Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)
смерд,
Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:
Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид,
Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит,
что сам хранит).
Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем,
в июне, в шесть,
Таю отчаянную надежду на то, что все так и есть:
Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,
И мир, послушный творящей роли, не канет в бездну,
пока я жив.
Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву
глуша,
Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.
И вот я еду.
26.07.96
* * *
Приключений в чужом краю
В цитадель отчизны, в её скудель,
В неподвижную жизнь мою.
Разобравшись в записях и дарах
И обняв меня в полусне,
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!
Но на все, чем дразнит кофейный Юг
И конфетный блазнит Восток,
Я смотрю без радости, милый друг,
И без зависти, видит Бог.
И пока дождливый, скупой рассвет
Проливается на дома,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.
Не боясь окрестных торжеств и смут,
Но не в силах на них смотреть,
Ничего я больше не делал тут
И, должно быть, не буду впредь.
Я вернусь однажды к тебе, Господь,
Демиург, Неизвестно Кто,
И войду, усталую скинув плоть,
Как сдают в гардероб пальто.
И на все расспросы о грузе лет,
Что вместила моя сума,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.
Я смотрю без зависти - видишь сам
На того, кто придет потом.
Ничего я больше не делал там
И не склонен жалеть о том.
И за эту муку, за этот страх,
За рубцы на моей спине
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!
Артек, 24.08.96
Андрей Лазарчук, Михаил Успенский,
"Посмотри в глаза чудовищ".
М.: ООО "Издательство АСТ"; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
To_Xa <[email protected]> в качестве набивалки.
ї
Дмитрий БЫКОВ
ї
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Денису Горелову
Он любил красногубых, насмешливых
хеттеянок... желтокожих египтянок,
неутомимых в любви и безумных в ревности...
дев Бактрии... расточительных мавританок...
гладкокожих аммонитянок... женщин с Севера,
язык которых был непонятен... Кроме того,
любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.
А.И.Куприн, "Суламифь"
1.
Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион, растянутый на годы,
Когда по сотне троп, прости за троп,
Он убегал от собственной свободы
Так, чтоб её не слишком ущемить.
А впрочем, поплывешь в любые сети,
Чтоб только в одиночку не дымить,
С похмелья просыпаясь на рассвете.
Здесь следует печальный ряд химер,
Томительных и беглых зарисовок.
Пунктир. Любил он женщин, например,
Из околотусовочных тусовок,
Всегда готовых их сопровождать,
Хотя и выдыхавшихся на старте;
Умевших монотонно рассуждать
О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,
Вокзал писавших через "ща" и "ю",
Податливых, пьяневших с полбокала
Шампанского, или глотка "Камю" )1;
Одна из них всю ночь под ним икала.
Другая не сходила со стези
Порока, но играла в недотроги
И сочиняла мрачные стихи
Об искусе, об истине, о Боге,
Пускала непременную слезу
В касавшейся высокого беседе
И так визжала в койке, что внизу
Предполагали худшее соседи.
Любил он бритых наголо хиппоз,
В недавнем пршлом - образцовых дочек,
Которые из всех возможных поз
Предпочитают позу одиночек,
Отвергнувших семейственный уют,
Поднявшихся над быдлом и над бытом...
По счастью, иногда они дают,
Тому, кто кормит, а не только бритым.
Они покорно, вяло шли в кровать,
Нестиранные стаскивая платья,
Не брезгуя порою воровать
Без комплексов, затем что люди братья;
Угрюмость, мат, кочевья по стране,
Куренье "плана", осознанье клана,
Худой рюкзак на сгорбленной спине,
А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.
Любил провинциалок. О распад!
Как страшно подвергаться их атаке,
Когда они, однажды переспав,
Заводят речи о фиктивном браке,
О подлости московской и мужской,
О женском невезении фатальном
И говорят о Родине с тоской,
Хотя их рвет на Родину фонтаном!
Он также привечал в своем дому
Простушек, распираемых любовью
Безвыходной, ко всем и ко всему,
Зажатых, робких, склонных к многословью,
Кивавших страстно на любую чушь,
Не знающих, когда смеяться к месту...
(Впоследствии из этих бедных душ
Он думал приискать себе невесту,
Но спохватился, комплексом вины
Измаявшись в ближайшие полгода:
Вина виной, с другой же стороны,
При этом ущемилась бы свобода).
Любил красоток, чья тупая спесь
Немедля затмевала обаянье,
И женщин-вамп - комическую смесь
Из наглости и самолюбованья,
Цветаевок - вся речь через тире,
Ахматовок - как бы внутри с аршином...
Но страшно просыпаться на заре,
Когда наполнен привкусом паршивым
Хлебнувший лишка пересохший рот
(Как просится сюда "Хлебнувший лиха!")
Любой надежде вышел окорот.
Все пряталки, все утешенья - липа.
Как в этот миг мучительно ясна
Отдельность наша вечная от мира,
Как бухает не знающая сна,
С рождения заложенная мина!
Как мы одни, когда вполне трезвы!
Грызешь подушку с самого рассвета,
Пока истошным голосом Москвы
Не заорет приемник у соседа
И подтвердит, что мир ещё не пуст.
Не всех ещё осталось звуков в доме,
Что раскладушки скрип и пальцев хруст.
Куда и убегать отсюда, кроме
Как в бедную иллюзию родства!
Неважно, та она или другая:
Дыхание другого существа,
Сопение его и содроганья,
Та лживая, расчетливая дрожь,
И болтовня, и будущие дети
Спасение от мысли, что умрешь,
Что слаб и жалок, что один на свете...
Глядишь,ївозможно слиться с кем-нибудь!
Из тела, как из ношеной рубахи,
Прорваться разом, собственную суть
Надежды и затравленные страхи
На скомканную вылить простыню,
Всей жалкой человеческой природой
Прижавшись к задохнувшемуся ню.
Пусь меж тобою и твоей свободой
Лежит она, тоски твоей алтарь,
Болтунья, дура, девочка, блядина,
Ничтожество, мучительница, тварь,
Хотя на миг, а все же плоть едина!
Сбеги в нее, пока ползет рассвет
По комнате и городу пустому.
По совести, любви тут близко нет.
Любовь тут ни при чем, но это к слову.
- - ----------
1) "Камю" - выдающийся французский коньяк, лауреат
Нобелевской премии
2.
...Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион. Паноптикум скорее.
Сначала - лирик, полупяный сноб
Из странной касты "русские евреи",
Всегда жилец чужих квартир и дач,
Где он неблагодарно пробавлялся.
Был программист - угрюмый бородач,
Знаток алгола, рыцарь преферанса,
Компьютер заменял ему людей.
Задроченным нудистом был четвертый.
Пришел умелец жизни - чудодей,
Творивший чудеса одной отверткой,
И дело пело у него в руках,
За что бы он ене брался. Что до тела,
Он действовал на совесть и на страх
Напористо и просто, но умело.
Он клеил кафель, полки водружал,
Ее жилище стало чище, суше...
Он был бы всем хорош, но обожал
Чинить не только краны, но и души.
Она была достаточно мудра,
Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой
Желать другим активного добра
И лезть в чужие жизни с монтировкой.
Потом - прыщавый тип из КСП,
Воспитанный "Атлантами" и "Снегом".
Она привыкла было, но в Москве
Случался он, как правило, пробегом
В Малаховку с каких-нибудь Курил.
Обычно он, набычившись сутуло,
Всю ночь о смысле жизни говорил,
При этом часто падая со стула.
Когда же залетела - был таков:
Она не выбирала сердобольных.
Мелькнула пара робких дураков
По имиджу художников подпольных,
По сути же бездельников. Потом
Явился тощий мальчик с видом строгим
Он думал о себе как о крутом,
При этом был достаточно пологим
И торговал ликерами в ларьке.
Подвальный гений, пьяница и нытик,
Неделю с нею был накоротке;
Его сменил запущенный политик,
Борец и проч., в начале славных дел
Часами тусовавшийся на Пушке.
Он мало знал и многого хотел,
Но звездный час нашел в недавнем путче:
Воздвиг на Краснопресненской завал
Решетки, прутья, каменная глыба...
Потом митинговал, голосовал,
В постели же воздерживался, ибо
Весь пар ушел в гудок. Одной ногой
Он вечно был на площади, как главный
Меж равными. Потом пришел другой
Он был до изумленья православный.
Со смаком говоривший "грех" и "срам",
Всех православных странная примета,
