Авалон. Возвращение короля Артура - Стивен Рэй Лоухед
Подняв голову, Кэл увидел, что Эмрис сидит с закрытыми глазами. Сначала он решил, что старик заснул, но потом увидел, как быстро шевельнулись тонкие губы, словно старый джентльмен читал про себя литанию.
— Мистер Эмрис? — позвал он. — С вами все в порядке, мистер Эмрис?
Золотистые глаза медленно открылись, и Калум увидел в них странное возбуждение, от которого его почему-то продрал озноб.
— Прости меня, — тихо проговорил седовласый старик. — Я вспомнил другой день давным-давно.
Сложив ладони вместе, он некоторое время сидел, глядя на Калума поверх кончиков пальцев, словно решал в уме сложное уравнение. Калум выдержал его взгляд со стоическим молчанием. Наконец, Эмрис опустил руки и произнес:
— Спасибо, что рассказал мне. Этот рассказ значит больше, чем ты можешь себе представить.
— Для Джеймса я сделаю все, мистер Эмрис, — упрямо повторил Калум. — Клянусь в том.
— Ну вот и хорошо. Значит так, теперь обо всем по порядку. Джеймсу необходимо, чтобы ты все время был рядом, или, по крайней мере, неподалеку. Заверши свои дела. Ты же можешь оставить работу на некоторое время, я полагаю?
— Думаю, да. Сейчас зима, так что особых дел и нет. Разве что две-три охотничьи прогулки на Рождество и Новый год.
— Отмени их, — приказал Эмрис.
— Отменю. Что еще?
— Да. Есть пара деталей, которые нуждаются в объяснении, но это подождет. Достаточно того, чтобы ты оставался свободными в ближайшем будущем.
— Ради Джеймса?
— Да, ради Джеймса, — заверил его Эмрис, — и ради Британии. — В его глазах снова промелькнул странный огонек, и Калуму показалось, что человек рядом с ним смотрит сквозь него — или за его пределы — на что-то очень важное, можно сказать, завораживающее. — Нам предстоят великие дела, — совсем тихо проговорил Эмрис.
Кэл не был уверен, что старик говорил это именно ему.
Глава 9
Джеймс старательно повторял свой путь по коридорам и галереям до кабинета, но в обратном порядке. Один указатель выхода сменялся другим и, наконец, он снова оказался снаружи. Он прошел через парковку во дворе и направился по улице, не глядя по сторонам, не заботясь о том, куда идет. Шагал он быстро, походкой очень озабоченного, взволнованного человека.
Окружающее никак не фиксировалось его сознанием. Мысли продолжали блуждать в запутанном правовом лабиринте, образованном десятками редких архивных записей. Они, словно красные стрелки на карте боевых действий, указывали на один и тот же неизбежный вывод: он не тот, кем себя считал.
— Что же это означает? — спросил он себя.
Он пересек улицу, не обращая внимания на машины, не заметил вход в парк, просто продолжая идти дальше. В голове постепенно успокаивалось, место первых суматошных вопросов все чаще занимал один: почему?
«Почему это происходит? — пытался он понять, — почему со мной?»
Неожиданно Джеймс получил ответ — такой ясный и громкий, будто рядом с ним прозвучал чей-то голос… нет, не чей-то, а очень похожий на голос Эмриса: «Потому что ты и был рожден для этого».
Джеймс так удивился, что застыл на месте как вкопанный и огляделся. Бледный солнечный свет походил на приглушенный оловянный блеск. Ветер стал холоднее, и ниоткуда начал сгущаться странный туман. Перед ним веером расходились четыре или пять дорожек. Людей в парке почти не было. Тропинка, на которой он стоял, была пустынна, поэтому он продолжил шагать, засунув руки в карманы и жалея, что не взял куртку. Стало совсем холодно. Чтобы согреться, Джеймс перешел на бег.
Кожаные подошвы ботинок гулко ударяли по тротуару, каждый шаг отдавался во всем теле. Люди на скамейках в парке смотрели на него с подозрением: еще бы, бежит себе человек по парку, и вовсе не в спортивном костюме, а в обычной одежде. Джеймс не думал о них. Бежать ему нравилось, холодный воздух прекрасно прочищал голову. Во всяком случае, это ощущение было на диво реальным. После всего того, что он услышал в офисе Эмриса, он нуждался в чем-то осязаемом, физическом; пот, холод, колотье в боку и мозоль на пятке прекрасно связывали его с реальностью.
Ритм бега изменил ход его мыслей; неопределенные вопросы, крутившиеся в голове, постепенно обретали формулировки, становились конкретнее. Вместо того, чтобы задавать бессмысленный вопрос «почему?», возник вопрос: что именно меня так расстраивает?
То, что он знал раньше, и то, что показал ему Эмрис, складывалось и обретало новый смысл. Да, в этом смысле присутствовал скандальный оттенок, но это перестало смущать: это случилось давно, все участники событий давно мертвы, остался только он сам. Никого же вчера не волновало его происхождение, так почему оно должно волновать его самого сегодня?
Он думал о судебной тяжбе из-за поместья. Сколько раз за последнее время он хотел, чтобы появилось что-то новое, удивительное? Письмо, завещание, гром среди ясного неба — что угодно, лишь бы повернуть дело в другую сторону, в его сторону. И вот оно случилось, то самое чудо, на которое он втайне надеялся, оно спасет его дом и средства к существованию. Джеймс может унаследовать одно из немногих больших поместий, остававшихся в Англии. Ну и чего расстраиваться? Почему бы не принять новости с удовлетворением, хватать их обеими руками, кричать «Аллилуйя!», как сделал бы любой нормальный человек?
Он не знал. Он расстроен — несомненно. Он мог принять хитрый обманный план своих родителей; мог принять свою новую личность, поскольку за этим стоит его дом и все, что ему дорого, да, это все очень хорошо. Но есть во всей этой истории и еще нечто, наполнявшее его невыразимым трепетом. Он почувствовал, как пот течет по бокам, и это был холодный пот чистого, неразбавленного страха.
Джеймсу казалось, что сам воздух кишит неуверенностью и угрозой — словно над ним нависла огромная тяжесть, и веревка, на которой она подвешена, вот-вот лопнет.
Должно быть, это страх, заключил он наконец. Разве он повел себя не как испуганный человек? Он почувствовал опасность и первым делом убежал от нее. Но что это было? — спросил он
