Алексей Цветков - Король утопленников
— Я догадалась: отнять собственность и захватить власть.
— Отменить собственность и власть. Все остальное — черты эпохи, компромиссы, узор на знамени и мало касательства имеет к революции как таковой. У всех революций одна программа: пусть все всё отдадут и пусть никто больше не командует.
— Потлач и оргия. У индейцев так выглядел праздник, вроде нового года, помнишь, нам на культурологии рассказывали? Вряд ли ты помнишь, тебя в институте было не найти, пропадал на митингах.
— Зато я говорил тогда тоже самое: не питать власть, в крайних случаях бастовать, имитируя бездарность, не мотивировать поступки прибылью, объединяться со всеми, кто с этим согласен. Чтобы понять необходимость отмены, нужно побултыхаться в мутном говне собственности своей и чужой не один год. Не один год нужно побиться башкой о железную дверку власти.
— Странно знаешь что? Бултыхаются такие, как я, а понимают все правильно почему-то именно такие, как ты, которые от власти на космическом расстоянии, а с собственностью тоже не особенно повезло...
Рассерженный мальчик сжимает кружку так, что она переворачивается на стол. Убрать пивное море прибегает официант. Гибкий и быстрый. Политический мальчик ошалело смотрит на круглую губку в его руках и вдруг выхватывает ее, поднимает над головой ведущей и сжимает. Их окатывает холодный алкогольный дождь. Все возмущенно оборачиваются.
— Вот что такое революция! — кричит мальчик.
К нему идет пара недовольных охранников, чтобы вывести по возможности тихо, не распугивая других гостей и работников канала. Бармен делает погромче Элтона Джона.
— Я поняла, — сама себе в зеркало зло говорит мокрая ведущая. Она умчалась в туалет, как только начался дождь, и приводит там в норму волосы. — Революция это дебош в чужом кафе с вылетанием на улицу. Он злится, потому что проиграл сегодня в шоу.
— Знаешь про чувака? — электронно спрашивал Шрайбикус своих знакомых. — Его парализовало, когда он сел на королевское место в Кельнском соборе. Охрана бежит, а он сидит там вместо короля и плачет с отнявшимися ногами. Так и не встал, вынимали-уносили. В больнице ходит под себя. Не дает интервью. Сказать, как его зовут? Хочешь знать его адрес? 4
— Что такое город? — спрашивает голос, чтобы тут же ответить: — Город, в который вы вышли, это нацеленный на вас пылесос, у него одна задача — высосать из вас, пока вы не спрятались, как можно больше денег. А потому включайте эту запись, пока куда-нибудь доберетесь, и деньго- сос не коснется вас.
Шрайбикус так и делает. Ему нравится, что учение распространяется в Сети бесплатно, хотя он бы за него заплатил. Шрай идет улицей. В кармане у него спрятан удобный плеер и в ушах звучит учение. Оно помогает здесь ходить.
У него есть скачанное видео, там Учитель трогает лоб нового адепта и говорит ему главную мантру Учения: — «Ебанись и проснись!»
На этом посвящение окончено. Шрайбикус, также подставив лоб, нечто пережил. Как он сам говорит: «Эти пальцы нажали кнопку Enter у меня между глаз, включили свет, то есть выключили мрак».
В городе живет толпа, которую вам предстоит покинуть. Из кого состоит толпа? — слушает Шрайбикус, скользя на эскалаторе в метро. — Из чудовищ, которым удается ежедневно держать себя в руках. Случается, у одного из чудовищ эти руки разжимаются и он становится опасен для остальных. Именно о таких случаях мы сегодня и побеседуем. Задача состоит не в разжимании своих и чужих рук, но в выходе из толпы.
Шрай устал удивляться, как часто записанный голос совпадает именно с тем, на что он смотрит сейчас. Ноги несут его мимо магазина военной одежды, напротив пост ГАИ, а наушники говорят:
Что такое армия? Армия и полиция? Это компания суицидально ориентированных латентных гомосексуалистов. Причем их суицидальность происходит именно от их латентности, невозможность открыто выразиться превращает желание в черный мужской героизм.
На бульваре бабушки тянут внуков с качелей, сырых после дождя. Один послушно сползает, второй зло пинается резиновыми сапогами.
В традиционных странах правит культ предков, господствует всеобщая вина перед ними, предки требуют соблюдения и заказывают музыку. В прогрессивных странах правит культ потомков, вина перед ними, от имени детей обвиняют общество и задают тон. Мы научим вас ценить себя сейчас и здесь, без оглядки на тех, кто был и тех, у кого все впереди. Наш рецепт имеет как простую, личную, так и более сложную, коллективную, версии — Шрай нашел проповеди в Сети и стал скачивать.
Остальных эзотериков он открыто презирал, но что нашел особенного в этих, внятно объяснить не мог, и Глеб грешным делом думал, что анонимный голос, читавший текст, просто слишком похож на голос давно бросившего семью отца Шрайбикуса, хотя и считал такие версии схематичными, грубыми, не проверишь, никогда бы не стал предполагать этого вслух.
За бульваром музей, куда Шрай просился ребенком смотреть рыцарей.
Наш мир — шедевр, — учит голос, — показать это другим — это и есть талант. Талант — это возможность шедевра в искусстве. Талант берется из особого переживания-наблюдения-догадки. Это переживание- наблюдение-догадка делают жизнь носителя трудно совместимой с обыденностью, но и с ответственностью, и с принятыми у людей отношениями. Шедевр создает очевидность напряжения между тем, что должно быть и тем, что есть. Еще точнее, между тем, как мы видим-слышим-помним и тем, как могли бы делать все это. Называя мир шедевром, мы имеем в виду, что в нем нам открывается напряжение между необходимым отсутствующим Икс и невыносимым присутствующим Игрек. Показать это другим — значит сделать искусство.
Но любой шедевр это не более чем ученическая работа, чтобы перейти к серьезному делу. Таково первое значение этого слова, а первое значение никогда окончательно не испаряется в словах. К какой серьезной работе готовит нас этот мир? 5
За что вам платят деньги?
Шрайбикус знал свою работу: намазать сексуальным маргарином каждую строку текста, так чтобы ее нельзя было не купить. Он помнил, что продает заказчику именно строки, а уже заказчик что- то кому-то другое продает с помощью этих строк. Нужно, чтобы заказчик сказал свое «великолепненько», оно означает деньги и продление контракта. Без этого никакие слова, никакие вежливые выражения заказчика, вроде «оригинально придумано» или «вполне европейский уровень» ничего не значат. «Приобретая наше изобретение, вы обретете...» — объяснял заказчик, чего он хочет, а точнее, как он себе представляет свою рекламу.
Шрай подготовил сценарий сериала, в котором волшебник по очереди превращался во все продукты фирмы: весело поющий майонез, философски булькающий сок, всезнающая приправа — одно состояние радостнее другого. Но это было просто «оригинально придумано». Пришлось переписать. В новой версии с помощью разных продуктов фирмы волшебник превращался в героев с детства всем знакомых мифов и легко совершал подвиги. И вот это уже «великолепненько».
Чего во мне не хватает, чтобы стать живым классиком мозгоебства? — спрашивал себя Шрайбикус и пробовал отвечать так: не хватает энергии заблуждения. Если бы ампутировать себе некую особо капризную область мозга и от этого поверить, что реклама и вправду кому-то чем-то поможет, тогда она получалась бы лучше и выигрывала бы львов в Каннах. И Шрай вызывал бы других на соревнование, изобретал бы новые стили, ставя негласные табу... Но лишняя часть мозга не уставала напоминать о себе. Реклама рекламирует сама себя, а не какой-то товар — мешала преуспеть лишняя часть — реклама это велосипед, который едет по кругу без человека и неизвестно зачем, а товар это просто алиби велосипеда, его тень и пропуск в нашу реальность. Чтобы услышать «великолепненько», Шрайбикус решил назвать новый бутылочный чай «Сома Тее», с девизом «Сома — напиток посвященных!», потом задумался, правильно ли, что «Сома» по-русски, а «Тее» по-английски, и не посоветовать ли писать их совершенно разными шрифтами? Хорошо ли, что «Сома Тее» будет полусознательно напоминать людям слово «соматический», и не обыграть ли это на этикетке с самого начала? Дальше спросил себя, что известно заказчику о ведических гимнах рассвету, то есть надо ли объяснять, кто эту самую сому пил и зачем?
Запасной вариант был «Флор», но этот византийский святой, почитаемый на Руси в паре с Лавром, требовал не меньше объяснений и экскурсов в историю, когда чай на Руси был сугубо мужским напитком. Заказчик, судя по лукавому выражению его бородатого лица, должен оценить весь этот славянизм-византизм.
Шраю захотелось вдруг назвать новый чай «Окояха», а слоган, ну, например: «Раздуй его горой!» Это значит, что рабочее настроение испарилось, вместо него явилось смешное. Мысли побежали в другом направлении, Шрай отвлекся от экрана, стал вспоминать о старинной русской ереси «неимоверов», которую придумал сам и всячески пиарил в интернете. В такие минуты хочется кому-нибудь позвонить и рассказать:
