Андреа Рок - Мозг во сне
Опыт, окрашенный сильными эмоциями, запоминается лучше именно благодаря связанным с ним чувствам. Однако существует исключение из этого правила. Острое эмоциональное переживание, в особенности стресс, повышает концентрацию гормона кортизола, который нарушает деятельность гиппокампа и может ослабить способность сформировать автобиографическую память относительно этого тревожащего опыта, хотя процедурные воспоминания могут сохраниться, — феномен, часто встречающийся у людей, страдающих посттравматическим стрессовым расстройством. На воспоминания, связанные с сильными эмоциями, также влияет наше эмоциональное состояние в тот момент, когда они к нам возвращаются. Например, ученые выяснили, что, когда мы переживаем какие-то неприятности, в памяти всплывают воспоминания о других нерадостных событиях. Но каждый раз, когда мы возвращаемся к эмоциональным воспоминаниям, их могут в какой-то степени окрашивать и изменять то, о чем мы думаем и что чувствуем в тот момент, когда они вновь всплывают в нашем сознании. Как считает Джозеф Леду, воспоминания — это «конструкции, которые мы складываем в момент их извлечения», а информация, сохраненная при первичном получении опыта, — лишь один из строительных блоков, используемых при сооружении воспоминания.
То, что мы видели или слышали после того, как произошло само событие, также может формировать наше воспоминание — такое часто случается во время дачи показаний свидетелями преступления: их показания по определению не могут быть точными, поскольку на них влияют рассказы других очевидцев. Вот яркий пример: в 2002 году Вашингтон терроризировали два снайпера, отстреливавших жертв на стоянках, автозаправках и в других людных местах. Свидетели первого происшествия говорили о белом фургоне, на большой скорости скрывшемся с места преступления, после чего очевидцы следующих преступлений рассказывали о том, что видели такой же белый автомобиль. На самом деле, как потом выяснилось, снайперы разъезжали на старом голубом «шевроле», но такова была сила первого предположения, повлиявшего на последующие показания, что полиция целенаправленно искала белую машину22.
Наша память о прошлом в значительной мере влияет на то, как мы воспринимаем настоящее и формируем новые воспоминания, и в чисто физиологическом плане. «Опыт закодирован в сетях мозга, а их соединения уже были сформированы предыдущими столкновениями с миром, — говорит Дэниел Шактер. — Уже существующие знания в значительной мере влияют на то, как мы кодируем и сохраняем новые воспоминания, таким образом придавая характер, текстуру и качество тому, что мы будем вспоминать потом». Мы помним только то, что мы закодировали, и то, что мозг решил закодировать на основании нашего прошлого опыта, знаний и потребностей.
В период бодрствования мы определенно консолидируем память и перекраиваем наши ментальные модели, однако, как указывают многие исследования, значительная часть этой работы происходит, когда мы спим и видим сны, и это напрямую влияет на наше дальнейшее поведение. «Мозг постоянно оценивает новый опыт, чтобы понять, насколько он соответствует ментальной модели, построенной предыдущими воспоминаниями, и проверить, до какой степени эта модель способна предвидеть новые события и руководить решениями. И большая часть этой переоценки, судя по всему, происходит во сне», — указывает Мэтью Уилсон из Массачусетского технологического института.
О том, каким образом память влияет на сны, говорится в рассказах о сновидениях нейрофилософа Оуэна Фланагана, которые он опубликовал в своей книге «Спящая душа». Первый сон он помнит с пятилетнего возраста, второй записал в 48 лет:
Сон 1955 года: «За мной гналась стая волков. Я был до такой степени испуган, что не мог быстро бежать. Я проснулся, задыхаясь от ужаса, и даже не мог закричать».
Сон 1997 года: «Я участвовал в военных маневрах, которые проводило ЦРУ. Мое подразделение было крайне неудачно расположено по отношению к позициям противника, и мы были плохо вооружены. Мне было очень страшно. Я пытался объяснить своим товарищам — при этом все время прерывался на то, чтобы сходить посмотреть на свой автомобиль, в котором как раз ремонтировали сцепление, — что наши полуавтоматические ружья, нечто среднее между мушкетом и карабином М1, но без магазина, никуда не годятся. После этого я произнес антивоенную речь, в которой призывал не слушаться приказов правительства. Кто-то меня поддерживал, кто-то надо мной смеялся. Затем вдруг появился командир нашего подразделения, на нем была шляпа с пером и клетчатый шотландский килт, он держал оружие так, как будто не знал, как с ним управляться. Но он явно был нашим лидером. Я был удивлен и напуган. Я забрал у автомехаников свою машину, и они поздравляли меня с победой».
Анализируя составляющие сновидений, связанные с памятью, Фланаган указывает на то, что сон пятилетнего ребенка куда проще взрослой версии отчасти потому, что набор воспоминаний ребенка ограничен его небольшим опытом. Это типичный сон преследования, а в качестве преследователей его мозг выбрал волков потому, что как раз в этом возрасте он не раз слушал сказки о трех поросятах и Красной Шапочке. Сон же, который он видел в 48 лет, опирается на куда более богатые воспоминания, и в нем нашел воплощение опыт, полученный в разные периоды жизни. Его юность пришлась на период войны во Вьетнаме, и ему довелось и поучаствовать в антивоенных демонстрациях, и послужить в армии. Приходилось ему и ремонтировать автомобили, и, хотя в то время, когда он видел этот сон, он уже был университетским профессором, воспоминания о работе автомехаником также нашли воплощение в сюжете сна. «В обоих сновидениях мой разум соткал из воспоминаний, из прошлого опыта свои истории, — пишет Фланаган. — Но каким образом это произошло и почему разум сложил именно такие пазлы — вот что интересно». Фланаган добавляет, что эмоции, которыми были наполнены сны, в особенности страх, были активизированы миндалевидным телом, отвечающим за реакцию борьбы или бегства.
Наша ночная автономная обработка дневных событий включает в себя и элементы автобиографической памяти, которая в значительной мере влияет на нашу личность. То, что мы закладываем в автобиографическую память и как мы объединяем это с тем, что заложили в нее ранее, вносит свои коррективы в развитие того, что невролог Антонио Дамасио называет автобиографическим «я». Это ощущение «я» основано на прошлом опыте, но оно также позволяет нам представлять и планировать будущее. «Автобиографическое “я” всецело зависит от постоянной реактивации избранных блоков автобиографических воспоминаний, — говорит Дамасио. — Идея о том, что все мы постепенно создаем самих себя, свой имидж, то, что мы представляем собой физически и духовно, то, чему мы социально соответствуем, зиждется на автобиографической памяти, накопленной годами опыта и подвергающейся постоянной коррекции. Я считаю, что это самосозидание происходит по большей части неосознанно, как неосознанно происходит и коррекция».
Большая часть этой постоянной коррекции, перестройки автобиографической памяти и на самом деле может происходить во сне, за пределами нашего осознанного понимания, хотя наша «дневная» жизнь в огромной мере влияет на то, какие блоки воспоминаний выбираются для повторного проигрывания в качестве материала сновидений. «Похоже, что, когда мы спим, наш мозг отчаянно трудится, чтобы сохранить тот опыт, который мы пронесем с собою через всю нашу жизнь, — говорит Дэниел Шактер. — Важные события, о которых мы часто вспоминаем наяву, могут так же часто “проигрываться заново” во сне. Тот опыт, о котором мы наяву почти не вспоминаем, вполне возможно, и по ночам воспроизводится редко, а это тот путь, по которому события из памяти уходят».
Если память — это тот материал, из которого ткутся сновидения, то каковы правила, которыми руководствуется мозг, выбирая то, что следует подвергнуть «обработке сном», и каким образом эти события интегрируются в уже существующие воспоминания? В 1978 году Говард Роффварг и его коллеги по Медицинскому колледжу Альберта Эйнштейна провели эксперимент, целью которого было выяснить, каким образом и когда дневной опыт проявляется в сновидениях. Девятерым студентам выдали очки, отфильтровывавшие голубой и зеленый цвета спектра, поэтому все, что они видели, было окрашено в красноватые тона. Они носили очки не снимая от пяти до восьми дней подряд и постепенно привыкали к этому измененному миру.
Спали они в лаборатории, где у них снимали электроэнцефалограмму. Исследователи надеялись, что, окрасив все видимое в определенный цвет, они смогут проследить, каким образом мозг перерабатывает происходящее в сновидения, если испытуемые расскажут, когда и каким образом эта красноватая окраска возникнет в их сновидениях. Студентов будили в фазе быстрого сна, и примерно половина первых сновидений ночи действительно была окрашена в красное, но последующие сновидения были разноцветными. В следующие ночи окраска появлялась уже в более поздних фазах быстрого сна — также примерно в половине случаев, а сновидения, случившиеся в течение первого быстрого сна, уже были окрашены более чем на 80 процентов.
