Ярослав Кузьминов - Раздвоение
своей женой, — не очень красивой и на вид запуганной, что не могло не порадовать
Сергея, — попросил ее «подтащить закусон и рюмки» и повел Сергея «выпить и потереть
о жизни». Они устроились на ступенях крутой деревянной лестницы, со второго этажа на
чердак. Главная активность бурлила на первом этаже. Андрей достал флягу из-за пазухи,
поставил на ступеньку перед собой. Когда жена принесла заказ и тут же тихонько
смылась, он сказал, уперев руки в колени: «Ну все, считай окопались; давай, что ли сразу
жахнем!»
Андрей задал сначала пару дежурных вопросов о положении дел у него, Сергея.
Удовлетворившись его односложными неискренними ответами, Андрей впихнул в него
еще рюмку, закурил и принялся рассказывать о себе.
Сергей еще раньше понял, что предполагается исповедь, но никак не мог он
подумать, что слушать придется так долго. Эта пытка продолжалась дольше трех часов,
так что Сергей отчаялся подцепить девчонку. К тому времени, когда Андрей подбирался к
концу истории, все девочки, по убеждению Сергея, должны были уже напиться в хлам и
отдаться другим мужикам. Последнее не вызывало у него сомнений, поскольку мужчин
было, по его прикидкам, раза в два больше, чем женщин. Кроме того, на второй этаж
поднимались не только для того, чтобы безуспешно позвать Андрея вниз. Мимо Сергея
прошли за это время, в разные комнаты на втором этаже и потом обратно, целых шесть
парочек. Это было невыносимо: слушать россказни бывшего неудачника, теперь
надувшегося чувством собственной важности, и пить с ним, зная, что за стеной в пяти
метрах от тебя люди не теряют времени и занимаются сексом.
Сергей не верил ни единому слову в истории Андрея. Вся она смахивала на
отполированную, предназначенную для широкого круга людей ложь, родившуюся из
детских обид.
Андрей, якобы, убежал из дома через два дня после выпускного бала, потому что
не мог больше терпеть побоев отчима. Он соорудил шалаш в Тимирязевском парке,
воровал хлеб в магазинах и собирал еду по помойкам, убил однажды собаку и закоптил ее,
53
потому что очень уж хотелось мяса. В институт поступить пытался, но не смог. Экзамены
были в августе, к этому времени его одежда выглядела ужасно, и его просто не пустили
здание. Возвращаться к родителям он не хотел, поэтому стал с нетерпением ждать
октября, чтобы призваться в армию. Сентябрь был холодный и дождливый, и чтобы не
замерзнуть, он устроился на стройку, разгружать кирпич и облицовку. Ему платили сущие
гроши, и он продолжал сбор еды на помойках, зато у него появился свой угол в бытовке,
так что он не замерзал по ночам. Своим рьяным желанием отправиться служить он вызвал
дружный смех у призывной комиссии, и его спросили, не грохнул ли он кого и не убегает
ли от ментов. Его призвали, несмотря на астигматизм и плоскостопие. Били его почти весь
первый год, и начали еще в учебке, один раз ему даже сломали руку в двух местах. Зато в
казарме было тепло, и кормили достаточно. Еда была простая, но порции большие.
Правда, от физической нагрузки еда сгорала за пару часов, и казалось, будто и не ел
ничего весь день. После учебки он попал в Алтайский край. Сначала приходилось тяжко,
потому что москвичей в части было мало, и их не любили. Положительной стороной,
однако, было то, что солдат плотно задействовали на сельхозработах. Это означало
возможность продавать сахарную свеклу на сторону целыми машинами, вдоволь
наедаться, курить нормальные сигареты и пить самогон (который гнали в каждом
сельском доме). Правда, самогон делался либо из патоки (с терпким запахом, от которого
под конец уже тошнило), либо на меду (от которого быстро пробирал понос), а водка и
портвейн были в дефиците.
Через несколько месяцев службы он стал получать письма от матери,
вычислившей, где он служит. К этому времени он уже знал, что будет делать. Поэтому, в
каждом ответном письме упоминал отчима. Передавал ему привет, извинялся за
бестолковость, жалел, что не слушался, что связался с дурной компанией и в результате
загремел в армию, искренне надеялся, что отчим позволит ему жить с ними после армии и
устроит на работу в свою фирму. Очевидно, отчим был польщен, впрочем, не приписал от
себя ни строчки. Это не было удивительно, учитывая, что он, по словам Андрея, был
подлым спивающимся хорьком, который жил у матери, потому что оттуда ему удобно
ездить до своей фирмочки, а деньги тратил на ремонт родительской квартиры в Дмитрове,
на новенькую иномарку, на рестораны. А для него, Андрея, всегда «жидился даже на сто
рублей».
Во время месячного увольнения многие солдаты разрывались между тем, чтобы
пожить у кого-то из селян в качестве чернорабочего, либо съездить домой. Для него такой
выбор не стоял, потому что у него были дела в Москве.
Билет у него был до города Арзамаса Нижегородской области, откуда он добирался
до Москвы зайцем на попутных электричках. Сделал он этот маневр для того, чтобы
нельзя было отследить его прибытие в Москву и отбытие по паспортным данным в билете
дальнего следования.
Приехав в пять утра, он добрался до Тимирязевского парка, под пологом деревьев
переоделся в гражданское и наклеил самодельную бороду из пакли. К семи он затаился у
мусорных баков перед подъездом и стал ждать, когда мама уйдет на работу. Его отчим
любил спать до одиннадцати и ехать в свою фирмочку к обеду. Подождав еще час, чтобы
схлынул поток выходящих на работу, Андрей пробрался в подъезд и хотел
воспользоваться ключом, но на двери стояли новые замки. Как он думал теперь, это его
спасло от уголовного преследования. От следствия не укрылся бы тот факт, что дверь
открыли ключом. Ему не оставалось ничего, кроме как ждать, чтобы отчим вышел сам.
Тот бы никогда не открыл дверь постороннему, будь то продавец картошки вразнос,
сантехник или сосед. Во всех таких случаях он говорил всем сидеть тихо и вызывал
милицию.
Отчим вышел, как обычно, в двенадцать, и сразу же получил кулаком в висок и
ботинком под ребра. Андрей в своей истории не скупился на детали того, как он избивал
отчима. Для него это, кажется, было осью, вокруг которой крутились остальные события
54
жизни. Не теряя времени, он запихнул отчиму в рот грязную тряпку, выуженную на
помойке, и затащил его в квартиру. Там он избил его до потери сознания и выкинул из
окна. Последний акт был чисто символическим, поскольку квартира находилась на втором
этаже, а под окном располагались цветочные клумбы. Андрей полагал, что убил отчима.
Он, собственно, так и планировал и был уверен, что его не найдут, «потому что матери
дома не было, его никто не видел и не узнал, и вообще, никому не придет в голову, что это
был он».
Он разбил ноутбук отчима и забрал все его документы, какие смог найти. В
последний момент он решил забрать деньги, чтобы разгром сошел за ограбление, а не акт
мести. Денег нашлось много, и спрятаны они были в самом ожидаемом месте: в пыльной
кадке на антресолях, забитой старыми тряпками. В самый уже последний момент Андрей
взял из холодильника еды, чтобы хорошенько поужинать. Маскируя воровство еды под
разгром, он выгреб остальные припасы на пол, побил посуду и выломал кран из мойки.
Прихватив с кухни топор, Андрей пошел в гараж разобраться с машиной. Он заперся в
гараже и приступил к делу с обстоятельностью. Он выбил стекла и фары, раскромсал
кожаный салон и с особой тщательностью взялся за приборную доску. Закончив, он, не
торопясь, запер гараж и пошел в Тимирязевский парк. Там он нашел остатки своего
шалаша и даже отыскал саперную лопатку, топорик, стальные прутья, спички и соль там,
где их оставил. Он развел костер, сжег все вещи отчима, и пока жарилась насажанная на
прутья курица, вырыл в отдалении тайник для денег и не прогоревших ключей. Спрятав
большую часть денег в тайник, он оставил достаточно, чтобы нормально пожить до конца
увольнения. Переночевав, он не стал терять времени, сел на электричку в тот же день, и на
поезд до Новосибирска сел в отдалении от Москвы.
Добравшись до Барнаула после пересадки в Новосибирске, он снял у частника дом
на окраине, где «первую неделю только и делал, что пил». Шатаясь по городу вечером в
поисках приключений на задницу, он встретил случайно сослуживца, пригласил к себе,
напоил и накормил. Сослуживец с радостью согласился жить у Андрея и кормиться за его
счет. Он остро нуждался в деньгах, зато у него не было недостатка в женщинах. С ними
