Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
В чем же провинилась почти девяностолетняя к тому времени старуха, младшая дочь Толстого, перед советским государством, перед его бдительной цензурой?
Незадолго до Второй мировой войны она при поддержке группы русских эмигрантов, среди которых был и Сергей Рахманинов, организовала и возглавила "Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней". В историю эта благотворительная организация вошла под кратким названием - "Толстовский фонд". Советская пропаганда выливала на этот фонд ушаты грязи: и с ЦРУ он связан, и шпионов поддерживает, и диссидентов подкармливает, и вообще собрал под свою крышу сплошь изменников Родины. И вот в порядке этакого пропагандистского отмщения ее имя потребовали забыть, запретили упоминать в печати, и, как выяснилось, в пьесах тоже.
Замечу, что в первом варианте пьесы, то-есть в том, что рассмотрела цензура, Александра Львовна отнюдь не выглядела ангелом. Вряд ли ее можно было принять за положительного героя в воспроизведении той драмы, что поглотила яснополянский дом. Но в главлите в тонкости не вникали: убрать для ясности!
Что было делать? Или упереться, и, значит, поставить крест на всем проекте, или все-таки отказаться от персонажа "дочь Александра"? И порадоваться, что хотя бы не потребовали убрать Льва Толстого.
Я встал на путь конформизма. В конце концов сама Александра Львовна подавала пример в сходной ситуации. В изданном ею через два года после ухода Толстого (в 1912 году) трехтомнике "Посмертныя художественныя произведенiя Льва Николаевича Толстого" она в комментарии к "Отцу Сергию" сообщала: "Те места в тексте, которые выпущены по цензурным соображениям, везде заменены точками". Вот и ее теперь предлагалось как бы заменить точками...
Отказаться от пьесы было бы равно самоубийству. А тут еще другой важный рубеж оказался преодоленным: пришел положительный отзыв из Института мировой литературы. Старший научный сотрудник, кандидат филологических наук Л. Громова-Опульская писала в нем: "В пьесе Даля Орлова видна основательная эрудиция, в диалогах и сценах умело использованы многочисленные источники: незаконченная автобиографическая драма Л.Толстого "И свет во тьме светит", письма, дневники, мемуары, документы, относящиеся к уходу Толстого из Ясной Поляны. Этот разнообразный фактический материал автор сумел художественно переосмыслить, придав ему цельность, драматургическую законченность... могу сказать, что пьеса о последних годах жизни Толстого, написанная Д. Орловым, несомненно, представляет интерес для современного зрителя".
И после этого отступить, сдасться?
Надо было придумать, как, убрав столь важный персонаж, не нарушить целостность пьесы, сохранить ее внутренний смысл. Простые вычеркивания невозможны. Это не механическая работа. Ведь все сцеплено, взаимно связано, взаимозависимо, внутренне обусловлено. Тронешь одно - отзовется в другом. Выручило подробное знание деталей яснополянской ситуации, понимание места и роли в ней каждого, кто оказывался или мог теперь оказаться персонажем пьесы.
Вместо персонажа "дочь" я ввел персонаж "переписчица". Эта переписчица не с потолка свалилась - в доме Толстого действительно работала переписчица Феокритова - особа, полностью созвучная Александре Львовне по симпатиям и антипатиям, по готовности делать то, что было бы любезно именно младшей дочери Толстого.
Кроме того, персонаж "младший сын", читай - Лев Львович, по отношению к общему конфликту в доме принадлежал, условно говоря, к той же группировке, что и его младшая сестра. Поэтому к нему, как и к переписчице, без принципиальных смысловых утрат, перешли некоторые ее тексты.
Понятно, что пришлось покрутиться и с некоторыми сюжетными положениями, уводя за кулисы Александру Львовну, но включая в действие другие персонажи.
Новая редакция "Ясной Поляны" повторно была отправлена в цензуру, и 19 июля 1972 года пьеса получила, наконец, главлитовское разрешение. Если считать от момента, когда я первый раз ставил точку, на все про всё ушел год.
К сожалению, "Ясная Поляна" и поставлена была, и опубликована в журнале "Театр" именно в том - пост-цензурном варианте. В своей книге "Место явки - стальная комната" (Издательство "Спутник +". 2008) я опубликовал ее в подлинном виде, такой, какой она была до вмешательства главлита.
И - несколько слов в заключение этой главы... Многое из того, что связано было у пишущей братии еще не так давно с запретительством, цензурированием, ортодоксией, вроде пережитых мытарств с продвижением "Ясноя Поляны", что казалось тогда и значительным, и трудноодолимым, сейчас уже забывается. Сегодня трудно представить во всей реальности то состояние внутренней скованности, унизительной зависимости, в котором мог оказаться любой, претендующий называться автором. Бдел, не дремал и "внутренний редактор" - это когда добровольно не делаешь того, что, понимаешь, все равно "не пройдет". Но часто и он не спасал. Ты, как говорится, предполагаешь, а тобой располагают.
Цензурные трудности "Ясной Поляны", лишенные на поверку всякого здравого смысла, показывали, кроме всего прочего, что Система утрачивала способность распозвать даже собственную пользу. Секла по инерции, костенея под грузом самою же ею порожденных пропагандистских штампов.
Омск в бесконечности
Теперь всеми и вся разрешенная пьеса жгла руки: кто же в конце концов поставит?!
Попытки увлечь некоторых мэтров, вы помните, закончились ничем.
У Толстого где-то сказано: если долго вглядываться в одну точку, она вырастает в бесконечность. Точка приложения всех моих сил была теперь одна. Я упорно вглядывался в нее, но действительно ничего, кроме бесконечности, там не обнаруживал.
Признаться, за все свои драматургические годы так и не удалось найти закономерности, по которым пьеса или сценарий находят своего режиссера, а затем и свою так называемую "производственную" судьбу. Каждый раз - стечение обстоятельств. Впору случайности рассматривать как закономерности.
И вот лечу в Омск. Командировка "по линии" Бюро пропаганды советского киноискусства. Предусмотрены выступления в больших залах, ответы на записки - встречи со зрителями. В нашей небольшой группе - молодой Коля Губенко. Известный актер любимовской Таганки впервые как режиссер поставил фильм - "Пришел солдат с фронта". В Омске будут первые показы.
Николай Губенко - с фильмом, а я - о чем никто не знает - с пьесой. У него уже зрители есть, я о своих только мечтаю.
Улучив момент, с папкой под мышкой (в ней - пьеса) двигаюсь в сторону Омского драматического театра Подхожу. На фронтоне утопленные в ниши два бюста: в одной - Лев Толстого, в другой - Чехов. Толстой?! А может быть, к добру?..
В театре мощный человек с лицом добротной, этакой, можно сказать, античной выделки, причем исключительно эмоционально заряженный, бросается навстречу, и мы крепко обнимаемся. К нему и шел - Артур Хайкин.
Сколько было совместно выпито, переговорено, обсуждено с подробностями и с самых разных сторон! И за столиками в ресторане ВТО, того ВТО, которое еще не сгорело и размещалось на Пушкинской площади - угол Горького. По пьяни иные входили туда непосредственно через окно - первый этаж... И в моей однокомнатной в Угловом переулке, на Бутырском валу. Артур иногда оставался ночевать, на полу.
Когда познакомились, Артур был главным режиссером Ростовского на Дону театра юного зрителя. Там он поставил нашу с Левой Новогрудским пьесу "Волшебный пароль", современную театральную сказку. И - это была замечательная режиссерская работа. Вскоре спектакль по той же пьесе выпустил московский театр имени Маяковского, и явно проиграл ростовчанам, хотя были заняты превосходные артисты.
Артур был очень музыкален. В домашних наших посиделках всегда наступал момент, когда он брал гитару и, не жалея струн, ни в одной ноте не фальшивя, пронзительно и сильно, в стиле Жака Бреля, пел и кричал, содрогаясь: "А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты!.." Кстати, на премьере "Волшебного пароля" он сам дирижировал оркестром.
Большой, сильный, с неистовым взором и с истинно режиссерской безапелляционностью в речах, он был покоряющ для слабого пола. Много женился, разводился, иногда влипал в ситуации. После одних гастролей, кажется, в Харькове, в дверь его ростовской квартиры позвонили. Открыл. На пороге стояло очаровательное создание, с которой недавно коротал харьковские досуги. "Здравствуй, Артур! - сказало создание и продолжило почти по старому анекдоту: - Я приехала жить вместе".
На площадке за её спиной два грузчика держали холодильник.
Холодильники были тогда в дефиците, но зачем Артуру второй?
В конце своего ростовского пребывания Хайкин женился на Тане Ожиговой - молодой приме местной драмы. С ней перебрался в Омск, она - артисткой, он - очередным режиссером. Главным там был знаменитый Яков Маркович Киржнер.
