Как гончар Хани решил жениться - Инга Львовна Кондратьева
– Как так?! – воскликнул изумлённый отец. – Так про какую же из моих дочерей мы сейчас говорим, ведь они всегда вместе – одна без другой на базар не ходит!
Теперь настала очередь Хани замереть в немом удивлении. С трудом подбирая разбегающиеся куда-то слова, он изо всех сил пытался сохранить достоинство в дозволенной ему уважаемым человеком беседе.
– Не понимаю, как же так? – бормотал он. – Я же спрашивал… Тогда… В первый раз, когда увидел я красоту её и стоял поражённый, глядя ей вслед, люди сказали мне: «Это дочь достославного Хафиза!» А кроме неё, я никого вокруг и не заметил…
– Кажется, я начинаю догадываться, – улыбнулся в усы горделивый отец. – Но скажи мне, юноша, а в каком наряде была тогда моя дочь?
– В ослепительном, о Хафиз! – ответил гончар. – Все краски хурмы и граната переплетались в затейливых узорах невесомых тканей её одежд! Богато расшитый золотыми нитями и блистающими рубинами алый кушак подпоясывал её тонкую талию. Звенящие браслеты загодя предупреждали всех о её появлении и ещё долго затихали перезвоном, когда её уже не было рядом…
– Да. Это она! – воскликнул Хафиз. – Когда четырнадцатый день рождения пришёл к моей дочери, решил я сделать подарок не только ей, но и себе. Захотел я запечатлеть этот миг, когда дочь из ребёнка превращается во взрослую девушку, сохранить его для себя навсегда, чтобы легче было отпустить потом её саму. Накупил я у заморских купцов самых дорогих красок всех цветов и оттенков и заказал её портрет лучшему мастеру. Так, знаешь, половина красок осталась нетронутыми – кобальт, лазурь и индиго пригодились позже, для портрета младшей. А вот кармин, сурик и киноварь пришлось докупать. Кстати, о покупках! Вспомни, расплачивалась ли моя дочь сама за выбранный у тебя товар?
– Нет, никогда, – заверил купца гончар. – Она только выбирала да указывала слугам, что и куда грузить.
– Всё точно! Это моя старшая – Шамсия5. Она хорошая дочь, но давать деньги ей в руки при походах на базар я давно не рискую – всё потратит на сладости и побрякушки, – уже откровенно сиял радостью явно обожающий свою старшую дочь отец. – Ну, тогда, может, вспомнишь, кто оплачивал покупки и отсчитывал тебе монеты – той руки ты уж точно касался! – вовсю улыбался Хафиз.
– Женщина, – как сквозь сон припоминал Хани. – Скорее молодая девушка… Тонкая рука с прозрачной кожей, на ней перстень с синим камнем. Одета во что-то голубое… или бирюзовое… Нет, не вспомнить. Она какая-то неуловимая… Как воздух.
– И надёжная, как скала… Ты хорошо сказал: незаметная, как воздух. И привычная, как дыхание… У неё на руке кольцо её матери. Только один день были они вместе на земле… Моя дорогая жена родила Шахрият6, когда солнце ещё не взошло, и угасла на закате этого дня вместе с его последними лучами. И я, вопреки обычаю, решил, что её перстень будет принадлежать нашей младшей дочери, слишком мало у той осталось от матери – один только день. А у старшей было три года материнской нежности. Слишком привязаны были они друг к другу, слишком многое потеряла в один миг Шамсия. Я боялся тогда за неё больше, чем за малышку, которая просто не понимала, чего лишилась. С того дня я хотел восполнить ей утрату и все силы отдавал, чтобы удвоить родительскую ласку и заботу. Не спускал Шамсию с рук, везде брал её с собой, не упускал из виду ни на минуту. Всё позволял, всё доставал, чего только ни пожелает – любые наряды, любые заморские диковины! А Шахрият сначала была слишком мала – няньки да служанки растили её. А потом так сложилось, что уединение стало её прибежищем и отрадой. И хоть она тоже не имела ни в чём отказа, но желания её были совсем иными – сначала любимицы-собаки, позже резвые рысаки и всегда – новые книги и лучшие учителя. И сейчас она мне не только любимая дочь, но и верный помощник.
Эти отцовские слова прозвучали с затаённой гордостью, и уголки глаз Хафиза сверкнули подозрительно влажными лучами.
– Я сейчас позову обеих моих дочерей в сад. Ты останешься в беседке, будешь их видеть и слышать наш разговор. Но обещай мне, что не подойдёшь ближе, пока я не дам тебе знак, и не проронишь ни одного слова, пока с ними говорю я.
– Обещаю, о мудрый Хафиз. Но зачем ты зовёшь обеих, если мы уже поняли, что речь идёт про твою старшую дочь?
– Ты пришёл ко мне. Ты сказал: «Мне нравится твоя дочь. Я встретил её на базаре». Ты не назвал имени. Посему быть так – я буду говорить с каждой.
III
Казалось, что птицы громче запели свои песни, а усыпанный цветами сад раскрыл ещё больше бутонов, соревнуясь со свежестью и красотой появившихся в нём девушек. Это на зов своего отца явились обе дочери Хафиза. Жадно вглядывался Хани в свою желанную, но и сестру её с интересом рассматривал, немного смущаясь тем, что раньше вообще ту не замечал. Черты лица обеих были схожи, и сейчас, хихикая и бросая короткие любопытные взгляды в беседку, наклоняясь друг к другу и о чём-то перешёптываясь, издалека были они различимы только цветом одежд. Не мог наглядеться на живописную пару и умилённый Хафиз. Но вот отцовский долг возобладал наконец над отцовской гордостью, и он начал свою речь.
– Смейтесь, заливайтесь, пташки мои вольные! Радуйте отца своим щебетом, весельем и безмятежностью. Вовек не прерывал бы я этих волшебных моментов, только благодарил бы судьбу да наблюдал издали… Но разговор у нас с вами будет сейчас хоть и не печальный, но серьёзный, потому что сулит он нам возможное расставание и немалые перемены в жизни для всех нас.
– Ты снова собрался в дальний путь, батюшка? – спросила старшая сестра с лёгким удивлением. – Ведь только три луны сменилось, как вернулся ты с богатым караваном. Неужели товары твои иссякли, и ты вновь покинешь нас на долгие дни и недели?
– Нет, сестра, – с тревогой подала голос и младшая дочь купца. – Хоть и длительны эти поездки и томительны ожидания, но они привычны для нас всех. Отец говорит о каких-то более важных изменениях. И о
