Ардан - Ольга Рубан
На последнем пункте оба замешкались и, в который раз, переглянулись. Оба они выучили наизусть, распечатали и упаковали в мультифору все найденные ими молитвы. Но они понятия не имели, как оно должно быть в идеале. Ира отказывалась обсуждать этот вопрос, как и все остальные пункты, по телефону или почте, а возможности приехать с вопросами к ней в Бельгию у Хворосто́вых не было.
Проставив галочки, Михаил смущенно посмотрел на нетронутую, застывшую по краям желтоватым жирком Натальину тарелку. Она ползала по полу и собирала последние свертки.
Он понимал, что они, как дилетанты, набрали много лишнего. Например, п.12. Часть мертвого тела… Он коснулся мигающим, несмелым взором многослойного, матерчатого, сшитого женой мешка, в который они уложили, как ему казалось, слишком много от того… похороненного парня. Бывалый пассажир, наверное, только срезал бы ногти или прядь волос, но они, мучимые тягостной неопределенностью, решили не мелочиться и откромсали садовым секатором все пальцы на руках и ногах, а потом вошли в раж и... словом, мешок уже побурел снизу, но вроде пока не вонял…
Когда Наталья запаковала рюкзак обратно, Михаил прокашлялся и спросил:
- Ты… собрала с собой поесть?
Она рассеянно кивнула.
- Ничего… кхм… запрещенного?
- Никакого чая или газировки. Только простая вода, хлеб и консервы. Пять банок тушенки, восемь - рыбных консервов, одна большая - маринованных огурцов, две - соленых грибов, пакет кошачьих сухарей и две упаковки чипсов.
Если верить Ирине, поездка редко длится больше двух часов. Они и проголодаться не успеют… Но еды должно быть достаточно, чтобы… угощать попутчиков.
Оба они ненадолго застыли, глядя друг другу в глаза и размышляя, что это будут за… попутчики, а потом запястные часы Натальи тихонько и мелодично заблинькали. Она устало поднялась и молча вышла – пора ставить Лёхе капельницу.
- Не нравится мне все это…, - пробормотал Миша, глядя на ветреный сентябрьский день за окном. Стекла запотели и лениво змеились дождевыми каплями, где-то в вентиляции противно пищало, словно там завелся огромный комар.
…
По мокрому тракту Михаил вел машину очень аккуратно. Никого не обгонял, а себя давал обгонять всем, то и дело включая поворотник. Тише едешь – дальше будешь. Не хватало только влепиться на мыльном асфальте в отбойник и куковать с немощным инвалидом на заднем сидении в ожидании ДПС и скорой. А если машина выйдет из строя, им еще долго не удастся осуществить задуманное. Да и время на исходе. Лёха совсем плох.
При мысли о сыне Михаил заиграл желваками и еще больше скинул скорость.
За окном проносились туманные, серые сумерки. Дождь даже на дождь-то не походил. Казалось, что какой-то гнусный тип время от времени набирал полный рот воды и опрыскивал лобовое стекло мелкими брызгами. Так когда-то опрыскивала перед глажкой белье его, Михаила, мать - в ту святую пору, когда утюги с функцией отпаривания были из области научной фантастики. Он скосил глаза на жену и тут же отвернулся. Сдала, постарела, обрюзгла… Кожа на лице – как дрожжевое тесто. Лепи из него, что хочешь, но получится все равно что-то несимпатичное. Когда-то они с Иркой были, как две капли воды – черноглазые бестии с точеными фигурками и аппетитно торчащими под легкими одежками соска́ми… Ирку он толком не видел уже очень давно, а вот на жену глядел каждый день. И от той чернявой красотки даже тени давно не осталось… В который раз за эти двадцать с лишним лет он задался вопросом: как простое юношеское любопытство могло завести его так далеко, глубоко и беспросветно.
Наталья полностью ушла в себя и, сосредоточенно хмуря давно не щипанные брови, загибала пальцы. Снова и снова мысленно проверяла, все ли взяли… Надо будет еще раз все проверить у периметра. Потому что, если хватятся чего-то в автобусе, то все накроется медным тазом. Придется искать другой транспорт, а если учесть, что и этот они искали почти полгода, и еще год тестировали…
Михаил скинул скорость до минимума, боясь проскочить неприметный поворот. Не проскочил. Тут же стало намного темнее и тише. Асфальт, хоть и плохонький, был, но, исколесив эту дорогу вдоль и поперек, он так и не понял, зачем его укладывали. Ни единого населенного пункта или дачного кооператива. И ни единого столба.
Он глянул по зеркалам. Никто не увязался. Еще несколько секунд позади была видна оживленная, в тумане водяной взвеси трасса, а потом дорога чуть завернула, и вокруг остался только осенний лес и разбитый асфальт. С заднего сидения, где завернутый в слишком большой для него спальник, лежал Лёха, послышался сдавленный стон. Скоро придется ставить укол…
…
Беда нагрянула два года назад совершенно неожиданно. С Лёхой, студентом-отличником, стало твориться что-то неладное. Внезапные перепады настроения, длительные периоды апатии и депрессии, вялость. Наталья грешила на утомление от учебы и чуть ни силой отбирала у него учебники и ноутбук с телефоном, чтобы дать отдых глазам и мозгу.
Михаил же, хотя их умница-сын даже дежурный глоток шампанского по праздникам выпивал, как лекарство – кривясь и торопливо закусывая - заподозрил наркотики. То, что сын брезгливо игнорировал молодежные вечеринки и предпочитал проводить свободное время в своей комнате за книгой, пугало его до чертиков. Одно дело – студенческие эксперименты, и совсем другое – употреблять что-то втихаря, в одиночку… Миша не делился подозрениями с женой, но, ненавидя себя, время от времени прочесывал сыновнюю комнату чуть ни с микроскопом. И ничего не находил.
А когда однажды Лёха, заикаясь и пряча глаза, в которых плескался ужас, пожаловался отцу, что… не может понять цифры в учебнике, Михаил тут же потащил его в больницу, где после длительных «хождений по мукам» и был поставлен страшный диагноз – Болезнь Кройцфельдта-Якоба или по-босяцки «Коровье бешенство».
Они
