Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок
По ту сторону канала, постоянные жители взморья смотрѣли на это веселое нашествіе, но не смѣшивались съ нимъ. «Надо же людямъ повеселиться!» Это время года являлось какъ бы тучной дойною коровой, которую судьба посылала кабаньяльцамъ, чтобы надоеннаго хватило имъ на цѣлый годъ.
Въ началѣ августа, насталъ нетерпѣливо жданный день, когда лодку Ректора можно было считать готовой.
Какая радость! Ея владѣлецъ говорилъ о ней, какъ дѣдушка – о прекрасномъ сложвніи внука. Дерево – самое лучшее, какое только могли достать; мачта – прямая, гладкая, безъ единой трещины; подводная часть – нѣсколько широкая, чтобы лучше выдерживать волны, но зато съ носомъ острымъ, какъ лезвіе бритвы; борта, выкрашенные въ черный цвѣтъ, блестѣли подъ лакомъ, точно сапогъ горожанина; бока ослѣпительной бѣлизны, не болѣе, не менѣе, какъ животъ угря: – вотъ какова она была!
Недоставало только канатовъ, сѣтей и нѣкоторыхъ снастей; но надъ ними работали самые искусные канатчики и оснастчики взморья; и ожидалось, что еще до пятнадцатаго августа лодка, уже готовая, покажется передъ публикой, какъ прекрасная невѣста, одѣтая въ день свадьбы во все новое съ ногъ до головы.
Такъ говорилъ Ректоръ, сидя разъ вечеромъ передъ своимъ домомъ, въ кругу семьи. Онъ пригласилъ къ обѣду свою мать и сестру Росету. Долоресъ сидѣла около него; а немного поодаль, на плетеномъ табуретѣ, прислонившись къ стволу маслины и, сквозь пыльную листву ея, устремивши взглядъ на луну, сидѣлъ Антоніо въ позѣ и съ выраженіемъ лица, напоминавшими трубадура съ хромолитографіи, и игралъ на гитарѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ, на тротуарѣ, на маленькой глиняной печкѣ шипѣла цѣлая сковородка рыбы. Сосѣдскіе ребятишки бѣгали по грязному ручью и гонялись за собаками. У каждаго домика на улицѣ сидѣли люди, вышедшіе подышать слабымъ вѣтеркомъ, дувшимъ съ моря.
«Убей меня Богъ! Какъ, вѣроятно, жарятся въ Валенсіи!»
Синья Тона очень перемѣнилась. Она, по ея словамъ, «сдѣлала скачекъ». Отъ хорошо сохранившейся полноты она внезапно перешла къ старости. Яркій голубоватый свѣтъ луны освѣщалъ ея почти лысую голову, на которой рѣдкіе сѣдые волосы образовали какъ бы тонкую сѣтку, прикрывавшую розоватый черепъ, ея морщининистое лицо съ вялыми и отвислыми щеками, ея черные глаза, о которыхъ когда-то такъ много говорили въ Кабаньялѣ; теперь они, грустные и полупогасшіе, почти скрывались и, казалось, даже тонули въ пухлой кожѣ.
Такое увяданіе было вызвано непріятностями. «Ужъ какъ эти мужчины бѣсили ее!» Эти слова были намекомъ на ея сына Антоніо; но весьма возможно, что, произнося ихъ, она думала также и о таможенномъ стражникѣ Мартинесѣ.
Съ другой стороны, пришли трудныя времена. Кабачокъ на взморьѣ приносилъ гроши, и Росетѣ пришлось поступить на табачную фабрику. Каждое утро молодая дѣвушка, съ маленькой корзинкой на рукѣ, отправлялась въ Валенсію, вмѣстѣ съ толпой граціозныхъ и наглыхъ дѣвченокъ, которыя, постукивая каблучками и размахивая юбками, шли чихать въ Старую Таможню, гдѣ воздухъ былъ полонъ табачный пыли.
А какая хорошенькая дѣвушка вышла изъ Росеты! Къ ней вполнѣ подходило ея имя. Часто, глядя на нее украдкой, мать открывала въ ней изящество синьора Мартинеса. И въ этотъ вечеръ, жалуясь, что ея дочь должна ходить на фабрику рано утромъ даже зимой, она въ то же время разсматривала эти растрепавшіеся бѣлокурые волосы, эти задумчивые глаза, этотъ бѣлый, не поддающійся ни солнцу, ни морскому вѣтру лобъ, испещренный въ эту минуту тѣнями отъ листвы и проходящими сквозь нее лучами мѣсяца: тѣни и лучи, переплетаясь между собою, покрывали какъ бы жилками личико юной дѣвицы.
Росета смотрѣла то на Долоресъ, то на Антоніо своими большими глазами, внимательными и грустными, – глазами дѣвы, знающей все. Когда Ректоръ сталъ хвалить своего брата за то, что онъ остепенился, все болѣе отстаетъ отъ веселой жизни и начинаетъ съ удовольствіемъ бывать въ этомъ домѣ, гдѣ находитъ покой и ласку, которыхъ не имѣетъ у себя дома, – у его сводной сестры появилась саркастическая улыбка. «Ахъ, мужчины! Вѣрно то, что ея мать и она постоянно повторяютъ: кто изъ нихъ не подлецъ, какъ Антоніо, тотъ дуракъ, какъ Паскуало». Поэтому-то она гнушалась ими, и весь Кабаньяль дивился, какъ она спроваживала всѣхъ, кто предлагалъ ей себя въ возлюбленные. Нѣтъ, она не желала имѣть никакого дѣла съ мужчинами. Она помнила всѣ проклятія, какія слыщала отъ матери по адресу этихъ негодяевъ, въ тѣ часы, когда синья Тона, возмущенная, изливалась въ ругательствахъ, сидя одна въ старой лодкѣ.
Теперь, въ маленькомъ кружкѣ стало тихо. Рыба шипѣла на сковородкѣ; Антоніо бралъ неясные аккорды на гитарѣ; а рѣзвая толпа мальчугановъ застыла какъ разъ посреди грязи и, глядя на луну съ такимъ изумленіемъ, какъ будто увидѣвъ ее въ первый разъ, распѣвала на однообразный же мотивъ звонкими какъ серебряные колокольчики, голосками:
La lluna, la pruna,
Vestida de dól… [14] .
Антоніо, у котораго болѣла голова, разсердился: «Скоро ли они замолчатъ?» Но заставьте-ка послушаться этихъ шалуновъ!
Sa madre la crida,
Son padre no vol… [15] .
A бродячія собаки, присоединяясь къ хору дѣтей, которыя пѣли въ честь Діаны этотъ нелѣпый гимнъ, возсылали къ богинѣ самыя ужасныя завыванія.
Ректоръ продолжалъ говорить о своей лодкѣ; «Все будетъ готово къ пятнадцатому августа, и уже рѣшено со священникомъ, что тотъ придетъ въ этотъ день, послѣ полудня, для освященія… Но чортъ возьми! Еще кое-чего не хватаетъ! И какъ объ этомъ не подумали! Для крестинъ нужно имя, а имя еще не выбрано. Какъ же назвать эту лодку?»
Эта неожиданная задача привела всѣхъ въ волненіе, даже беззаботный Антоніо спустилъ на землю свою гитару и принялъ размышляющій видъ… «Вотъ! онъ придумалъ…» Его воинственныя чувства, его воспоминанія о королевскомъ флотѣ вдохновили его. Лодка будетъ называться «Грозный Стрѣлокъ».
– Какъ? Что вы на это скажете?
Ректоръ не нашелъ возраженій. Этотъ добродушный и мирный толстякъ гордо выпрямлялся при мысли, что его лодка будетъ называться «Грознымъ Стрѣлкомъ»; онъ уже видѣлъ ее разсѣкаюшею волны съ хвастливымъ изяществомъ португальскаго фрегата. Но женщины возстали: «Какое странное названіе! Какъ будутъ насмѣхаться въ Кабаньялѣ! Развѣ рыбачья лодка стрѣляетъ, да еще грозно? Лучше придумала синья Тона: пусть ее назовутъ «Легкая», какъ звали ту, на которой погибъ отецъ Паскуало и которая потомъ служила убѣжищемъ для всей семьи.
Но это вызвало всеобщій протестъ. Такое имя неизбѣжно накличетъ бѣду. Судьба того судна достаточно убѣдительна. Наилучшее названіе, предложила Долоресъ: «Морская Роза». Это, въ самомъ дѣлѣ, мило!» Ректоръ еще разъ пришелъ въ въ восторгъ отъ вкуса своей жены, но вспомнилъ, что уже есть лодка съ такимъ названіемъ. «Какая жалость!»
Тутъ Росета, которая до тѣхъ поръ не сказала ни слова и ограничивалась лишь презрительными гримасами при каждомъ предложенномъ названіи, выразила свое мнѣніе. Надо назвать лодку: «Цвѣтъ Мая». Эта мысль пришла ей въ голову сегодня, въ кабачкѣ, когда она разглядывала виньетки на привезенномъ изъ Гибралтара табакѣ. Ее плѣнила эта изящная надпись, изъ буквъ которой составлялось разноцвѣтное сіяніе надъ фабричнымъ клеймомъ, изображавшимъ барышню въ нарядѣ танцовщицы, съ розами, похожими на томаты, на бѣлой юбочкѣ, а въ рукѣ – съ пригоршней какихъ то другихъ цвѣтовъ, похожихъ на рѣпы.
Ректоръ пришелъ въ восторгъ.
«Да, убей меня Богъ! Это удачно! Пусть лодка называется «Цвѣтъ Мая», какъ гибралтарскій табакъ. Чего лучше?! Эта лодка построена, главнымъ образомъ, на деньги за табачный грузъ, a онъ состоялъ изъ тѣхъ самыхъ пакетовъ, на этикетахъ которыхъ нарисована рѣзвая барышня… Да, да, Росета права. «Цвѣтъ Мая», а не иначе!..» Всѣ раздѣляли восторгъ Ректора: это названіе казалось имъ нѣжнымъ и красивымъ; оно ласкало чѣмъ-то поэтичнымъ ихъ грубое воображеніе. Они находили въ немъ влекущую и таинственную прелесть, не подозрѣвая, что такъ называлось историческое судно, которое доставило къ американскимъ берегамъ преслѣдуемыхъ англійскихъ пуританъ, неся въ себѣ зародышъ самой великой республики въ мірѣ.
Ректоръ сіялъ. «Сколько въ ней ума, въ этой Росетѣ!.. А теперь, честная компанія, надо поужинать! За дессертомъ выпьютъ за «Цвѣтъ Мая».
Маленькій Паскуало, замѣтивъ, что сковородку вносятъ въ домъ, оставилъ хоръ мальчугановъ; такъ и кончилась монотонная пѣсенка: La lluna, la pruna…
Благодаря легкости, съ какой передаются новости въ маленькихъ поселкахъ, скоро весь Кабаньяль зналъ, что лодка Ректора называется «Цвѣтъ Мая»; когда, наканунѣ освященія, ее вывезли на взморье противъ Бычьяго Двора, на обшивкѣ кормы уже красовалось ея прелестное имя, написанное синими буквами.
