Похитители бриллиантов - Луи Анри Буссенар
Едва покончив со своими колебаниями, мастер Виль стал укрепляться в мысли, которая, как мы видели, нелегко ему далась. Считая, что лучше ошибиться, чем оставаться в нерешительности, он пустился в путь, нисколько не думая о неизбежной потере службы, если его поиски окончатся неудачей, что, в конце концов, тоже было весьма вероятно. И еще – пусть объяснит тот, кто умеет объяснять такие вещи, – наш полицейский, хотя и был человек весьма положительный, слепо верил в предчувствия и, как мы видим, ошибался лишь наполовину. Впрочем, верно и то, что предчувствия, вероятно, заставят его совершить огромную оплошность.
Напасть на след трех французов было легко в краях, где жили только негры или колонисты, потому что они ничуть и не старались скрыть или замести свои следы. Полицейскому почудилось в этой беспечности не что иное, как доказательство закоренелости преступников, а заодно и сознание ими своей безопасности. До границы английских владений было едва каких-нибудь два дня ходьбы, а задержать их на чужой территории, где власти чрезвычайно ревниво охраняют свои прерогативы, мастер Виль не мог. Но преступники – сыщик не сомневался, что они преступники, он бы дал голову наотрез, – от него не уйдут. И, как говорится, что отложено, то не потеряно. Вильям Саундерс решил не отставать от них ни на шаг, сопровождать их в любое место, куда им только захочется сбежать, но в конце концов схватить их и предать в руки карающего закона, едва только они неосторожно ступят ногой на английскую землю. Для человека такой закалки, как мастер Виль, время, расстояние, лишения, болезни не имеют ровно никакого значения!..
И он повторил недавние слова рудокопов: «Will, for ever!»
Альберу де Вильрожу и Александру Шони не сразу удалось разобраться в шуме, который внезапно поднялся на берегу реки, там, где были убиты слоны и где произошло столь грандиозное пиршество. Лошади, стоявшие на привязи, взвились на дыбы и делали отчаянные, но напрасные усилия, чтобы вырваться, но в конце концов покорно застыли на месте. Однако их била дрожь, и они судорожно фыркали и храпели, глядя в сторону опушки. Туземцы, отяжелевшие от огромного количества только что съеденного мяса, спали глубоким сном и, проснувшись, еле могли двигаться. Большинство из них разлеглись на траве, как сытые удавы.
Один только проводник сохранял хладнокровие. Покуда трое европейцев брались за оружие и делали это с тем спокойствием, какое присуще подлинным храбрецам, проводник, дитя природы, старался проникнуть взглядом в густые заросли, которые едва освещала луна, затянутая белыми облаками. Наступило несколько секунд покоя, затем в тишине ночи раздался трепещущий звук, точно вырвавшийся из металлического горла, – как если бы хищный зверь, потревоженный в своем царственном одиночество, поднял свой голос, полный недоумения и гнева. Затем этот шумный раскат перешел в глухое прерывистое рычанье, от которого стали дрожать листья и которое оглушило наших не столь испугавшихся, сколь заинтригованных европейцев.
– Лев… или страус, – сказал черный проводник на своем ломаном английском языке.
– Как это – страус? – с недоумением спросил Александр. – Разве это страус?
Его прервал неописуемый шум. В непроходимых африканских зарослях поднялась буря звуков. Только что слышанный вопль был для нее как бы сигналом. Она прокатилась по берегу и, подобно отдаленному грому, замерла над рекой. Сила этих дьявольских звуков была такова, как если бы мимо проехала сильно нагруженная повозка или на полной скорости промчался поезд. Эти ужасные голоса доносились справа и слева, и путешественники понимали, что невидимые музыканты расположились вокруг всего их бивуака. Нетрудно было догадаться, что их много – оркестр, так сказать, был в полном составе. Наконец послышались крики на высокой ноте, подобные звукам дудки, их сменили пронзительные звуки фанфар и всех прочих медных инструментов.
– Это не страус! – крикнул проводник Александру в самое ухо. – Это лев!
– Почему?
– Я слышу шакала. Он вышел на охоту для льва.
– Невозможно, чтобы один-единственный лев поднял такой шум. Их, должно быть, не меньше полудюжины.
– Ты прав. Но тех привлекает билтонг, который провяливается на деревьях, а также запах жаркого из слоновьей ноги, которое тушится в ямке.
– Но тот лев, о котором ты говоришь…
– Он вожак. Он великий лев, и он ест только живую добычу. Сейчас он преследует газель или буйвола. Шакал ведет его по следу, как охотничья собака.
– А мы что будем делать в это время?
– Ничего. Нам ничто не грозит. На нас львы не нападут. Они слишком боятся человека, в особенности белого человека.
– Ты меня удивляешь. Но это не важно. Все-таки неприятно, когда тебя будят этаким манером. Если бы я мог различить в темноте хоть одного из этих крикунов, я бы с радостью послал ему пулю восьмого калибра – просто чтобы заставить его с минутку помолчать.
– На, смотри!..
Облака, закрывавшие луну, разошлись, и ночное светило залило лесную лужайку ярким, почти дневным светом. Молодой человек отчетливо увидел в тридцати шагах от себя резко очерченную черную, неподвижную, как пень, массу и узнал в ней льва, величественно сидящего на задних лапах.
Александр не был человеком впечатлительным, но и он оторопел.
Как же это? Добычей, столь легко и добровольно подставляющей себя под его выстрелы, был лев, великолепный царь Африки, гроза долин и лесов? Он, скромный босеронский Нимрод, заброшенный по прихоти судьбы в необозримую пустыню Калахари, сможет повторить легендарный подвиг великих охотников? Всего каких-нибудь двенадцать часов назад он убил слона, – колоссальное, сильное, хитрое, почти неуязвимое животное, а сейчас он еще подстрелит льва?
Все эти соображения, описывать
