Алексей Ливеровский - Секрет Ярика
— Птица здесь, — твердо заявил Никита.
— Где здесь?
— Это уже другое дело. Установить можно. Люба не пойдет в сторону птицы. Сейчас найдем.
С этими словами Никита пересек частинку и позвал собаку. Люба охотно поднялась. Никита скомандовал: «Даун!» — и пошел в другую сторону. Все повторилось в том же порядке. Наконец он позвал Любу, подойдя к одинокому корявому дубку. Собака не встала, а прижалась к земле, даже голову в траву спрятала.
— Ко мне, Люба! — громко закричал Никита.
Собачонка не пошевелилась. Под дубком зашуршала трава, и, резко хлопая на подъеме, взлетел выводок тетеревов — матка, молодой, второй, третий… седьмой. Люба скусила последний лепесток ромашки и пошла к Никите.
— Дурочка, — сказал он, — все равно не спрячешь. — И добавил для меня: — Теперь будет хуже, совсем оробеет.
Пошел слепой дождь, такой теплый и солнечный, что не захотелось от него прятаться, но птичьи наброды он смыл, и мы долго бродили попусту, хотя знали, что поблизости есть еще выводки.
— Пойдем к большому сараю, — решил Никита, — там выводок позднышков, цыплята с дрозда, далеко не уйдут, да и место узкое, найдем сразу.
Мы еще не дошли до сарая, как Люба почуяла, легла, но тут же вскочила и принялась рыть землю. Тонкие лапки мелькали часто-часто, трава и песок летели во все стороны.
Я сам догадался:
— Здесь выводок!
— Рядом, — отозвался Никита.
Мы молча наблюдали, как быстро росла и углублялась яма.
Никита невесело ухмыльнулся:
— Могилу роет. Выроет — убью.
— Не убьешь. Сами виноваты — в одной кровати спали, из одной тарелки ели, вырастили комнатную собачку — птичьего взлета боится.
Однострельная англичанка
Отпуск я проводил с семьей на хуторе у озера Тихого. Назывался этот хуторок Крутик, нашел я его по карте — три темных квадратика у голубого пятна озера среди бездорожной зелени Новгородчины.
Со мной была Кора — английский сеттер приятеля. Он отдавал ее по первому полю в натаску егерю, но егерь поставить собаку не сумел.
По утрам, уложив в нос челнока Кору, я отправлялся на ближайшие острова. Стоя в корме, одним веслом ходко гнал долбленку по гладкой воде. Подо мной скользил такой же, только опрокинутый челнок, и весло рвало и качало белые кучевые облака. Кора, подняв над бортом голову, ловила запахи берега.
Мягкий толчок, скрип днища по песку, и вот мы на первом острове. Здесь, неподалеку, по веснам на сиреневом льду озера бегали, ярились и прыгали синеперые косачи. Когда озеро открывалось, черныши перебирались на прибрежные сосны и на зорях лили воркующие песни. Эхо вторило, и казалось, все озеро гремит долгим тетеревиным стоном. На островах, в потайных болотцах гнездились тетеры и до осени водили молодых. Очень удобные места для натаски собаки.
Кора по разрешению выскакивала из лодки на берег и ложилась, выжидая. Я был доволен собакой. Вежливая от природы, она быстро усвоила простые команды и выполняла их охотно. Острое чутье, стильный для англичанки стелящийся ход. Что еще нужно? Нужна была стойка, а с ней не ладилось. Почует, потянет вперед и вперед — и так до самой птицы. Нет, она не гнала, по взлету останавливалась, иногда ложилась и виновато на меня смотрела, словно хотела сказать: «Не знаю, хозяин, как это опять получилось, нехорошо, но ничего не могу с собой поделать — тянет».
Десятая, пятидесятая, сотая встреча с птицей, и все то же. Вот и сегодня мы гоняли уже довольно крупных тетеревят с одного конца острова на другой, пока они не забились в крепь. Собачка моя вывалила язык, а стойки так и не было.
Я прилег на песок среди прибрежного вереска и смотрел на Кору, любуясь ее породным видом и досадуя на странное асимметричное черное пятно вокруг одного глаза, так портившее безукоризненную в остальном рубашку трехколерного сеттера. В этом пятне было что-то клоунское — казалось, что Кора все время подмигивает.
Пахло хвоей, присохшей тиной и земляникой, должно быть, я лег на самые ягоды. Вдруг Кора поставила ушки лопушками — совсем близко призывно пропищал тетеревенок. Перекликаются, матка собирает.
В затишье, где прибрежный тростник встречается с вереском, Кора на скаку почуяла. Почуяла поздно — еще прыжок, и она попала бы прямо на птицу. Этого она сделать не могла и застыла в странной позе — все четыре лапы вместе, голова вниз, туда, где, сливаясь с лесной ветошью, спокойно и уютно сидел молодой.
Сто тридцать первая встреча — и первая стойка… Я огладил собаку и продержал в неудобной позе две минуты по часам. Мы вместе разглядывали пестрые перышки, черный веселый глаз и над ним узкую кумачовую полоску.
Тоненьким прутиком я пошевелил цыпленка. Он вскочил, пробежал, виляя хвостиком, несколько шажков и взлетел, шумно, как большой. Кора легла.
Я знал, хорошо знал, что дело сделано, но работы предстоит еще много.
В начале августа как-то после обеда я предложил отцу:
— Пойдем сегодня, посмотришь собаку.
Отец выпустил изо рта тонкую струйку табачного дыма, внимательно посмотрел на меня через очки и согласился.
Признаться, я волновался — отец был строгим судьей, притом убежденным, что «раньше были собаки — теперь…».
Волновался напрасно. Кора показала высокий класс работы. На Побежаловских пожнях, почуяв с карьера выводок рано взматеревших тетеревов, она подала их одного за другим. Все восемь молодых и старку. Становилась, плыла, вздрагивая и пригибаясь, подводила и вновь становилась крепко и уверенно.
В тальниках у озера Кора нашла линялого косача. Дерзко, с нажимом вела его вдоль берега от куста к кусту. Мы даже разок заметили, как черныш, похожий на черную утку, вытянув шею, прошмыгнул через чистинку. Не хотел подниматься на крыло. Тогда Кора забежала вперед, прыгнула в куст и, стоя на месте, спокойно наблюдала, как синий шар, мелькая белым подбоем крыльев, мчался на нас.
На открытие охоты я пошел в Колмышино — лесную деревнюшку километрах в восьми от нашего хутора. Прямо сквозь Черные кварталы, через болота и пищути[25], попал на колмышинские поля. Мы шли по дорожке, и Кора прямо от ноги стала на большой ольховый куст. Я зарядил ружье, зашел со стороны и послал собаку. С шумом порвался из куста расположившийся на ночевку выводок. Первого чернышика я сбил на подъеме, второй потянул вдоль дороги, после выстрела закувыркался на песке, и… что такое? Кора бросилась за ним со всех ног.
— Лечь! Кора! Лечь!
Ни малейшего внимания, она мчится к подранку, перескакивает его и скрывается в лесу, там, откуда пришли.
Что за фокусы? Неужели Кора боится выстрела? А я не проверил, понадеялся, что у егеря была.
— Кора! Кора! Поди сюда, Кора!
Я охрип, свисток мой захлебнулся, но собаки не было.
Поздно вечером вернулся домой. Кора напугала всю семью — прибежала, вскочила в комнату и забилась под кровать. Все решили, что со мной что-то случилось в лесу.
Утром мы с отцом пошли на проверку. Кора быстро нашла выводок, сработала его и после выстрела в панике удрала домой.
Что мы потом ни делали — стреляли одним пистоном, стреляли, постепенно приближаясь, и над кормом, ходили с другой собакой, — все было напрасно.
— Так она и останется на всю жизнь однострельной собачкой, — заключил отец. — Гкпьзы такие бывают — выстрелишь и выбросишь.
День справедливости
Памяти Василия Николаевича Павлова
Собаки нашли запавшего беляка. Я был уверен, что гончие ведут прямо на меня, — держал ружье на изготовку и, медленно поворачивая голову, старался как можно глубже взглянуть в тесноту еловых стволов, ожидая зайца.
Выстрел грянул впереди и слева. Гон смолк. На опушку вышел Василий Николаевич. В одной руке он высоко держал белячка, другой отмахивался от прыгающих на него собак. На лице охотника, не по возрасту молодом и розовом, сияло счастье. Мы сошлись на сухой полянке. Пора бы отдохнуть.
— С полем, Василий Николаевич! Я отпазанчу зайца и схожу за водой, а вы, пожалуйста, займитесь костром.
Мой спутник, видимо, удивился тому, что у меня есть с собой все для чаепития, и вообще манере среди осеннего короткого дня заниматься этим делом, но ничего не сказал, вынул большой нож и начал быстро и сноровисто вырезать рогатинку.
Я отрезал у зайца пазанок, разорвал его по пальцам надвое и кинул собакам. Малик проглотил свою долю, как глоток воды. Смётка схватила, оттащила в сторону и бросила в траву.
— Не ест, — сказал Василий Николаевич, — и правильно делает. Что там есть? Кости, жилы да шерсть. Сухота, водой не запьешь. И за такую работу!
Чай поспел быстро. Мы закусили, прилегли с папиросками у костра.
Отшумел, отгулял буйный ветер-листодер, опять потянулись тихие деньки, только лес уже не тот: как-то распахнулся он, стал просторнее и грустнее. Сквозит широкая гладь болота через прозрачную березовую кромку. Серым частоколом стоит оголенный осинник. Только на одной вершине светится несколько листиков. Один, два, три… двенадцать. Словно стайка лимонножелтых бабочек присела на голые сучья и трепещет легкими крыльями.
