Открывашка и пробой - Павел Смолин
— Вот тут Кузьма Ильич живет, — указал Лёха на ничем не отличающийся от соседних, окруженный окрашенным синим забором и побеленным штакетником, дом.
Занавеска выходящего на дорогу окна шевельнулась, и я чуть не завопил от восторга — Кузьма Ильич оказался тем самым! Это покрытое морщинами, но всегда гладко выбритое лицо с выцветшими от времени, бледно-голубыми глазами под аккуратно уложенными на плешь, сохранившимися по бокам головы седыми волосами я ни за что не перепутаю!
Старик открыл форточку и скрипучим голосом приложил Лёху:
— Иди-ка ты, охальник, в другом месте пакости, а то Володька с работы вернется и уши тебе надерет!
Примерно так реагируют на появление Лёхи почти все встреченные нами пенсионеры. Но без агрессии — что-то типа местной традиции, полагаю, но все равно впечатляет — это как надо суету наводить, если каждый встречный первым делом предупреждает этого не делать? При мне пацан ничего такого не делал — нормальный деревенский ребенок, очень открытый, добрый и любознательный. И во всех историях с повреждением общественной собственности, услышанных из его уст, злого умысла найти при всем желании невозможно — просто импульсивный и еще не до конца научился просчитывать последствия своих поступков.
— А это кто с тобой? — подозрительно сощурился Кузьма Ильич. — Ниче себе синячина!
— Здравствуйте, — поздоровался я. — Меня Андреем зовут, я теперь у Штырковых живу.
— А, Зинкин, — вроде как успокоился он. — А как это тебя угораздило? Дрался с кем-то?
— Просто ударился, — покачал я головой.
— Чего надо-то? — решил он закрыть тему моей побитой рожи.
— Меня Андрей попросил самого старого коренного жителя Липок показать, — переложил на меня ответственность Лёха.
— Я вам что, экспонат музейный? — расстроился Кузьма Ильич.
— Просто мне интересно, как тут люди раньше жили, — выкатил я отмазку. — А лучше вас про это никто не расскажет.
— Брешешь поди?
— Вот вам крест, — перекрестился я.
В моей реальности Кузьма Ильич в церковь ходил — ее у нас в Липках в 2003-м восстановили. А в этой реальности даже руин церкви нет — там сейчас дома стоят. Да вообще у поселка планировка совсем другая — у нас Чулым по окраине бежал, а здесь — вон, по обоим берегам Липки раскинулись.
— Сейчас выйду, — решил он.
Скучно дедушке, а так хоть на лавке посидит, историй расскажет.
— Может нафиг его? — поморщился Лёха. — Он к нам в школу на День Победы ходит, про войну с жуками рассказывать, я тебе перескажу.
— А он ветеран? — спросил я.
— Ветеран, — кивнул пацан. — В сорок первом в первых рядах жуков встретил. С одной стороны, говорит, насекомые лезут, с другой — немцы из артиллерии долбят. Из целой роты всего трое в живых остались — он и еще кто-то, они у нас не живут, поэтому не запоминал.
Сходится — в моей реальности из Липок в сорок первом году восемь человек на фронт забрали, среди них — моего прадедушку по материнской линии. Берлин брал! И живым с войны вернулся, с Кузьмой Ильичом — только им двоим и повезло. Прадедушка задолго до моего рождения умер, в 85-м. Нужно узнать о его судьбе, но как? Спросить прямо, назвав имя — это же жесть как подозрительно, я же «выгоревший». Ладно, понадеемся на тягу пожилых людей делиться мудростью с молодежью. Надо будет — буду к Кузьме Ильичу каждый день ходить байки слушать, пока не услышу нужное.
— Очень страшно было, наверное, — поддержал я разговор.
— Да просто жуть! — согласился Лёха. — Это мы уже все знаем, а у них — полный хаос, вообще не понимали, что происходит. Ты не подумай, я Кузьму Ильича уважаю — если бы не он и другие мужики, мы бы с тобой и не родились — жуки бы никого не пощадили.
Как и немцы.
Хлопок двери, шаги, и из калитки вышел одетый в треники и белую, обнажающую висящий на волосатой груди крестик и загорелые плечи майку дедушка. В руках — запотевшая, закрытая пластиковой крышкой трехлитровка с чем-то бледно-желтым.
Крякнув, он присел на вросшую от времени в землю скамейку у палисадника и велел:
— Садись, молодежь, кваску попьем.
Мы присели — я слева от Кузьмы Ильича, Лёха — справа. Старик открыл банку и сделал пару глотков. Снова крякнув, но уже от удовольствия, передал банку мне, с улыбкой пояснив:
— По старшинству!
— Спасибо, — поблагодарил и попробовал квас.
Холодный, кисло-сладкий. Вкусный! Я передал банку Лёхе.
— Спасибо, Кузьма Ильич, — поблагодарил он радушного хозяина и отпил кваску.
Мир немножко изменился — оно, конечно, квас, но какой-то «градус» в нем, похоже, есть. Пить мне по возрасту нельзя, но кого и когда это останавливало? В старших классах мы иногда «накидывались» на полянке в лесу за деревней, а в городе пришлось пить со всеми на «посвящении первокурсников». Но я не фанат — слишко много односельчан на моих глазах спились до полной потери человечности. Но квасок хорош — на такой жаре так вдвойне.
— Валька душит? — приняв от Лёхи банку, спросил меня Кузьма Ильич.
Под воротник заглянул.
— Душит, — решил я не врать. — Но больше не будет, я против нее средство нашел.
— Это какое? — заинтересовался старик.
— Извините, я Лёхе сказал, что это секрет, — покачал я головой. — А если вам расскажу, получится, что наврал.
— Товарищам врать — последнее дело! — одобрил дед и снова запустил банку по кругу. — Про что узнать-то хотел?
— Я из Центра сюда приехал, — ответил я. — Сказали — «выгоревший», не помню нифига, — развел руками. — Такое чувство, будто в другой мир попал.
— Крепко тебя приложило! — присвистнул дед. — А этот чего? — кивнул на Лёху и принялся иронично его хвалить. — В любую жопу без мыла залезет, прости-господи, — перекрестился. — Все знает.
— Никуда я не лезу! — фыркнул пацан. — Я уже вырос и научился вести себя прилично!
— Вырос! — гоготнул Кузьма Ильич. — А кто на той неделе голожопый по полю рассекал, на луну выл?
Лёха густо покраснел:
— Я не голожопый, у меня мех!
— В настоящего волка играл, — с улыбкой пояснил для меня дед. — А кто постарше — те в Красную шапочку играют, с известным похабным результатом.
Я заржал, Лёха покраснел еще гуще. Довольный реакцией, улыбающийся дед отпил еще.
— Не осуждаю, — просмеявшись, признался я маленькому другу. — Я бы на твоем месте так же делал — прикольно же.
Пацан благодарно посмотрел на меня.
— А ты, — повернулся дед
