Жестокий лес - Ростислав Феодосьевич Самбук
Бутурлак оборвал его нетерпеливым жестом:
— Не об этом спрашиваю! Если у мальчишек поискать, что-нибудь найдем?
— Но ведь был строгий приказ о сдаче оружия, я сам отнес автомат!
— Это я знаю! — Какая-то хитринка появилась в глазах лейтенанта. — Но ведь, думаю, что-то и осталось?
— Должно быть, — согласился Андрей.
— Нужны два — три “шмайсера”. И гранаты. Побольше гранат.
— С гранатами трудно, — ответил Андрей, будто с другим оружием вопрос был решен. — Гранатами рыбу глушат.
— Значит, так: после завтрака мы с вашим директором немного потолкуем, а ты пройдись по селу — выясни обстановку.
На месте сожженной рыбацкой хижины стоял стожок сена. Антон Иванович все время собирался построить новую хатку, но сельсоветовские и другие хлопоты совсем не оставляли времени: он едва выкроил несколько часов, чтобы скосить приозерный лужок, а уже Филипп и Сергейка сами подсушили сено и сложили его в стог, — накосить еще два таких, и корова на зиму будет обеспечена кормом.
Мальчикам не хватало рыбацкой хижины: как-то уж повелось, что принадлежала она больше им, чем отцу. Здесь хранился весь их немудреный скарб, начиная от различных приспособлений для рыбной ловли и кончая одним из двух стареньких кожухов; хижина была и крепостью, и местом разных игр, и все острожанские мальчишки завидовали Демчукам — еще бы: иметь хижину, да и где — на берегу озера!
Теперь, когда хижины не было, место это обезлюдело, но все же Филипп и Сергейка считали его самым лучшим для купания и с удовольствием плескались на прогретом солнцем мелководье. Да и красноперка брала здесь неплохо.
Сергейка забрасывал и забрасывал удочку, уже наловил полсадка, но никак не мог остановиться; какая-то рыбацкая ненасытность овладела им, не заметил даже, как из-за леса выползла черная туча и хлынул ливень.
Гроза не очень испугала Сергейку — он не был человеком легкомысленным и заранее позаботился об укрытии: сделал в стогу лазейку, которая вела в маленькую уютную пещерку — здесь можно было пересидеть любую непогоду, а спалось лучше, чем дома: там отец высвистывал носом такие рулады, что хоть ноги уноси, а в стоге лишь изредка шуршали мыши да неподалеку в густых камышах квакали нахальные озерные лягушки.
Когда упали первые дождевые капли, Сергейка сразу же смотал удочку и, оставив садок с рыбой в камышах, полез в свое убежище. Прикрыл сеном лаз, чтобы не затекала вода, да так было и уютней: лежишь на мягком сене в темноте, слушаешь, как бесконечными потоками льет дождь на землю, и думаешь о своем — сладко и приятно. В такие минуты, кажется, нет преград для исполнения всех твоих желаний. А желаний у Сергейки было много, а самое заветное из них — научиться играть на рояле.
На том самом лакированном черном “Беккере”, который привез когда-то в Острожаны Северин Романович Жмудь и который стоял сейчас в той же комнате, переоборудованной в школьный зал.
В первые дни после того, как Северин Романович, нагрузив полные подводы всяким добром, подался следом за немецкими войсками, его дом под железной зеленой крышей опустел; мальчишки повыбивали стекла и залезли в комнаты, тарабанили по клавишам кому не лень, чуть ли не бегали по ним босиком…
Потом в село возвратился Демчук, он взял на учет остатки вещей Жмудя и забил окна досками.
А Петр Андреевич Ротач, приняв дом Жмудя под школу, как-то привез в Острожаны из города настройщика — глубокого старика, который колдовал над инструментом целый день.
Сергейка весь этот день просидел рядом со стариком, и не было для него более значительного человека на свете, чем этот седобородый дед. Ведь Петр Андреевич сказал недаром: единственный специалист на всю область.
Старик был молчаливым, и за день они не перемолвились ни словом. Когда на дворе легли первые вечерние тени, он собрал весь свой инструмент и пробежал пальцами по клавишам — легко, быстро. Рояль отозвался звучно, сильно — дед только крякнул удовлетворенно. Оглянулся и поманил пальцем Сергейку; тот подошел несмело, на носочках, старик разрешил ему коснуться нескольких клавиш, а сам смешно склонил голову набок и прислушался, зажмурив глаза. Потом закрыл осторожно крышку и сказал с сожалением:
— Такой инструмент для концертного зала, а не для школьных хулиганов…
С того времени рояль стоял запертым, ключ хранился у Петра Андреевича, и директор говорил, что со временем добьется в роно учителя, который будет учить музыке его синеглазых полищуков[11 - Полищук (укр.) — житель Полесья.].
Сергейка положил под щеку ладонь и представил себе, как он играет на рояле. Музыка сразу заполнила его; так бывало часто: звуки возникали в его воображении, обволакивали, возвышали, он мог сложить их в мелодию, и она была такой величественной, что Сергейка изнемогал от ее мощи, звуки рвались из него, он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и летел, летел на волнах музыки куда-то далеко-далеко…
Музыка убаюкала Сергейку, и он уснул, пригревшись. Не знал, сколько прошло времени, — наверно, уже наступила ночь. Рядом кто-то сказал хриплым, простуженным голосом:
— Погода собачья, я уже не хотел идти, но условились… Хотя, — вздохнул, — в такую темень безопаснее, все по хатам прячутся…
— Так что же вам от меня нужно? — спросила тонким голосом женщина и, не дожидаясь ответа, снова спросила: — А кто застрелил Шелюка?
Только теперь до Сергейки дошел настоящий смысл разговора. Лежал, боясь шелохнуться, и даже едва слышное шуршание мыши до смерти напугало его. Все еще шел дождь, не грозовой, а монотонный, обложной, скрадывая голоса. Поэтому говорили довольно громко, но Сергейке все же приходилось напрягать слух.
— Кто застрелил, тот застрелил… — Видно, вопрос не понравился человеку, потому что он добавил недовольно: — Не твое дело. Что в селе делается?
— Какой-то лейтенант приехал. У младшего Шамрая остановился. Быстро снюхались.
— Учитель как?
— Он себе под жилье в доме Северина, что под школу взяли, кладовую переоборудовал. Пробил окно и печку поставил.
— Ладно, не долго ему уже теперь…
— Можно, я его?
— Можешь! — позволил хриплый. — Только осторожненько, прошу пана, без шума, чтобы знали: твердая у нас рука и дотянется повсюду!
Женщина засмеялась злорадно:
— Для него одной пули достаточно.
— Вот я и говорю: тихонько-легонько, пальнешь разочек ночью, чтобы советским активистам не спалось.
— Долго еще возле села будешь крутиться?
— Как бог
