Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов
Все закивали в знак одобрения, и совещание подошло к концу.
Середина ноября 1936 года. Аэродром Лос-Альказарес.
Следующие несколько недель оказались по-настоящему сумасшедшими. Лёха почти каждый день взлетал в небо на разведывательные задания, иногда и по несколько раз. Как правило, на аэродроме практиковали вылеты в 7 утра и в 15 часов дня после обеда. Ранние утренние вылеты и поздние возвращения стали для него привычными. Однако нагрузка давала о себе знать, и порой он чувствовал себя как выжатый лимон.
Примерно через две недели после отправки золотого каравана, в середине ноября 1936 года, к нему в ангаре подкатили испанские товарищи, притащив нечто большое и массивное — здоровенную трубу с приваренной к ней коробкой с ручками, по высоте примерно до колена взрослому человеку и весом килограмм на двадцать.
На его удивлённые вопросы о том, что это за хрень, испанские товарищи с гордостью пояснили, что это новейший английский авиационный фотоаппарат F24. Где они его спёрли осталось непонятно, в вариант честной покупки зная своих «компаньеро», Лёха не поверил ни на секунду.
Увидев этот девайс Лёха не мог не подколоть Кузьмича.
Взвалив на плечо камеру и захватив самую большую пилу, которую смог найти в ангаре, он отловил Кузьмича, копающегося в штурманском отсеке, со словами:
— Держи, Кузьмич, сейчас мы тебе дырку будем делать в полу! Чтобы камеру пристроить.
Бедный Кузьмич потерял дар речи. Он отталкивал Лёху, пытающегося пролезть с бандурой в отсек, со словами:
— Лёша, не надо, не порти самолет, я же не влезу тогда! — причитал бедный Кузьмич.
— Худеть надо, Винни-Пух недоделанный! — со смехом реагировал Лёха.
Ну давай это хоть Алибабаичу засунем! — умолял он, оглядывая приехавшую вандервафлю.
— Засунем! И тебе засунем, и Алибабаичу засунем, всем засунем! — обещал Лёха.
В итоге после дня мучений камеру пристроили в бомбоотсек, приделав ей переходник под стандартные крепления стокилограммовых бомб и проведя управление в кабину Кузьмичу.
— Теперь главное, Кузьмич, не сбрось её в качестве подарочка вместо бомб! А то придётся тебе нырять за этой бандурой, — ржал Лёха.
Обстоятельный Кузьмич перед каждым вылетом старательно контрил камеру проволокой и понабравшись у Лёхи репертуара, тихо ворчал:
— Сами ныряйте, бандерлоги недоделанные.
Лёхино слово «бандура» прочно закрепилось за камерой. И теперь испанские товарищи ласково называли её «Бандуррия», как оказалось есть такой испанский музыкальный инструмент, похожий на гитару.
F24 делал чёткие снимки с большой высоты, не требуя снижаться и визуально пытаться определить принадлежность корабля, позволяя охватывать значительные территории и облегчая жизнь Лёхе.
Конечно встала проблема в пленкой, камера делала снимки размером 12 на 12 сантиметров, но пока плёнку где то умудрялись находить испанские товарищи.
Самое главное, что больше не нужно было самому проявлять плёнки и печатать фотографии в полевых условиях. Теперь он просто сдавал отснятые материалы испанцам, а те уже занимались обработкой и подготовкой снимков.
11 ноября 1936 года. Пещера Алладина.
К концу ноября, наконец, удалось выкроить свободный день, и Лёха решил отправиться на поиски приснопамятной полуторки, на которой чуть не свернул себе шею, когда нырнул в обрыв. Он давно вынашивал эту мысль, но бесконечные полёты не оставляли времени на личные дела.
* * *
Между делом Лёха обзавёлся мотоциклом. Устав мотаться между аэродромом и портом на попутных машинах, он за недорого раздобыл себе сильно потрёпанный аппарат, бывший в молодости французским мотоциклом «Гном». Но по местным меркам, любой мотоцикл считался шикарным. Хотя Лёхе он напоминал скорее мопед, чем полноценный байк, и всё же, даже такой аппарат всё же заметно ускорил его передвижения.
С покупкой двухколёсного аппарата у Лёхи неожиданно открылась страсть к конструированию. Раньше он просто числился своим человеком в авиационных мастерских, но после появления этого французского недоразумения под названием мотоцикл, он буквально поселился в мастерских. Лёха вдохновился идеей переделать аппарат в нормальный байк или хотя бы мопед.
Первые дни, прокатившись в очередной раз, он ходил, приглядываясь к устройству, раздумывал, с чего бы начать, а потом дело пошло.
Пользуясь своими представлениями из будущего, как должен выглядеть нормальный мотоцикл, Лёха последовательно переделывал весь аппарат. Он точил, варил, сверкал электросваркой, снимал запчасти с валяющихся самолетов, снова сверлил, стучал, в общем через месяц у Лёхи получился вполне приличный аппарат на котором было не стыдно кататься. По местным меркам это изделие тянуло на полноценную «вундервафлю».
В ход шли и авиационные подшипники, и обрезки труб и даже обтекатели от старых списанных «Капрони». Но вершиной Лёхиного творчества стал цилиндр с поршнем, шатуном и коленвалом, открученный с радиального двигателя старого аэроплана. Долго возился он с картером мотоцикла, пытаясь передать крутящий момент. И хотя первый двигатель его конструкции взорвался — вонючий чёрный дым заполнил мастерскую, а сам аппарат заклинило насмерть, — Лёху это не остановило.
«Благо, цилиндров на том моторе-доноре аж девять штук», — усмехнулся он, отправляясь за следующим. Новый одноцилиндровый двигатель с почти литром рабочего объёма впечатлял своими размерами и мощью. «Вообще надо было танк сразу делать», — смеялся Лёха, глядя на своё творение.
Приделанный к полностью переваренной раме он смотрелся монструозно.
Со сваркой Лёха возился долго, выводя устойчивую раму и обновляя крепления для колёс, чтобы придать «Гному» больше надёжности и чуть более стильный вид.
И заключительной вишенкой на торте стал глушитель.
Через месяц Лёха посмотрел на итог своей работы. От старого мотоцикла не осталось можно сказать ничего. Новый агрегат был может и не был так красив, Лёха специально не стал его красить блестящим лаком, оставив матовым, но ездил на удивление резво и громко и вонюче, радуя своего владельца, зато был абсолютно не критичен к качеству бензина. При заправке его любимой СБшки полутора тоннами бензина, проблем с заправкой своего байка Лёха не испытывал.
* * *
В тот день Лёха колесил по окрестностям, стараясь восстановить в памяти путь, по которому он мчался в тот злополучный день. Спустя два часа поисков, он наконец наткнулся на знакомую местность, и сердце сжалось от странного ощущения дежавю. Это было то самое место, где он крутанул руль и полетел вниз по склону.
Попытка спуститься по этому крутому склону чуть не закончилась новым падением. Склон оказался крутым и скользким, усыпанным мелкими камнями и пылью. Лёха, оступившись, едва удержался на ногах. Глядя вниз, он не мог поверить, что полуторка, пролетев по этому склону, не перевернулась.
Прикинув, откуда он вылез тогда и сделав
