Эра милосердия - Аркадий Александрович Вайнер
— Ненормально! — отрезал Груздев и с вызовом добавил: — Но к делу это отношения не имеет...
Он вытащил из кармана пальто носовой платок и вытер вспотевший лоб.
— Как знать, как знать, — неожиданно тонким голосом сказал Жеглов и достал из планшета записку, повертел ее в руках и спрятал обратно. — У вас оружие имеется?
Я мог бы поклясться, что при этом неожиданном вопросе Груздев вздрогнул! Взволновался-то он наверняка, потому что снова полез за носовым платком, и я впервые увидел, что до синевы бледный человек может одновременно покрываться испариной.
— Нет... — сказал Груздев медленно и протяжно. — Не может быть... Я как-то не подумал...
— О чем не подумали? — спросил Жеглов спокойно.
— Я совсем забыл о нем...
— Ну-ну... — поторопил Груздева Панков.
— Неужели это из него?.. У меня был наградной пистолет... — Груздев говорил невнятно и с трудом, будто у него сразу и губы, и язык онемели. — Я совсем забыл о нем...
Он встал и направился к буфету, но на середине комнаты остановился и повернулся к Панкову:
— Вы нашли?.. Это из него?..
— Покажите, куда вы его положили, — спокойно сказал Панков.
Груздев подошел к буфету, открыл верхнюю створку, достал оттуда шкатулку, из которой, по словам Нади, пропали драгоценности. Трясущимися руками откинул крышку, тупо уставился внутрь шкатулки. Панков встал, направился к Груздеву, подошли оперативники.
— Его здесь нет... Я хранил его в шкатулке.
— А взяли когда? — осведомился Жеглов.
Груздев, словно не желая разговаривать с Жегловым, ответил Панкову:
— Я не брал... Поверьте, я не знаю, где он!
Панков развел руками, будто хотел сказать: «Не знаете, так не знаете, поверим...» — а Жеглов развернул газетный сверток и показал коробку с патронами Груздеву:
— Вам вот этот предмет знаком?
— Да-а... — глядя куда-то вбок, сказал Груздев. — Знаком... знаком... Это мои патроны...
Трясущимися пальцами он положил в блюдце, стоявшее на буфете, окурок, достал из пачки-десяточки «Дели» папиросу, дунул в мундштук, примял пальцами конец его, закурил. Я видел, как он переживает, мне было тяжело смотреть на него, я отвел глаза и уперся взглядом в хрустальную пепельницу на столе. Там по-прежнему лежали окурки, и я вспомнил, что под диктовку Жеглова записал в свой блокнот: «три окурка папирос “Дели”».
Я пригляделся к окуркам, и в груди что-то странно ворохнулось, перехватило дыхание: мундштуки, наподобие хвостовика-стабилизатора бомбы, только без поперечной планки, были примяты крест-накрест. Точно так же примял сейчас свою папиросу Груздев! Уставившись в одну точку, он курил, затягиваясь часто и сильно, так что западали щеки и перекатывался кадык. «Это улика», — подумал я, и сразу же вдогонку пришла новая мысль: он ведь говорит, что здесь не был, — выходит, врет? Впрочем, может...
И неожиданно для себя сиплым голосом я спросил:
— Гражданин Груздев, скажите... ваша жена курит? То есть курила?..
Жеглов с удивлением и недовольно посмотрел на меня, но мне это было сейчас безразлично, я находился у самой цели и, не обращая внимания на Жеглова, нетерпеливо переспросил медлившего с ответом Груздева:
— Папиросы она... курила? — И я неловко кивнул на тело Ларисы.
Груздев внимательно посмотрел на свою папиросу, потом, не скрывая недоумения, сказал уныло:
— Не-ет... Она даже запаха не переносила табачного. Я на кухню всегда выходил...
— Тогда как же вы объясните... — начал было я, но Жеглов неожиданно встал между нами, приподняв руку жестом фокусника, громко и сухо щелкнул пальцами, врастяжку сказал:
— Од-ну ми-нуточку!.. Вы, гражданин Груздев, сейчас с другой женщиной живете?
Косо глянув на него, Груздев сухо, неприязненно кивнул, словно говоря: «Ну и живу, ну и что, вам какое дело?»
— Адресочек позвольте, — попросил Жеглов.
— Пожалуйста, — скривил губы Груздев. — Я надеюсь, вы не собираетесь ее допрашивать? Она никакого отношения не имеет...
— Мы разберемся, — неопределенно пообещал Жеглов. — Запиши, Володя.
Груздев продиктовал адрес и, пока я записывал его в свой блокнот, сказал, обращаясь скорее к Панкову, чем к Жеглову:
— Я просил бы не информировать квартирную хозяйку... Нам еще жить там... Вы должны с этим считаться.
— Я пока ничего обещать не могу, — сухо, неопределенно как-то сказал Панков, жуя верхнюю дряблую губу. — Следствие покажет...
Груздев возразил злым, тонким голосом:
— Вы меня извините, я не специалист, но мне кажется... В общем, не хватит ли следствию крутиться вокруг моей скромной персоны? Время-то идет.
Жеглов, не глядя на него, сказал равнодушно:
— Ну почему же вашей персоны? Разбираемся... как положено.
— Да что вы мне голову морочите?! — закричал Груздев. — Что я, не вижу, что ли, вы меня подозреваете? Чушь какая! Пистолет, патроны... окурки глядишь, в ход пойдут. — Груздев презрительно посмотрел на меня, прикурил от своей папиросы новую, окурок раздраженно швырнул в блюдце, не попал, и тот, дымясь, упал на ковровую дорожку.
Жеглов поднял окурок, аккуратно загасил его в блюдце.
— Да вы не нервничайте, товарищ Груздев, — сказал он мягко, почти задушевно. — Мы вас понимаем, сочувствуем, можно сказать... горю. Но и вы нас поймите, мы ведь не от себя работаем. Разберемся. Пойдем, Шарапов, я тебе указания дам. — Повернулся, пошел к дверям быстрой своей, пружинящей походкой и уже на выходе попросил Груздева: — Не серчайте, Илья Сергеич, лучше помогите товарищам с вещами разобраться — все ли на месте?
В коридоре, прижав меня к вешалке, Жеглов сказал быстро и зло:
— Ты вот что, орел, слушай внимательно. Значитца, с вопросами своими мудрыми воздержись пока. Твой номер шестнадцатый, понял? Помалкивай в трубочку...
— Да я... — вздыбился я на него.
— Помолчи, тебе говорят! — заорал Жеглов и сразу перешел почти на шепот. — Папиросы заметил — хвалю! Я их между прочим, как он только вошел, усек, но, обрати внимание, виду не подал. Ты усвой, заруби на своем распрекрасном носу раз и навсегда: спрос, он в нашем деле до-орого сто́ит! Спрашивать вовремя надо, чтобы в самую десятку лупить, понял?
Я покачал головой, пожал плечами: не понял, мол.
— Ну, сейчас не время, я тебе потом объясню, это штука серьезная, — пообещал Жеглов. — Наблюдай пока, мотай на ус. Как там у вас в армии говорят: делай, как я! И все! И давай без партизанщины, понял?
Я кивнул; и чувствовал я
