Веркин Эдуард - Облачный полк
Саныч достал из своего ящика короткую палочку, в нее было вбито два маленьких оконных гвоздика, на них намотана леска. Рукоятка удочки была обмотана толстым шнуром – для удобства, в шнур воткнута блесна. Мне показалось, что она вырезана из латунной ружейной гильзы – похожа на маленький ивовый листок, с припаянной каплей олова. Из олова торчал крючок. Простая снасть, наверное, зимой рыба особенно голодна, раз хватает кривые железки.
Мне Саныч выдал точно такую же удочку.
– Тут примерно четыре метра, – сказал Саныч. – Не очень глубоко, но они там и сидят, нас дожидаются. Смотри!
Саныч опустил в лунку блесну. Она вытянула за собой леску, и Саныч тут же принялся подрагивать кончиком удочки, и изредка делать более широкие взмахи. Так продолжалось недолго, Саныч прицокнул языком рванул удочку вверх. Леска зазвенела и принялась плясать в лунке, Саныч отбросил в сторону удочку и принялся быстро выбирать леску обеими руками. Через несколько секунд из лунки показалась тупая морда, а затем Саныч выкинул на лед окуня.
– Самый самский! – с удовольствием сказал Саныч. – Зимний, синее перо. Смотри какой жирный!
Окунь на самом деле отличался размерами, наверное, в две ладони, с ярко-алыми плавниками, с зеленоватой, переходящей в синеву чешуей, с широким гребнем и четкими черными полосами поперек туловища.
– Вот так и действуй, – сказал Саныч, вызволил из окуневой пасти блесну и тут же отпустил ее обратно. – Все просто.
Я стал действовать. Уселся на свой ящик, собрался для теплоты поплотнее, выставил наружу рукавицу, перехватил удочку покрепче и булькнул в воду блесну.
На летней рыбалке я пару раз бывал, и особых восторгов, честно говоря, не испытывал. На зимней… Действительно, ощущения совсем другие. Блесна тяжело потянулась ко дну, я несколько раз дернул по примеру Саныча, затем немного вытянул леску и еще дернул…
Сначала не понял – что случилось. Это походило… На собаку. У моей соседки по площадке жил французский бульдог, Котя, добрый ленивый пес с неправильно сросшейся задней лапой. Соседка частенько предлагала мне его выгулять, вручала поводок и печенье, половину я мог съесть сам, половину следовало скормить Коте. Я цеплял Котю к ремешку, мы выходили на площадку, и тут в тишайшего Котю вселялся бес. Он рвался вниз по лестнице с такой силой, что удержать я его не мог, просто катился вслед за ним. А иногда и волочился. Здесь, на льду безымянной речки я почувствовал то же самое.
Бульдога на поводке.
– Тяни его, спуску не давай, а то сорвется, – посоветовал Саныч.
Я потянул. Отложил удочку, взялся за леску и потащил, перебирая руками. Бульдог сдаваться не собирался. Он рыскал по сторонам, выписывал под водой круги, пытался уйти на глубину и резко всплыть. Но победил, конечно, я – через минуту борьбы я вытянул окуня на поверхность, выбросил на лед.
Мой оказался чуть меньше.
Пока я боролся, Саныч выудил еще одного.
А потом они как с цепи сорвались, наверное, на самом деле проголодались изрядно. Не надо было ни трясти удочкой, ни играть блесной, мы просто опускали блесну в воду, сводили ее на глубину, и тут следовал удар, после чего мы подсекали и тянули рыбу кверху.
Это оказалось на самом деле интересно. И совсем нескучно, не то что летом. У наших ног постепенно росли горки рыбы, некоторые окуни распрыгивались далеко, я почувствовал азарт, мне неожиданно захотелось поймать больше Саныча. Новичкам везет.
Становилось холоднее, но я этого совсем не ощущал, рыба клевала, я подсекал, вываживал, снимал с крючка, остановиться не мог.
Сделали перерыв где-то через час. Перекидали окуней в ящики, заполнили их почти доверху.
– Окунь – самая рыба, – Саныч с удовольствием взвесил на руке очередного горбача. – Воду чистую любит, тиной никогда не воняет. Костей мало. Чешую чистить не надо, можно просто так сушить. Не тухнет долго, даже если погода жаркая. Мы с папкой раньше по две бочки сушили, до середины лета хватало, все ели, ели…
Жаль, что у нас в отряде только болото, рыбы в нем никакой, разве что тритоны. Здорово было бы – вышел утром – и за пару часов на весь отряд надергал, так я подумал.
– Жаль, что времени нет, – грустно сказал Саныч. – Тут чуть повыше есть местечко, там налимы. У них сейчас печенка вот такая.
Саныч показал кулак.
– Из этой печенки пирог получается…
Саныч закрыл глаза и некоторое время молчал, прислушиваясь. Я тоже послушал. Вокруг звенело. Не колокольный звон, никакой другой, просто звон. Тонкий, как будто согнули стальную полосу и осторожно вели по ней гвоздем. Или вот пила гнутая еще так звенит, только далеко очень. Это чистота. Вокруг ее слишком много, снег, лед, воздух, небо, мороз, вот и звенит. Так оно и положено, правильно Саныч говорил – что в его деревне никаких полицаев, теперь понятно, если бы хоть один был, тут так бы не звенело.
Хотя, может это, конечно, от обжорства. Поели хорошо, кровь побежала, бьет в башку, вот оно все и получается.
Саныч подправил блесну, бросил ее в лунку. Я тоже опустил, железная рыбка полетела вниз, в темноту, в яму, в которой ее уже поджидали озверевшие за зиму окуни, я заглянул в воду и поймал ее бронзовый отблеск.
Продолжили ловить. Рыба хватала исправно, едва блесна натягивала леску, и я делал первое движение, как следовал удар, я подсекал и тянул окуня к свету. Он сопротивлялся, рвался в разные стороны, но я уже знал, как с ним себя вести – спуску не давал и через минуту после поклевки в лунке появлялась хищная зубатая морда.
Странно, но интерес к ловле не пропал совсем, наоборот даже, чем больше я добывал из подо льда красноперых зеленых хищников, тем большую радость я испытывал. Сначала я думал, что это все от жадности. Ведь мы рыбачили не просто ради удовольствия, мы пополняли запасы, рыба должна была помочь семье Саныча дотянуть до лета. Но почти сразу я понял, что дело не только в запасах. Они, конечно, очень важны, однако, не главное это. И не азарт – мне совсем не хотелось обойти Саныча по количеству выловленной рыбы… Просто…
Я никак не мог понять. Тупое вроде бы занятие, что-то в нем… Первобытное что-то. В голове совсем никаких мыслей. Звон, разлитый в зиме, как-то сам собой соединился со звоном в моей голове, мои мысли обратились в морозный песок.
Горки рыбы вокруг наших ящиков росли, Саныч выглядел довольно. Мы, наверное, наудили уже килограмм по пять, а то и больше, но останавливаться Саныч явно не собирался, он подсекал и выуживал, и снова подсекал, каждый раз хмыкая и сплевывая в сторону.
Я тоже увлекся и потерялся, подсекал и вываживал и когда на крючок никто не сел, я удивился. Я несколько раз дернул удильником, и поклевки не последовало. Поглядел на Саныча, он энергично работал удочкой – и ничего.
Рыба исчезла.
– Всю что ли выловили? – спросил я.
– Не, что ты, всю не выловить. Похоже…
Саныч наклонил ко льду голову ко льду, выставил из под шапки красное ухо и прислушался. Я тоже прислушался, но Саныч сделал мне жест рукой, чтобы я тряс удочкой помедленнее.
– Окуни разбежались, – прошептал Саныч. – Понимаешь?
Я помотал головой.
– Кто-то покрупнее приплыл!
– Щука?
Саныч пожал плечами. Я затаил дыхание и почувствовал. Как из неизвестной глубины поднимается рыбина. Обязательно похожая на акулу, с длинной острой мордой, с зубами и пятнистой золотой чешуей. Длинная, как бревно, с немигающими черными глазами, с широким хвостом, продвигаемая сквозь толщу воды прозрачными движениями грудных плавников. Рыба. Щуки вроде как вырастают до огромных размеров, одна женщина мила в реке посуду и щука откусила ей руку по локоть, правда, это Саныч рассказывал, может и врал. Но все равно, рыбалка приобрела новое качество, я вдруг подумал, что теперь не только мы охотники, теперь и на нас тоже, может, охотятся, что лед может вдруг лопнуть, на воздух может показаться пасть, клыкастая, щучья голова, рыбина ухватит меня за ногу и потянет в воду.
– Держи удочку крепче, – посоветовал Саныч. – Только на руку не наматывай, а то если схватит, кожу может сорвать. Вообще, хорошую щуку взять совсем неплохо, пожарили бы…
Но щука не шла. Саныч меня игру, опускал блесну к самому дну и поднимал к поверхности, колдовал руками, совсем как дирижер в клубе, рыба взаимностью не отвечала.
Я стал подражать ему, успехов, впрочем, особых не добился, блесна бессмысленно болталась, переваливалась под водой, как дохлая. К тому же у меня заболело запястье на правой руке, с непривычки, боль возникла тупая, она отдавала в пальцы и выше, в локоть. Поэтому я положил удильник на лед и стал разминать кисть, сжимая и разжимая кулак.
По коже забегали искры, я сунул ладонь в снег, стряхнул, взял удочку. Блесна застряла. Потянул осторожно. Леска натянулась.
– Зацеп, – сказал я. – Там коряги, наверное.
– Тихо… – еще слышно сказал Саныч. – Тихо! Это она…
Саныч осторожно приблизился к моей лунке, отобрал удочку у меня. подергал.
