Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов
Орлов выслушал его молча, а Кривошеин, видя на его лице немой вопрос и не правильно поняв причину беспокойства, продолжил:
— Теперь пока они до Мадрида доберутся, неделя пройдёт, не меньше. Мы сами, скоро на фронт. Наверное, туда перебазируемся быстрее, чем водители успеют вернуться. Не переживайте, транспорт мы выделили, груз уехал по назначению, водители надёжные, довезут.
Орлов сдержал удивление. Он понимал, что Кривошеин уверен в своих действиях и не видит поводов для сомнений. Выдержав паузу, он коротко поблагодарил танкиста:
— Ясно. Благодарю за чёткое исполнение приказа, отражу в рапорте.
Кривошеин удивлённо слегка приподнял бровь, но опять ничего не сказал, наблюдая, как представитель НКВД направляется к машине.
«Похоже англичане кинули меня с грузом или кто то кинул самих англичан!» — удивлялся про себя Орлов.
23 октября 1936 года. Пещера в окрестностях Лос-Альказарес.
Лёха очнулся от боли в груди и левой ноге. Он лежал на руле почти в полной темноте, лишь слабое свечение сзади пробивалось сквозь щели, едва позволяя разглядеть смутные контуры вокруг. Кряхтя, он выбрался из-под руля и откинулся на сиденье. Рёбра ныли, но дышать вроде бы можно было, без резкой боли.
— Будем надеяться, не перелом, а просто ушиб, — подумал он, массируя грудь. Нога болела особенно сильно — он, видимо, сильно ударился об что-то под рулём. Потрогав лоб, Лёха нащупал здоровенную шишку, которая отозвалась резкой болью при каждом прикосновении.
Он попробовал открыть правую дверь, но та едва приоткрылась на десять сантиметров и упёрлась во что-то твёрдое. Попытка приложить сиду провалилась, дверь не открывалась. Собравшись с силами, на ощупь Лёха подобрал с пола кабины свой Браунинг, чехол с фотоаппаратом и сумку с катушками отснятой плёнки.
С трудом протискиваясь мимо руля, он толкнул водительскую дверь. Она открылась чуть больше, давая шанс выбраться наружу. Лёха начал пролезать в приоткрытую щель, но в какой-то момент застрял, повиснув головой на улице и оставив ноги в кабине.
«Словно Винни-Пух, застрявший в норе у Кролика», — думал Лёха, дергаясь из-за всех сил.
Он дёргался, повиснув головой вниз, упираясь руками в землю, но зад никак не желал пролезать.
— Да уж, стоило попадать в этот мир, чтобы подохнуть зажатым в какой-то дыре, — пробурчал он, злясь на свою беспомощность.
Лёха медленно, по сантиметру, протискивался сквозь дверь, пока, наконец, не потерял опору и не свалился под колёса. Но зато освободил ноги из кабины. Весь помятый и расцарапанный, он ползком протиснулся между задними колёсами полуторки и каменной стеной, чувствуя, как каждое движение отдаётся болью в теле.
— Это куда ж меня угораздило въехать? — думал Лёха, встав около заднего борта полуторки, — пещера какая то что ли, сказал он пытаясь разглядеть окружающую его действительность.
Пройдя метров семь, он упёрся в густые и колючие кусты. Раздвигая их руками Лёха пролез по коридору, который пробила в кустах полуторка.
Выбравшись на поверхность, Лёха оказался на дне крутого оврага. Полуторка слетела с длинной обрывистой насыпи и влетела в какую-то пещеру, скрытую среди камней. Лёха поднял голову, и над ним раскинулась звёздная ночь, чёрное небо усеянное яркими звёздами и словно улыбаясь ему, ярко светила Луна.
— Ахренеть! — бормотал себе под нос Лёха, распихивая свои пожитки — фотоаппарат, Браунинг и сумку с кассетами плёнки. Он осмотрелся, ища путь и заметил склон, который казался ему чуть менее крутым, чем остальные. Карабкаться было тяжело — каждый шаг давался с трудом, острые камни цеплялись за одежду и оставляли ссадины на руках. Лёха выбирал опору, хватаясь за выступы, корни и сухие кусты, которые были настолько крепкими, что могли выдержать его вес.
Прошло около двадцати минут, когда, наконец, он, вымотанный до предела, вскарабкался на относительно ровное плато. С трудом отдышавшись, Лёха огляделся вокруг. Внизу, метрах в двухстах, простиралась равнина, которая вдалеке упиралась в тёмную гладь моря. Правее вдали светились огни небольшого селения, по-видимому, Лос-Альказареса.
— Слава богу, испанцы не додумались ещё до светомаскировки, — подумал он, рассматривая едва заметные огоньки.
Преодолев желание растянуться на камнях и отдохнуть, Лёха начал осторожно спускаться в долину. Ему приходилось двигаться медленно, удерживая равновесие и стараясь не сорваться вниз. Каждый шаг давался с трудом, левая нога ныла, а шишка на лбу ещё больше распухла. «Я стал похож на единорога!» — пытался шутить над собой Лёха. Получалось так себе, но он продолжал идти, понимая, что остановка в таком состоянии — совсем не лучшая идея.
Примерно через час, совершенно измученный и хромающий, он добрался до каменистой дороги. Выбрав направление, Лёха пошёл в сторону моря, надеясь выйти на знакомые места или хотя бы встретить кого-то, кто мог бы помочь. Шёл он долго, местность вокруг казалась бесконечно пустынной. Лишь час спустя, когда начало светать, удача наконец улыбнулась ему — Лёху подобрал крестьянин на повозке, который вёз молоко на рынок.
— Извини, Руссия, к аэродрому делать крюк не могу, опоздаю к открытию, — покачал головой крестьянин, когда Лёха попросил его подбросить поближе.
Пришлось Лёхе снова идти пешком. Он продолжал двигаться в направлении аэродрома, хотя каждый шаг давался с болью, тело было измотано до предела.
Когда до КПП оставалось совсем немного, Лёха услышал далёкий гул в воздухе. Он поднял голову, напрягая зрение, и заметил быстро приближающийся силуэт самолёта. Это был знакомый ему трехмоторный Юнкерс, который безнаказанно рассекал утреннее небо. Самолёт шёл достаточно низко и тут из его брюха посыпались мелкие бомбы.
Инстинктивно Лёха бросился на землю и прикрыл голову руками. В следующий миг раздался громкий взрыв совсем рядом, и земля вздрогнула. Что-то тяжёлое ударило его по голове, с силой прижав к земле.
На мгновение Лёха почувствовал, как всё вокруг расплывается, и перед глазами поплыли чёрные пятна. Всё тело будто разом оцепенело, и его сознание погасло в который раз, словно свет в комнате, когда выключают рубильник.
23 октября 1936 года. Госпиталь Картахены
Очнулся Лёха в какой-то белоснежной палате. Голова туго замотана бинтами, а всё тело болело, словно его катком прокатали. Голова гудела, как двигатель самолёта на взлёте, а сознание путалось, смешивая реальность с воспоминаниями последних дней.
«Где я?» — мелькнула мысль. Он огляделся по сторонам, стараясь сфокусировать взгляд на предметах вокруг. Белые стены, койки, в углу поблескивал какой то полированный аппарат зверского вида — всё указывало на то, что он в госпитале.
Дверь тихо приоткрылась,
