Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1
Портрет трех Маршалов Франции
Это препятствие стало причиной того, что армия Короля, предназначавшаяся для Фландрии под предводительством Маршала де Брезе, не была столь сильна, как предполагалось. Надо было забрать из нее часть, чтобы отправить в эту сторону под командованием маршала де Шатийона, тогда как Маршал де ла Мейере будет иметь летучий лагерь, дабы покрывать те места, где враги захотели бы что-нибудь предпринять. Характеры этих трех Маршалов были совершенно различны. Первый был обязан своим положением лишь тому, что женился на одной из сестер Кардинала де Ришелье; он имел от нее двух детей, Герцога де Брезе и Мадам Герцогиню д'Ангиен. Никогда человек не был более горд без заслуг. Он даже довел гордыню до наглости и тирании, делая в своих Наместничествах Анжу и Сомюруа все, что самые жуткие и самые ненавистные тираны когда-либо могли делать самого жестокого. В самом деле, неудовлетворенный тем, что издевался над Дворянством до такой степени, что в конце концов оно было вынуждено возмутиться против него, он еще и украл жену у мужа и приказал того убить, чтобы пользоваться ею по своему усмотрению. Но он — родственник Его Преосвященства, и этого ему было вполне достаточно, чтобы все делать безнаказанно.
Маршал де Шатийон был настолько же любезен, насколько другой был невыносим. К тому же он унаследовал все достоинства своих предков, о ком наша История упоминает с почетом. У него было много опыта и выдержки, но все эти добрые качества блекли перед его любовью к отдыху и спокойной жизни. Итак, когда он славно устраивался в каком-нибудь лагере, ему требовалось приложить все усилия на свете, чтобы его покинуть, настолько он боялся, что ему не будет так же хорошо в другом. Кардинал хорошо его знал, что заставляет [113] удивляться, почему он отдал ему это командование, где он должен был иметь дело с Принцем, столь же живым и неусыпным, сколь сам он был тяжеловесен и сонлив.
Что же касается до Маршала де ла Мейере, то хотя он и был, равно как и Маршал де Брезе, обязан своим возвышением Кардиналу (его жена была кузиной Его Преосвященства), он имел и много личных достоинств. Он был брав и разбирался в своем ремесле, а это позволяет предполагать, что даже не будь он таким близким родственником Министра, он мог бы надеяться сам проложить себе дорогу. Однако у него было то общее с Маршалом де Брезе, что он зачастую, как и тот, злоупотреблял своим положением, а вместо достоинства, столь славно идущего любому, и главное, тому, кто видит, как он возвышается над другими, или по происхождению, или по заслугам, или, благодаря состоянию, он отличался лишь высокомерием и, так сказать, презрением к тем, кто, как и он, возносился к почестям или был близок к тому, чтобы к ним вознестись. Он боялся, как бы от этого не потускнела его слава; потому в поисках фальши он терял истинное и наживал себе бесчисленное множество врагов, вместо друзей, кого он мог бы себе приобрести. Он рассорился с Сен-Прейем исключительно из ревности и устроил против него несколько резких выходок, Сен-Прей не стерпел их, ничего не сказав, как это слишком часто случается в подобных случаях, когда те, кто вас оскорбили, столь близки к Министру. Он ответил на них, как отважный человек, не боящийся ничего, разве что позволить замарать свою славу какой-нибудь трусостью.
Этот Маршал еще хуже обошелся с Месье де Фабером, кому, наконец, Король дал Роту у Гвардейцев после того, как отказал ему в согласии на Роту в старом Корпусе. Он решил вести себя с ним, как ему заблагорассудится, потому что этот Офицер был очень скромного происхождения, и он не верил, что когда-нибудь жезл Маршала Франции придет ему [114] на помощь, чтобы очистить его дурную кровь. Месье де Фабер постоянно восставал против него и находил покровительство у Кардинала, кто первый осуждал поведение своего родственника. Правда, Фабер всегда проявлял сноровку очень почтительно разговаривать с Маршалом, дабы, когда он явится жаловаться на него Его Преосвященству, тот был бы более расположен его слушать.
Сен-Прей не робеет перед сильными
Было бы желательно для Сен-Прея, чтобы ой вел себя так же мудро не только с этим Маршалом, но еще и с Герцогом де Брезе, с кем он имел совсем недавно нечто вроде ссоры. Явившись ко Двору по приказу Короля для обсуждения с ним пограничных дел и возможностей что бы то ни было там предпринять во время предстоящей Кампании, он прожил около двух недель в Париже, прежде чем Совет Его Величества принял решение по этим вопросам. Месье Денуайе, Военный Секретарь Государства, не любивший его, потому что тот никак не мог решиться подольститься к нему, хотел, чтобы осадили Дуэ, в пяти лье за Аррасом, дабы этот город не был больше пограничным, когда другой будет взят; Сен-Прей увидел, как его лишают славы Наместника, самого близкого к врагам. Сен-Прей, напротив, хотел, чтобы до того, как идти вперед, расчистили все, остававшееся сзади него. Например, Бапом, отрезавший ему сообщение с Городами Соммы и расположенный всего в четырех лье от его Наместничества. Кроме того, имелся Камбре, хотя и более удаленный, но гораздо более необходимый для взятия, чем город вроде Дуэ, да его и никогда нельзя было сохранить без мощного гарнизона. На все это Денуайе отвечал, что там устроят Плацдарм, и часть Кавалерии, проведя в нем зиму, рассеет страх и ужас вплоть до самого сердца Валлонской Фландрии, которую в то же время можно будет покорить.
Маршал де ла Мейере держался того же мнения, что и Месье Денуайе, скорее ради удовольствия противоречить Сен-Прею, чем действительно веря, что Секретарь был прав. Наконец, Совет с трудом [115] определился, потому что сила рассуждения Сен-Прея одолела в сознании Его Величества все, что могли сделать домогательства других. Наместник провел эти две недели в погоне за развлечениями, когда он не был обязан идти в Лувр. Дела, приведшие его в Париж, были, наконец, завершены к его удовлетворению, если не считать размолвки с Маршалом де Брезе, я о ней уже упоминал, и он возвратился в свое Наместничество, где вновь начал неотступно преследовать врагов, немного передохнувших за время его отсутствия.
Однако Кампания началась, Полк Гвардейцев получил приказ маршировать во Фландрию, и я несказанно обрадовал моего хозяина, отправляясь туда. В самом деле, хотя он и состроил мне добродушную мину, он догадывался, что я был в совсем недурных отношениях с его женой, но так как он был должен деньги Атосу, одному из моих друзей, то считал себя обязанным ублажать меня до дня моего отъезда. Когда я отбыл, он не обращался больше со своей женой, как это делал прежде. Он упрекал ее во множестве якобы подмеченных им вещей, и она все это мне сообщала в таких выражениях, какие заставили меня поверить, что она гораздо большая страдалица, чем когда-либо действительно была. Единственное, чем я мог ей помочь, это о ней сожалеть. Я ей отвечал по адресу, указанному мне ею же самой, и то участие, какое я принимал в ее делах, позволило ей перенести ее несчастье с большим терпением.
«Моя домохозяйка» становится «моей хозяйкой кабаре»
Ее муж, желавший непременно отделаться от меня и не желавший, чтобы я снова свиделся с ней, когда возвращусь, додумался тогда сменить не только дом, но еще и ремесло. Вместо сдачи внаем меблированных комнат он сделался виноторговцем и подыскал себе крупное кабаре. Во время его вояжа в Дижон он свел знакомство с людьми, расхвалившими ему эту коммерцию, и он заявлял, когда даже это ремесло не удастся ему лучше, чем то, что у него было прежде, он, во всяком случае, извлечет из него ту выгоду, что [116] избавится от человека, крайне для него подозрительного.
Кабаре, что он открыл, располагалось на улице Монмартр. Он продал почти всю мебель и сохранил только самое необходимое для его нового ремесла. Его ревность была слишком сильна, и жена не осмелилась спросить, куда он меня поместит, когда я вернусь, и она дала мне знать, что пришла в полное отчаяние. На деньги, вырученные за мебель, он накупил множество товаров, надеясь, что прежде, чем Кампания будет завершена, он заработает намного больше денег, чем ему потребуется вернуть Атосу. Я был весьма удручен этой новостью, потому что находил его жену чрезвычайно любезной и, кроме всего прочего, она устраивала мне очень достойное существование, мне даже не приходилось затруднять себя совать руку в кошелек.
Наконец, так как нет такой вещи, от какой нельзя было бы отвлечься, я не думал более ни о чем, как только отыскать случай о себе заявить, дабы я мог шаг за шагом продвигаться к тем почестям, каких ты вправе ожидать, когда стараешься, как делал это я, выполнять свой долг. Во время этой кампании мы оказались далеко не самыми сильными. То, что часть войск была вынужденно откомандирована Маршалу де Шатийону, обязывало нас оставаться в обороне во Фландрии, где Кардинал Инфант имел внушительную армию. Он стремился отбить Эр, пока Маршал де Шатийон разбил лагерь в… для наблюдения оттуда за всеми движениями, что сделает Граф де Суассон. Происходящее в той стороне гораздо больше волновало Кардинала, чем что бы то ни было во Фландрии или других местах. Он не должен был стать менее могущественным, когда бы даже враги забрали обратно Эр и совершили бы другие завоевания в этой стороне, но он не знал, останется ли он еще при Министерстве в случае, если Граф де Суассон одержит верх над Маршалом. Он просил Маршала де Брезе отправить ему еще три батальона из лучших его войск, чтобы отослать их [117] Mapшалу де Шатийону. Наш полк вызвался идти добровольно, рассудив, что невозможно было более поддерживать Эр, поскольку наша армия, уже очень слабая, совсем бы поредела от такого откомандирования. Месье де Брезе не пожелал нам его предоставить; он находил, что пока имеет этот полк при себе, это дополнительная честь, делавшая его главенствующим над другими Маршалами.
