Василий Гавриленко - Последний поезд
— Е… мою душу, — послышалось за спиной.
Бойцы друг за другом входили в кабинет, и здесь становилось тесновато.
— Что это конунг? — шепнул Белка.
А то ты не видишь: у окна, так, чтобы было видно с улицы, подвешены за руки к потолку два освежеванных человеческих тела. Именно освежеванных, — я никогда не видел, чтобы с человека так аккуратно была снята кожа.
Перламутровые узлы мышц и сухожилий утопают в багровом, сочащемся кровью, мясе. Кровь капля за каплей стекает на пол, срываясь с кончиков пальцев на посинелых ступнях.
Я посмотрел на свои ботинки — на полу лужа крови.
— Ни х… себе питеры работают, — нервно проговорил Якши, целясь из автомата в одно из тел. — Никогда не видел, чтоб так диких зачищали.
Диких?
Я приблизился к трупам, и дулом автомата ткнул пониже ягодицы ближайшее тело — твердое, точно камень. Оно покачнулось; веревка, стягивающая руки, скрипнула. Я ткнул сильнее, и тело, нелепо махнув безжизненными ногами, повернулось так, что стало видно лицо убитого. Кто-то у меня за спиной вскрикнул. Я поскользнулся на скользком полу и стал валиться назад, но сильные руки поддержали меня.
Изуродованное — срезанный начисто нос, разорванные щеки — лицо Машеньки смотрело на нас багровой беспомощностью пустых глазниц. Живот бывшего начальника продвагона вспорот, все внутренности куда-то исчезли, на месте гениталий — две белые веревочки.
Богдан разразился длинным ругательством. У кого-то из стрелков началась рвота.
Осторожно ступая по залитому кровью полу, Белка подошел ко второму трупу, приглушенным голосом сообщил:
— Это Самир, конунг, — помолчав, добавил. — Кажется.
Итак, дезертиры найдены. Череп устранен. Недалеко эти двое ушли… Я мог бы радоваться, если б не пустота в груди. И эту пустоту быстро заполняло другое чувство.
Зверское убийство стрелков моего отряда, доверенных Лорд — мэром мне, их конунгу, в подчинение, не могло вызвать ничего, кроме ярости по отношению к тому, кто это сделал. Я несу ответственность за моих людей, хотя бы перед своей совестью, и только мне решать, когда и какое они понесут наказание. Вернее, мне, вооруженному Уставом Наказаний Армии Московской резервации.
— Гнида!
Надрывный крик, отразившись от стен, вылетел из кабинета и, угасая, помчался по коридорам школы. Прямо передо мной возник Джон, — на виднеющемся из — под шлема лбу — испарина, безумные глаза с расширившимися до предела зрачками и красными белками, точно когтями впились мне в лицо:
— Куда ты привел нас, гнида?
— Джон! — крикнул Белка.
Но стрелок уже размахнулся и его кулак, описав дугу, угодил мне в висок. В голове точно взорвалась граната; я поскользнулся и, стукнувшись обо что-то твердое, упал на спину, прямо в кровавое месиво на полу. Труп Самира, покачнувшись, сорвался с веревки и придавил мне ноги.
— Что ты делаешь, ублюдок?! — в чудовищном реве трудно было распознать всегда ровный голос Белки.
Он и еще несколько стрелков скрутили Джона, кто-то вдавил в его лоб дуло автомата.
— Стреляй, гад, — бабьим голосом завизжал Джон.– Все равно всех тут перемочат!
— Отставить, — превозмогая боль, крикнул я.
Оттолкнув кинувшегося на помощь Киряка, выкарабкался из-под мертвеца.
— Отпустите Джона, — приказал я, левой рукой потирая висок.
— Но конунг, по Уставу…, — начал было Белка.
— Отпустить!
Хватит с меня уставов, инструкций и советов, — пусть ими пользуются те, кто их придумал.
— Заберите у него оружие и патроны, — бросил я, подобрав слетевший с плеча автомат. Дьявол! Приклад весь в крови.
— Киряк, Сергей, сожгите это, — я кивнул на трупы, — Через двадцать минут выступаем.
Но двадцати минут у нас не было.
Поначалу мне показалось, что автоматные очереди раздались в отдалении, в Нулевом районе или еще дальше; но посыпавшаяся с потолка штукатурка подсказала: стреляют снизу, прямо со школьного двора.
— Питеры, — охнул Киряк, отступая в коридор. За ним последовали еще несколько стрелков.
«Западня», — вспыхнуло у меня в мозгу и тут же погасло.
Нужно действовать.
Я метнулся к окну, за подвешенное тело. Звук пуль, врезавшихся в одеревенелое мясо, напомнил частый дождь.
За снежным маревом, на другой стороне улицы, промелькнули тени; выпустив автоматную очередь, я с наслаждением услышал резкий вскрик.
— Конунг, надо сваливать! — крикнул Белка. Он подполз к окну по-пластунски, и, упираясь головой в радиатор, смотрел на меня из-под шлема.
Белка прав.
Расстреляв остатки обоймы, я опустился на липкий от крови пол, на четвереньках отполз от окна.
Отряд ждал в коридоре. Я не увидел лиц своих людей, стрелки точно превратились в безликие фигуры, которые я обязан сохранить. Потные тела, оружие в руках, горячее дыхание, но лиц нет.
— Конунг, что нам делать? — выдохнул Киряк.
Я увидел лицо бойца — обыкновенно красное, а в это мгновение — белее снега. Стрелки моего отряда настороженно смотрели на меня. Снаружи доносилась пальба.
Внезапно все стихло, неотвязная, липкая тишина спеленала нас, точно муху паук. Мне показалось, что я слышу биение собственного сердца и неровный хор двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с улицы донеслось:
— Эй, конунг, или кто там у вас главный?
Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного, упивающегося властью человека.
Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.
— Ты оглох, б…, обосрался от страху, москвитская падаль?
Хохот нескольких десятков глоток.
— Конунг, не отвечай, — шепнул Белка.
Я махнул рукой: оставайтесь на месте — и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:
— С кем я говорю?
За окном стихло. Через мгновение — тот же голос.
— Не тебе вопросы задавать, москвит!
Злость и отчаяние душили меня.
— Тогда пошел на хер, питерская мразь.
Мой собеседник вдруг засмеялся — противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.
— Не кипятись, воробушек, — крикнул он, — гнездо уже разворошили. Я — конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.
— Ахмат, конунг отряда москвитов.
Молчание.
— Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? — в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. — Мой отряд здесь со стандартной миссией.
Тишина.
— Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…
— Срал я на отца Афанасия, — заорал Кляйнберг. — Ты мне зубы не заговаривай, гнида!
Он умолк. Я тоже.
— Твои люди сами притащились ко мне, — первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, — Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.
Снова хохот питерских глоток.
— Я не хочу крови, конунг, — уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. — Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.
Я засмеялся:
— Ты за дурака меня принимаешь, конунг?
— Знал, что так ответишь, Ахмат, — крикнул Кляйнберг. — Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.
— Тамбовский волк тебе кореш!
— Какой волк? — удивился питер.
Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.
— Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!
— Так же и ты, Кляйнберг!
Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, — привычка.
— Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб… Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, — все дела! Вы, москвиты, любите обжираться…
— Поднимись сюда и посмотри.
— Повременю, — отозвался Кляйнберг. — Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?
— Хватает, — соврал я. Подумав, добавил. — Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.
— Я рад этому, — голос Кляйнберга был вполне искренен. — Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.
— В таком случае, закончим пустой треп.
Я повернулся к дверному проему.
— Постой, конунг, — крикнул Кляйнберг. — Ты кое-что запамятовал.
— И что же?
— Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?
