Санин Евгений - Завещение бессмертного
— Хорошо, Скиф, я не отправлю тебя на кузницу, хотя там давно пора заменить старого лентяя Сосия. И Афинея не отправлю, раз уж ты просишь за него. Ты — самый преданный и сильный раб в имении, за это я уважаю тебя и, так уж и быть, накажу вас только неделей эргастула на одной воде!
2. На «одной воде»
Проснувшись на следующее утро, Эвбулид со вздохом оглядел знакомые стены эргастула и, увидев пьющего из кувшина Лада, тоном бывалого человека предупредил:
— Пей понемногу и только когда уже совсем невмочь.
Сколот удивленно взглянул на грека. Тот объяснил, кивнув на дверь эргастула:
— Неизвестно, когда нам принесут новую, да и принесут ли вообще...
Повинуясь, Лад неохотно поставил кувшин на пол. Эвбулид, чувствуя себя хозяином в этом полутемном, тесном помещении, принялся поучать его:
— Больше лежи, чтобы сохранить силы, и старайся думать о чем угодно, только не о еде.
Сколот удивленно взглянул на друга. Не возражая, лег к стене и закрыл глаза.
Воодушевленный Эвбулид тем временем продолжал, припоминав слова покойного Сарда:
—А если Филагр прикажет нас бить, то кричи громче — с криком вся боль выходит.
—Да ну? — деланно усмехнулся сколот.
— Точно, — подтвердил Эвбулид. — А главное, не сжимайся. Когда напрягаешься — кожа может лопнуть.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Привыкай — это целая наука... Сначала тебе будут мерещиться всякие вкусные запахи, а потом ничего, привыкнешь!
— Не привыкну! — неожиданно вскочил Лад и шумно вздохнул: — Как только глаза закрою, вижу хлеб, вино, мясо, которое поджаривают на костре...
— Думай о побеге! — посоветовал Эвбулид, глотая слюну.
— Вот я и думаю,— охотно ответил сколот.— Филагра мы все равно с тобой перехитрим, не сейчас, так когда он совсем отупеет от вина. Разобьем эти проклятые пято, убежим подальше от имения, уведем в горы из какого-нибудь стада овцу или быка…
— Зачем?
— Как зачем? Завалим его, разведем костер и начнем поджаривать на огне самые вкусные и жирные куски. Сало будет капать с них в костер и шкворчать, как стаи воробьев по весне, а мясо наливаться цветом, с которым ничто не может сравниться в природе: более румяным, нежным, как вспаханная земля, вкусным, как...
— Лад! — не в силах больше терпеть таких слов, вскричал Эвбулид.— Прекрати, говори о чем угодно, только не о еде, да еще так красочно... Я никогда не видел тебя таким красноречивым, разве что только в разговоре с Домицией...
— Я всегда красноречив, когда голоден,— проворчал, не принимая иронии друга, сколот.
— Тогда, если бы ты родился в Элладе и голодал хотя бы через день, наверняка мир бы узнал еще одного знаменитого поэта! — усмехнулся Эвбулид.
— Кого? — не понял его Лад.
— Ну, человека, который сочиняет аэды, энкомии, дифирамбы, одним словом — стихи! — пояснил грек.
—А что это такое — сти-хи?
—Как бы тебе объяснить...— задумался Эвбулид и, не найдя подходящих слов, предложил: — Лучше, послушай:
Сладкое яблоко ярко алеет на ветке высокой,
Очень высоко на ветке, забыли сорвать его люди,
Нет, не забыли сорвать, а достать не сумели...
—Вот чудаки! Взяли бы камень, да сбили!— возмутился Лад.— А то, вишь — достать не сумели… Знать, в эргастуле не сидели ни разу!
—Это же стихи, Лад! — упрекнул грек. — Сама Сапфо!
—Ну и что? Вот если бы она принесла нам это сладкое яблоко, то я бы похвалил ее за такие сти-хи!
—Да... — покачал головой Эвбулид. — До лирики ты явно еще не дорос. Слушай тогда из комедии Аристофана, это попроще:
Кутить не хорошо: как лишнего хлебнешь,
В чужую лезешь дверь, кого-нибудь прибьешь,
Потом платись за все с похмелья кошельком.
Лад длинно зевнул:
— Твои стихи говорят о том, что и так мне известно. Что я — сам в чужую дверь после доброго вина не лез или не прибивал кого-нибудь после пира? Нет, мне больше нравится слушать о ваших богах. Только о тех, которых у нас нет!
Эвбулид обрадовался.
—О чем бы мне тебе рассказать? О Зевсе, который метает молнии? Это самый главный бог на Олимпе!
—У нас есть такой бог — Перун! — возразил Лад.
—Тогда, может, о боге веселия Дионисе?
—И такой бог у нас есть, мы зовем его Ладо, он еще правит любовью и согласием.
—О Деметре я тебе уже рассказывал. А о Гелиосе?
—А это кто? — живо заинтересовался Лад.
—Бог солнца!
— И этого мы чтим, это - Даждьбог...
— Да у нас действительно одинаковые боги! Только зовем мы их по-разному, — озадачился Эвбулид и вдруг воскликнул: — Погоди! А сын у вашего Даждьбога есть?
— Нет...
— Тогда слушай! Был у солнца Гелиоса сын. Звали его Фаэтон. Надсмеялся однажды над ним один из его друзей. "Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он. — Ты— сын простого смертного!"
Эвбулид рассказывал притихшему Ладу о том, как огорченный Фаэтон отправился во дворец к своему отцу, а сам вспоминал тот последний вечер, когда, как заученный урок, рассказывал им с Квинтом эту историю его сын Диокл.
Что-то мешало Эвбулиду в горле. Диокл не уходил из глаз. Но когда он дошел до того места, где Фаэтон сел в колесницу Гелиоса и Гелиос, натерев ему лицо священной мазью, чтобы не опалило его пламя солнечных лучей, возложил на голову сына сверкающий венец, то сам увлекся своим рассказом.
— Сын мой! — повысил он голос. — Помни мои последние наставления, исполни их, если сможешь. Держи как можно крепче вожжи. Не подымайся слишком высоко, чтобы не сжечь небо, но и не опускайся низко, не то спалишь всю землю. Все остальное я поручаю судьбе, на нее одну и надеюсь. Бери крепче вожжи, пора, ночь уже покинула небо. О, дай мне самому светить земле! Не губи себя!
— Ну! Ну! — заторопил сколот переводящего дух Эвбулида.
— Но Фаэтон,— выдержав горестную паузу, продолжил грек,— быстро вскочил в колесницу и схватил вожжи. Помчались кони на небо с непривычно легкой для себя колесницей. Вот они оставляют обычный путь Гелиоса и несутся без дороги. А Фаэтон не знает, где же она, не в силах править конями. Взглянул он с высоты вниз и побледнел от страха, так далеко уже под ним была земля. Он уже стал жалеть, что упросил отца дать ему править его колесницей.
Эвбулид посмотрел на подавшегося к нему Лада и объяснил:
— Уже много проехал Фаэтон, но впереди еще более длинный путь. Не может он справиться с конями, не знает их имен, а сдерживать их вожжами, нет у него сил. Кругом себя видит он страшных зверей и пугается еще больше. Вот раскинулся впереди чудовищный, грозный скорпион,— показывая, широко развел руки Эвбулид, - прямо на него несут Фаэтона кони... Увидел несчастный юноша покрытого темным ядом скорпиона, грозящего ему смертельным жалом, и, обезумев от страха, выпустил из рук вожжи…
Лад неожиданно схватил Эвбулида за руку и уже не сводил глаз с его чуть видимого в полутьме лица.
— Еще быстрей понеслись тогда кони, почуяв свободу,— продолжал Эвбулид.— То взвиваются они к самым звездам, то, опустившись, несутся почти над самой землей. Сестра Гелиоса, богиня луны Селена, с изумлением глядит, как мчатся кони ее брата без дороги, никем не управляемые, по небу. Пламя от близко опустившейся колесницы охватывает землю. Гибнут большие, богатые города, гибнут целые народы. Горят горы, покрытые лесом: двуглавый Парнас, Ида, Пелион, Кавказ. Дым заволакивает все вокруг, не видит в нем Фаэтон, где он едет. Вода в реках и ручьях закипает. Нимфы плачут и прячутся в ужасе в глубоких гротах. От жара трескается земля, и луч солнца проникает в мрачное царство Аида. Моря начинают пересыхать, и страждут от зноя морские божества. Тогда поднялась великая богиня Гея — Земля и громко воскликнула:
"О, величайший из богов, Зевс-громовержец! Неужели должна я погибнуть, неужели должно погибнуть царство твоего брата Посейдона, неужели должно погибнуть все живое?! Смотри, Атлас едва уже выдерживает тяжесть неба. Ведь небо и дворцы богов могут рухнуть. Неужели все вернется в первобытный Хаос? О, спаси от огня то, что еще осталось!" Услышал Зевс мольбу богини Геи, взмахнул рукой, бросил свою сверкающую молнию и поразил ею колесницу. Кони Гелиоса разбежались в разные стороны. По всему небу до сих пор разбросаны осколки колесницы и упряжь коней Гелиоса.
— Да-да, — прошептал Лад, — на моей родине они тоже хорошо видны по ночам, только до сих пор мы называли их Млечным путем...
— Фаэтон же, — не слушая сколота, вздохнул Эвбулид, — с горящими на голове кудрями пронесся по воздуху, подобно падающей звезде, и упал в волны реки Эридана, вдали от своей родины. В глубокой скорби отец его, Гелиос, закрыл свой лик и целый день не появлялся на голубом небе. Только огонь пожара освещал землю...
Лад снял свою ладонь с руки Эвбулида, шумно вздохнул.
Грек взглянул на него и удивился детскому выражению на лице сколота. Тонкий луч закатного света, пробившийся сквозь щель в двери, сверкнул на его щеке раз, другой, и Эвбулид понял, что сколот плачет.
