Стейс Крамер - Мы с истекшим сроком годности
– …И поэтому я еду вместе с ними.
Я, как и все остальные присутствующие, шокирована его заявлением. Позже я понимаю, что не свожу с него глаз уже несколько минут. Эдриан мельком смотрит в мою сторону, улыбнувшись краешком губ.
– И я тоже с ними поеду. Буду ухаживать за Филом и помогать остальным, – говорит Фелис.
Роуз сидит с отвисшей челюстью и долго не произносит ни единого слова. Мы все переглядываемся и не скрываем своих улыбок.
– Ну что ж. Раз уж пошло такое дело, значит, я не имею права противодействовать вашей поездке.
Я, Брис, Андреа и Том одновременно издаем радостный возглас и обмениваемся рукопожатиями.
– Единственное, о чем я вас прошу – берегите себя. Возвращайтесь целыми и невредимыми.
Глава 13
Наступили долгие недели ожидания документов и ответов посольств. Я поняла, что ожидание – одно из худших вещей, что сопровождает человечество. Это безвозмездная потеря времени. Не знаю, почему я стала озадаченной временем, а вернее его количеством, которое неизбежно исчезает. Возможно, я поставила себя на место Карли, для которой время стало очередным смертельным фактором. И каждый день, который мы тратили на подготовку, казался мне ядом, который медленно убивает Карли.
И вот осталось всего двадцать четыре часа до вылета в наш первый пункт назначения – Каракас. Было воскресенье, и это воскресенье ничем не отличалось от предыдущих воскресных дней. Пациенты, как обычно, отдыхали от будничных процедур, лекарств, хриплых голосов врачей. В воскресенье нам позволяли просыпаться на час позже, это поистине блаженный день. Он выражался в безмятежности, спокойствии, весь день мы проводили на улице, в парке, а вечерами собирались в холле, где был телевизор, и смотрели уже до боли знакомые фильмы, потому что коллекция дисков с фильмами была невелика, и даже я, несмотря на небольшой срок пребывания в этом центре, пересмотрела уже все. И конечно, как обычно, перед обедом пациенты группами выбирались в церковь. Это воскресенье не стало исключением. Пока пациенты читают молитву, я наблюдаю за солнечными лучами, которые проскальзывают сквозь огромные витражные стекла. К середине службы я покидаю церковь и наслаждаюсь тишиной, не тронутой и не нарушенной какими-либо звуками.
– Даже не верится, что через несколько часов я уже не буду прятаться по кустам, чтобы выкурить сигарету, – говорит Андреа.
– Зачем ты куришь? Ведь в твоем положении курение приносит больше вреда, нежели здоровым людям.
– Курение – это единственная вещь, которая связывает меня со здоровыми людьми. – Сделав небольшую паузу, Андреа продолжает: – Обещай, что когда мои руки перестанут двигаться, будешь подносить мне зажигалку.
– Обещаю. Это самое странное обещание за всю мою жизнь.
На мгновение мне стало неловко оттого, что мое положение не настолько плачевное, как у Андреа. Мне становится стыдно за каждое мое действие, за то, я могу себе позволить больше, чем Андреа. Порой ко мне приходит могучее утешение, в которое я стараюсь вцепиться так сильно, словно хищник в свою добычу. Это утешение состоит в том, что мне вроде как повезло, как бы то ни было. Ведь некоторые люди и вовсе оказываются парализованными от головы до кончиков пальцев ног, что гораздо страшнее, нежели параплегия. И мне вновь становится неловко оттого, что я так думаю.
– Ты здесь будешь жить до конца? – спрашиваю я.
– Не знаю, не решила еще. Но умирать я хочу уж точно не в доме родителей. Они меня доконают. Мама будет, как обычно, крутиться около меня, следить за каждым моим действием и тихо плакать у моей кровати, когда я засну. А отец, наоборот, будет раздражать меня своим безразличием. То есть ему, разумеется, не все равно, что со мной происходит, и в глубине души мне кажется, что ему очень больно. Но это человек с пожизненным лимитом на чувства и эмоции, и когда мама начинает ему рассказывать про очередные заключения врачей или же про какие-то новые методы лечения, разработанные молодыми учеными, отец лишь кивает головой и делает погромче телевизор, изредка перебивая маму комментированием спортивных новостей. Когда я буду умирать, мое тело будет полностью парализовано, и, возможно, я не смогу говорить, так что мне придется терпеть всю эту удручающую обстановку. Я даже не смогу возразить и заткнуть уши.
Перед ужином я решила заглянуть в библиотеку, чтобы вернуть книги, которые мы с Филом прочитали. Выйдя из библиотеки я замечаю в коридоре Эстер. В белой шелковой рубашке и элегантных черных брюках, которые подчеркивали всю прелесть ее длинных худых ног. Заметив меня, Эстер махнула рукой и пошла ко мне, а я тем временем двигала колеса кресла ей навстречу.
– Привет. Если я не ошибаюсь, Эдриан куратор твоей группы?
Я наблюдала за ее губами. Пухлые, покрытые блеском. Чувствую аромат ее духов. Не резкий, сладкий, казалось, что это вовсе не парфюм, а истинный ее запах.
– Да, верно, – говорю я, нелепо подражая ее голосу и манерам.
– У меня есть небольшая просьба. Не могла бы ты передать ему кое-что.
Она достает из своей миниатюрной белой сумочки небольшую бархатную коробочку, которая хранит в себе интригу драгоценности, что скрывается под ее крышкой.
– Конечно.
– Спасибо.
Эстер окинула меня взглядом, как показалось мне, с долей жалости и презрения.
– Вы вылетаете завтра?
– Да.
– Счастливого пути.
Эдриан редко появлялся в центре последние несколько недель из-за постоянной беготни с документами для поездки. Я боялась и сегодня не застать его на рабочем месте, но мои опасения не оправдались. Он сидел за своим столом, возился с бумагами.
– Я встретила Эстер, она просила передать тебе это.
Я протягиваю ему коробочку. Взглянув на нее, он резко выдыхает, затем следует нервный смешок, из-за которого мне стало не по себе.
– Поздравляю. Ты стала очередным ее посредником, через которого она возвращает мои подарки.
– Все в порядке?
– Да. Мы решили остаться друзьями. Друзьями, которые из-за своих упрямства и гордости не могут посмотреть друг другу в глаза.
Эдриан говорит это с неподдельной легкостью. С той легкостью, с которой он проводил со мной сеансы, убеждая, что жизнь довольно-таки простая штука, если не донимать себя ненужными мыслями.
Несколько секунд я не нахожу нужных слов и просто сижу, глядя на него и ожидая от него подробностей.
Но затем я не выдерживаю.
– Вы расстались из-за поездки?
– По ее мнению, я живу только своей работой и не способен ни на что другое, кроме того, как проводить сеансы с людьми со сломанной душой. Но знаешь, что самое печальное? Она полностью права.
– Ты мог бы отказаться.
– Не мог. И ты сама это знаешь.
– Вы часто с ней ссорились?
– Нет, ссоры были редким явлением в наших отношениях. Но если они и возникали, то только по моей вине, например, она любила готовить курицу в кисло-сладком соусе, а я терпеть не могу китайскую еду.
– Вы помиритесь. Вот увидишь, она поймет, что в ее жизни лучше тебя никого не будет.
– Ты думаешь, что я идеален?
– Нет, идеальные люди это что-то за гранью фантастики, как теория голографической реальности. Я лишь хочу сказать, что если она действительно любит тебя, то разлука даст ей понять, что ей без тебя тяжело.
Говорю я это в надежде, что горечь и досада, которые сопровождают каждое мое слово, завуалированы спокойствием и сожалением.
В столовой, во время ужина, каждый из пациентов то и дело подходил к нашему столику, желал удачи в пути, просил выполнить какую-то просьбу.
– У меня в Пенсильвании живет сестра, не могли бы вы встретиться с ней и передать ей кое-что от меня?
– Артур, к сожалению, это невозможно. Наш маршрут даже рядом с Пенсильванией не лежит, – говорит Андреа.
Артур – это тот самый одноногий старик, которого я видела в первые дни приезда, он живет в корпусе-интернате.
– Я буду скучать по этим навозным лепешкам, – говорит Том, держа в руке оладью из цветной капусты.
– Ты так говоришь, будто уже никогда сюда не вернешься, – буркнул Брис.
– Вы много путешествовали в своей жизни? – спрашиваю я.
– До аварии я ездил по разным штатам на мотогонки. Калифорния, Техас, Коннектикут.
– У меня было одно-единственное путешествие – переезд из Франции в США.
– У меня то же самое, только переехала я из Огайо. А ты?
– Мы с семьей каждое лето выбирались в горы. Папа учил меня взбираться на вершины, это было чертовски сложно. В специальном клубе скалолазания нам выдавали одежду и обувь, которая была на два размера меньше. Это делается специально, чтобы уверенно стоять на мизерных зацепах. До сих пор помню эту боль в пальцах, которые сложились пополам. Сейчас бы я так хотела ее вновь почувствовать.
