Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика
XV
Целуя и кусая подушку перед сном, Аполодоро мало-помалу успокаивается, он как будто уже не так остро переживает измену Клариты, скорей даже где-то в глубине души он доволен тем, что у него есть такой великолепный предлог свести счеты с жизнью, о чем он втайне мечтает. Ибо зачем ему жить, раз он позорно провалился как писатель и как жених? Пожалуй даже, Кларита оставила его по велению Судьбы, так было предопределено свыше – ему суждено умереть. Нужен был повод, мотив. И Аполодоро смакует измену своей экс-невесты, вновь переживает свою любовь, которая теперь представляется ему особенно поэтичной. «Как все прочие смертные, я рожден пресыщенным жизнью, причем эту врожденную пресыщенность не смог компенсировать благоприобретенный аппетит, как это бывает с другими людьми. Но что скажут люди, когда я уйду в отставку? Что подумает отец? Немало придется ему бедняге, поломать голову. Что лучше: застрелиться, броситься с башни, принять яд, повеситься? А как же мама, бедная мама? И Роса, бедняжка, так слаба здоровьем. Не приблизит ли моя смерть ее и без того недалекую кончину? Может, подождать, пока она не умрет?» В нем пробуждаются смутные воспоминания и, сам того не осознавая, он уже читает «Отче наш» и под конец повторяет: «…и не введи нас во искушение», а в душе его звучит голос дона Фульхенсио: «Производи детей, Аполодоро, производи детей!»
– Не угодно ли, сеньорито?
– А?
– Суп на столе.
– Какое у тебя здоровье, Петра, какое здоровье! Заразиться бы мне… Поди сюда.
Но служанка ретируется.
Дон Авито переносит свое внимание на взрыхляемую дочь, которая влачит тихое, печальное существование жертвы бледной немочи, а та прогрессирует вопреки всякому взрыхлению. Дон Авито вступает в борьбу с непослушной натурой, пытается воздействовать на нее, используя научные методы, ибо наука… Великое дело наука!
Однако, несмотря на всю науку, девочка тает на глазах, она уже не встает с постели, конец ее близок. Отец отчаянно борется, сохраняя былую твердость духа и самообладание, дон Антонио делает все, что может, но в один прекрасный день оба видят, что наука уже бессильна и у изголовья больной витает Смерть.
Смерть? Но что такое смерть? Физиологическое явление, прекращение жизни. А что такое жизнь? Комплекс функций, противодействующих смерти, обмен веществ между органическими белками и окружающей средой, раскисление организма.
У постели умирающей, которую уже соборовали, – мать, дон Авито и Аполодоро. Марина молится про себя и беззвучно льет слезы, вся во власти своих снов, Аполодоро размышляет о своей отставке и о бессмертии. А дон Авито перед лицом Неизбежного читает лекцию:
– Скоро жизненные процессы прекратятся: цианогенное, или, как его еще называют, биогенное, вещество в результате распада утратит свою активную валентность и превратится в мертвый белок. Какие при этом наблюдаются внутренние биохимические процессы?
Роса делает почти бесплотными руками хватательные движения, поводит вокруг невидящим взором, из ее полуоткрытого рта вырывается хрип.
– Я что-то не могу припомнить физиологического объяснения этого хрипа.
Умирающая затихает. Отец щупает пульс, подносит к губам зеркальце.
– Наука пока еще не располагает эффективными средствами точного определения момента смерти…
Марина встает, отрезает локон умершей, целует его, становится на колени и закрывает лицо руками. Аполодоро тоже подходит, чтобы поцеловать покойную, по отец его удерживает:
– Не надо. Учись сдерживаться.
Сын думает про себя: «Какое у нее сейчас красивое лицо, непохоже, чтобы она страдала», отходит в угол и там закрывает лицо руками. Отец продолжает:
– Человек как личность уже умер, но плоть его продолжает жить. Если сейчас через тело пропустить гальванический ток, мышцы будут сокращаться. Белковые вещества еще не свернулись, клетки не достигли максимальной плотности, окоченение не наступило. Концентрация – это смерть, расширение – жизнь, запомни это, Аполодоро, и не концентрируйся, а расширяйся. Ты что, плачешь?
– Я плачу по тебе, отец.
– По мне? Что-то не понял. Даже когда труп окоченеет, волосы и ногти будут продолжать расти, как обычно, останутся живыми белые кровяные тельца, эти амебовидные клетки. Нет определенного момента, в который прекращается жизнь и наступает смерть, смерть развивается из жизни, это явление физиологи называют некробиозом, а дон Фульхенсио – смертью жизни.
«Производи детей!» – звучит в ушах Аполодоро при упоминании имени философа.
– Смерть имеет свою жизнь, скажем так, свои гистолитические и метаморфотические процессы…
Услышав вздох Марины, дон Авито добавляет:
– Это же все естественно! Как много еще предстоит сделать науке для подавления наших инстинктов!
И отец уходит.
Марина, словно пробудившись от кошмара, поднимает голову, смотрит на сына безумными глазами и восклицает: «Луис, Луис, Луис!» Мать и сын заключают друг друга в объятия и молча плачут.
– Роса, Роса, дочь моя… Луис, Луис, мой Луис, Роса, моя Роса! Что это за мир, пресвятая дева, что за мир! Луис… Луис… Луис…
– Папа…
– Молчи, Аполодоро… Луис… Луис… молчи, мой Луис… Роса, моя Роса… Роса!
– Но, мама…
– Я хочу умереть, Луис… А ты разве не хочешь?
Аполодоро устремляет взор на усопшую, при этих словах его бросает в дрожь.
– Успокойся, мама…
– Молчи, тише, ты ее разбудишь… Разве не видишь, она спит!
Оба молча прислушиваются к доносящимся откуда-то издалека, из невидимого пространства, словам песенки:
Спи, засылай, моя крошка,бука придет,кто не поспит хоть немножкос собой унесет.
Беззвучная песня затихает вдали:
Спи, малыш, все стихает,усни поскорей,жизнь кругом засыпаетс мамой твоей.Спи, засыпай, моя крошка,бука придет…
– Мама!
– Тс-с-с, он сейчас придет, Аполодоро.
– Нет, не придет.
– Не придет?
– Нет.
– Посмотри, Луис, какая она хорошенькая, посмотри… Роса, моя Роса, жизнь моя!
«Ах, Кларита!» – бормочет Аполодоро.
Мать и сын закрывают глаза усопшей и выходят.
После смерти сестры в душе Аполодоро зов инстинкта звучит еще сильней: «Стань бессмертным!» Это безумное желание обострилось у него в тот день, когда он увидел Клариту, а теперь завладело им целиком. И вот через несколько дней во тьме слышится: «Тише, молчи… Кларита! Кларита! Кларита!» Чтобы уговорить Петру, пришлось, конечно, пообещать…
Очень скоро Аполодоро сознает, что он натворил, его охватывает стыд, презрение, отвращение к самому себе: «Уйду в отставку, теперь уж точно уйду?» Бедная Петра!
К тому же скоро состоится свадьба Клариты, о помолвке уже объявлено.
Написать что-нибудь вроде завещания? Нет, пусть это будет торжественный, серьезный акт, простой и естественный, без громких фраз и красивых жестов, пусть хоть после смерти над ним не смеются.
Аполодоро сидит у себя в комнате и размышляет: «На покой, на покой! На вечное упокоение! Я низкий человек, я сделал подлость, все надо мной смеются, ни на что я не годен. Мне все преподносили в готовом виде во избежание каких бы то ни было случайностей! Даже когда меня предоставляли самому себе, это делалось в соответствии с системой. Теперь я узнаю, куда мы идем… Чем скорей, тем лучше! Это стоило бы сделать даже из одного любопытства, из любви к знанию. Таким путем я избавлюсь от сомнений по поводу этой пугающей проблемы. А если там ничего нет?»
Стучат в дверь.
– Войдите.
– Ради бога, сеньорито, не забудьте…
– Не беспокойся, Петра, я все улажу; а сейчас поди, поди, оставь меня.
«Я негодяй, я сделал подлость. Прощай, мама, милый мой призрак! Оставляю тебя в царстве теней, ухожу в мир осязаемых предметов; ты остаешься среди фикций, а я буду почивать в лоне единственной вечной реальности… Прощай, Клара, мой свет и моя тьма,[35] моя сладкая иллюзия! Ты сумела исторгнуть меня из царства педагогики, превратила в человека из кандидата в гении, так производи же людей, людей из плоти и крови, и ты будешь производить их с твоим другом жизни в любви, в любви, а не с помощью педагогики! Гений, гений! Гением рождаются, а не становятся, причем рождаются от самого крепкого объятия, самого нежного, самого страстного, от мгновения любви, одной любви, я в этом уверен, от самого неосознанного импульса. В момент зачатия гения родители теряют сознание, впадают в транс от любви, принадлежат друг другу словно во сне и зачинают гения, нисколько об этом не думая. Как жаль, что мне завтра подавать в отставку и я не успею развить эту блестящую теорию! Чтобы зачать гения, родители должны потерять сознание; тот, кто сознает, что он делает, когда делает ребенка, никогда не породит гения. Интересно, о чем думал мой отец, когда зачинал меня? Наверняка о кариогенезе или о чем-нибудь еще в том же духе, о педагогике, ну конечно, педагогике, мне сердце это подсказывает! Потому-то из меня и получился… Я низкий, бесчестный человек, я сделал подлость!..»
