение. Но для дальнейшей работы нужно было переехать на Побережье.
– Может, лучше не торопиться? – сказала она однажды, возвращаясь вместе с ним в город. – Может, будет лучше, если я останусь здесь, в Нью-Йорке, рядом с тобой?
– Надо ехать туда, куда зовет работа. Ты уже вполне самостоятельная. Тебе семнадцать!
Семнадцать? Ей было ровно столько же, сколько и ему; она находилась вне времени. Судьба все так же сияла в ее черных глазах под желтой соломенной шляпкой, словно она только что не предлагала ему отказаться от этой судьбы ради него.
– Я иногда думаю, что если бы не ты, то нашелся бы кто-нибудь другой и заставил бы меня чего-нибудь добиться, – сказала она.
– Ты всего добилась сама. Выброси это из головы – ты от меня не зависишь!
– Завишу. Все – благодаря тебе.
– Но это не так! – с чувством произнес он, хотя и не стал дальше спорить; ему нравилось, что она так думает.
– Я не знаю, что бы я без тебя делала. Ты – единственный друг… – И она добавила: – Которого я люблю. Понимаешь? Ты меня понимаешь?
Он рассмеялся в ответ, увидев, как рождается ее эгоизм, что подразумевалось из ее права быть понятой. В тот день она выглядела прекраснее, чем когда бы то ни было, она была изысканной, отзывчивой, но и нежеланной – для него. Иногда он задумывался: а не была ее холодность заметна лишь ему одному, не была ли она только одной из ее сторон, которую она – может быть, вполне сознательно – демонстрировала только ему? Лучше всего она себя чувствовала в компании молодых мужчин, хотя и притворялась, что всех их презирает. К ее легкой досаде, Билли Фарелли послушно оставил ее в покое.
– Когда ты приедешь в Голливуд?
– Скоро, – пообещал он. – А ты будешь иногда приезжать в Нью-Йорк!
Она расплакалась:
– Ах, я буду так по тебе скучать! Я буду очень по тебе скучать! – Крупные и горькие слезы скатывались по ее белоснежным щекам. – Черт возьми! – негромко воскликнула она. – Ты такой добрый! Дай мне руку! Дай же мне руку! Ты самый лучший друг на свете! Разве мне когда-нибудь удастся найти такого друга?
Сейчас она играла, но у него в горле застрял комок, и на мгновение возникла безумная мысль, которая принялась метаться в голове туда-сюда, словно слепой, спотыкаясь о тяжелую мебель: жениться? Он знал, что достаточно было лишь намека, и она будет принадлежать лишь ему, и никогда не посмотрит ни на кого другого, потому что он всегда будет ее понимать.
На следующий день на вокзале она радовалась всему: и подаренным цветам, и своему купе, и предстоящей поездке – она еще никогда не ездила так далеко. Когда она целовала его на прощание, ее бездонные глаза вновь оказались рядом, и она прижалась к нему так, словно была не в силах от него оторваться. Она опять расплакалась, но он знал, что за слезами прячется радость, ведь впереди ее ждали новые, неизведанные приключения. Когда он вышел из здания вокзала, Нью-Йорк показался ему до странности пустым. Благодаря ее взгляду все вокруг, как и прежде, выглядело красочным; а теперь все вновь покрыла серая завеса прошлого. На следующий день он пришел к одному знаменитому врачу в кабинет на верхнем этаже небоскреба на Парк-авеню – он не был здесь уже десять лет.
– Осмотрите, пожалуйста, мою гортань, – сказал он. – Я ни на что не надеюсь, но вдруг что-то изменилось?
Ему пришлось проглотить сложную систему зеркал. Он вдыхал и выдыхал, пытался брать высокие и низкие ноты, кашлял по команде. Врач все тщательно осмотрел и ощупал. Затем сел и снял очки.
– Никаких изменений! – сказал он. – Связки совершенно нормальные, они просто износились. Медицина здесь бессильна.
– Так я и думал, – покорно, словно он был в чем-то виноват, сказал Джейкоб. – Практически то же самое вы говорили мне и раньше. Я просто подумал – а вдруг это не навсегда?
Он что-то потерял, когда вышел из небоскреба на Парк-авеню: пропала маленькая надежда, возлюбленное дитя желания, что в один прекрасный день… Он отправил ей телеграмму:
«НЬЮ-ЙОРК ОПУСТЕЛ. ВСЕ НОЧНЫЕ КЛУБЫ ПОЗАКРЫВАЛИСЬ. НА СТАТУЕ ГРАЖДАНСКОЙ ДОБРОДЕТЕЛИ ВЫВЕСИЛИ ЧЕРНЫЕ ВЕНКИ. РАБОТАЙ НЕ ЖАЛЕЙ СЕБЯ БУДЬ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО СЧАСТЛИВА».
Она ему ответила:
«ДОРОГОЙ ДЖЕЙКОБ! ОЧЕНЬ ПО ТЕБЕ СКУЧАЮ. ТЫ САМЫЙ ЛУЧШИЙ НА ВСЕМ СВЕТЕ, ЭТО ПРАВДА, МИЛЫЙ. НЕ ЗАБЫВАЙ МЕНЯ. ЛЮБЛЮ. ДЖЕННИ».
Наступила зима. Картина, в которой сыграла Дженни, вышла на экраны в сопровождении множества интервью и статей в журналах о кино. Джейкоб сидел у себя в квартире, вновь и вновь проигрывая «Крейцерову сонату» на новом фонографе, читал ее суховатые, высокопарные, но все же страстные, письма и статьи, в которых рассказывалось, как ее «открыл» Билли Фарелли. В феврале он обручился с одной старой подругой, которая недавно овдовела.
Они поехали во Флориду и вдруг принялись ссориться – то в коридоре гостиницы, то прямо во время бриджа; и решили до свадьбы дело не доводить. Весной он заказал отдельную каюту на лайнере «Париж», но за три дня до отплытия сдал билет и поехал в Калифорнию.
IVДженни встретила его на вокзале, поцеловала и, сидя в машине, всю дорогу к отелю «Эмбассадор» так и не отпускала его руку.
– Ты приехал! – всхлипывала она. – Мне даже не верится, что ты приехал! Вот уж не думала, что у меня получится!
Она с трудом удерживала себя в руках, об этом говорил ее вновь появившийся акцент. Выразительное «Черт возьми!», со всем вкладывавшимся ею в него удивлением, испугом, отвращением или восхищением, исчезло, но никакой более сдержанной замены – вроде «Шикарно!» или «Чудесно!» – не появилось. Если настроение требовало добавить в речь экспрессии вне ее обычного репертуара, она предпочитала хранить молчание.
Но в семнадцать лет каждый месяц – словно целый год, и Джейкоб заметил, что она изменилась: в ней не осталось ни капли детскости. В голове у нее теперь появились какие-то непреложные вещи, и это были не пустяки – она ведь обладала врожденной изысканностью, – а нечто настоящее. Студия больше не представлялась ей сказочным карнавалом и чудесной случайностью; не было и «за копейки я и пальцем не пошевелю». Работа стала частью ее жизни. Обстоятельства стали складываться в карьеру, которая теперь двигалась своим чередом, ничуть не завися от приступов ее легкомыслия.
– Если этот фильм получится таким же хорошим, как и предыдущий – то есть если у меня вновь получится хит, – Хекшер пересмотрит контракт. Все, кто видел «потоки», говорят, что у меня в кадре впервые появилась сексуальность.
– А что такое «потоки»?
– Вчерашний съемочный материал. Говорят, я там впервые стала выглядеть сексуально!
– Что-то я не заметил, – поддразнил ее он.
– Да куда тебе. Но это так!
– Да, я знаю, что это так, – сказал он и, повинуясь необдуманному порыву, взял ее за руку.
Она бросила на него быстрый взгляд. Он улыбнулся – опоздав с улыбкой на долю секунды. Затем улыбнулась и она, и ее горячая сердечность загладила его промах.
– Джейк! – воскликнула она. – Я готова орать от восторга – я так рада тебя видеть! Я забронировала тебе бунгало в «Эмбассадоре». Там вообще-то не было свободных, но они кого-то выселили, когда я им сказала, что это нужно лично мне! Я вышлю за тобой свой лимузин через полчаса. Хорошо, что ты приехал в воскресенье – у меня сегодня весь день свободный.
Они позавтракали в меблированных апартаментах, которые она наняла на зиму. Обстановка была в «мавританском» стиле 1920 года, ее перевезли сюда целиком из дома какого-то героя вчерашних дней. Ей явно кто-то сказал, что все это ужасно выглядит, – это было понят но, потому что она шутила на эту тему, но когда он попробовал расспросить ее поподробней, то выяснилось, что она не понимает, в чем именно кроется изъян.
– Как было бы хорошо, если ли бы здесь было побольше изысканных мужчин! – сказала она за завтраком. – Разумеется, изысканных людей здесь достаточно, но… Я имею в виду, как в Нью-Йорке, ты меня понимаешь… Такие мужчины, которые знают больше, чем девушки, такие, как ты…
После завтрака его поставили перед фактом, что вечером им предстоит посетить один небольшой прием.
– Только не сегодня! – возразил он. – Я бы хотел побыть с тобой наедине…
– Ладно, – нерешительно согласилась она. – Думаю, что можно позвонить и отменить. Просто… Звала одна дама – она много пишет для газет и до сих пор еще ни разу меня не приглашала… Но, раз ты не хочешь…
Она слегка сникла, и Джейкоб поспешно уверил ее, что он совсем, совсем не против куда-то ехать, раз так надо. Через некоторое время выяснилось, что надо посетить не один прием, а целых три.
– В моем положении приходится этим заниматься, – объяснила она. – Иначе ни с кем не познакомишься, кроме тех, кто с тобой работает, а это довольно узкий круг. – Он улыбнулся. – Ну и что ни говори, – закончила она, – а воскресные вечера, мистер умник, для того и созданы, чтобы ходить по гостям!
