Фред Стюарт - Золото и мишура
Никогда прежде не доводилось ей спать таким спокойным и глубоким сном. Сейчас, когда стук в дверь каюты разбудил Эмму, она все еще была исполнена радостью сексуальной близости.
— Арчер… — пробормотала она, переворачиваясь на правый бок и вспоминая, как Арчер ласкал ее груди своими сильными руками.
— Эмма! Ты проснулась?
Это был голос отца. Она села на койке и зевнула.
— Одну минуту, папочка.
Потерев глаза, она поднялась с постели и побрызгала на лицо водой из умывальника. Быстро вытерлась полотенцем, надела халат и подошла к двери.
Феликс был элегантным мужчиной. Некоторые их знакомые во Франкфурте даже критиковали его за некоторое щегольство, хотя ни изнеженным, ни тем более женственным он не был. Дело в том, что, будучи ювелиром состоятельных людей, Феликс де Мейер вынужден был одеваться так, как это было принято среди его клиентов. Его врожденный тонкий вкус и приятная внешность придавали ему аристократическую элегантность, которая так восхищала Эмму. В это утро он выглядел как всегда безукоризненно опрятным, в серой бобровой шапке, с украшенной золотым набалдашником прогулочной тростью в руке. Однако Эмме достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять: что-то случилось.
— Утро доброе, папочка, сколько времени?
— Почти полдень.
— Боже праведный, ну я и заспалась!
— Наверное, потому, что тебя не было в каюте до трех часов ночи. Можно войти?
Она посторонилась, поняв наконец, что случилось. Войдя, отец снял шапку. Эмма закрыла дверь.
— Садись, пожалуйста, на постель, папа.
— Благодарю, я лучше постою.
Она неуверенно улыбнулась и сама уселась на койку.
— Эмма, после трагической гибели твоей матери, — начал он, — я счел естественным принятие на себя как сугубо отцовских, так и материнских обязанностей, насколько это вообще осуществимо. Однако, боюсь, я не особенно-то в этом преуспел. Скажи, какие у тебя отношения с мистером Кларком?
Эмма перевела дыхание.
— Не стану лгать, папочка, я люблю мистера Кларка.
— Полагаю, именно с ним… с ним ты и провела эту ночь?
— Да.
Он нахмурился.
— Неделикатный вопрос, но и все-таки… вы занимались любовью?
— Да.
— Понятно. — Феликс провел указательным пальцем по губам. Эмма часто видела этот жест, означавший, что отец крепко задумался. — Видишь ли, я ничего не имею против мистера Кларка, — продолжил отец. — Более того, мы все перед ним в долгу за то, что благодаря именно ему нам удалось сохранить хоть часть нашего состояния. Между прочим, после того что произошло прошлой ночью, я немало размышлял о том, нужно ли нам вообще продолжать путь в Калифорнию при наших-то заметно уменьшившихся средствах. И все-таки пришел к выводу, что денег наших вполне достаточно для того, чтобы вполне прилично обосноваться в Калифорнии, хотя мы и не сможем наладить жизнь на таком высоком уровне, о котором я раньше мечтал. Скажи, ты одобряешь это мое решение?
— Разумеется, папочка. Мне и в голову не приходило, что мы не поедем в Калифорнию.
— Да, но такая мысль пришла в голову мне. Но раз уж мы все-таки заплатили за билеты на «Императрицу Китая», а заплатить пришлось весьма значительную сумму…
Феликса прервал мрачный рев пароходной сирены. Вытащив из кармашка золотые часы, он посмотрел на циферблат.
— Полдень, — сказал он. — Какие бы недостатки ни были у этого корабля, он, по крайней мере, идет по расписанию. Мы должны отплыть из Каира ровно в полдень.
Пароход вздрогнул, и Эмма услышала отдаленное «шш-шш-шш», издаваемое начавшими вращаться колесами. Феликс положил часы в кармашек.
— А ты знаешь, — продолжил он, — что мистер Кларк не настоящее его имя?
— Да, но как ты об этом узнал?
— Об этом говорит весь пароход. По-видимому, твой юный любовник ограбил в Огайо банк.
Эмма вся напряглась от тревожного чувства.
— Папочка, что случилось?
— Примерно два часа назад, вскоре после того как мы пришли в Каир, на пароход явилась полиция и арестовала мистера Кларка, которого в действительности зовут Коллингвуд, если не ошибаюсь.
— Арчер! — Эмма вскочила с постели. — Я должна пойти к нему! Где он?
— Его арестовали и увели на берег. Он будет отправлен обратно в Огайо, где его будут судить…
— Арчер!
Эмма ринулась к двери, но Феликс поднял трость, преграждая дочери путь.
— Слишком поздно. Пароход уже отошел от причала.
С гневным выражением лица она резко обернулась, ее восхитительные аметистовые глаза были наполнены слезами.
— Почему же ты не разбудил меня? — почти крикнула она.
— Ты должна забыть мистера Коллингвуда, Эмма. Поначалу тебе будет очень больно, я понимаю, однако ты должна забыть…
— Ты специально сделал все это! Ты дал мне возможность спать, когда они арестовывали и уводили его. — В ее глазах мелькнуло паническое выражение. — Это наверняка корабельный эконом выдал Арчера.
Отведя отцовскую трость в сторону, Эмма выбежала из каюты, оставив дверь раскрытой.
— Эмма!
Она бежала босиком, в неглиже.
— Эмма, вернись!
Она бежала на корму, расталкивая глазеющих на нее пассажиров, и наконец достигла палубного ограждения. Возле правого борта со звуком «шш-шш-шш» вращались огромные лопасти, приводящие судно в движение. Опускаясь в воду, каждая лопасть вскоре выныривала на поверхность, поднимая тучу брызг, и каждый гребок все более и более отдалял пароход от иллинойского берега, все далее уносил его по волнам Миссисипи. Ветер трепал волосы Эммы, которые рассыпались на множество кудрявых черных локонов. Она уставилась на маленький прибрежный городок Каир, который все более отдалялся, тая вдали.
— Арчер! — зарыдала Эмма.
Двое средних лет коммерсантов из Луисвилля поспешили прийти ей на помощь, иначе Эмма рухнула бы на палубу.
— Мой дорогой господин де Мейер! — воскликнула графиня Давыдова, подойдя к Феликсу, в то время как двое мужчин осторожно перенесли Эмму в ее каюту. — Что могло случиться с вашей очаровательной дочерью?
— Боюсь, — печально сказал Феликс, — что только что разбилось ее сердце.
Глава шестая
К тому времени, когда в Новом Орлеане Эмма взошла на борт «Императрицы Китая», она уже поняла, что беременна. У нее не было месячных, и, более того, она чувствовала, как внутри у нее начинает существовать что-то совершенно новое, особенное. Мысль о том, что она носит в себе ребенка Арчера — а в его отцовстве никаких сомнений и быть не могло, — вызвала у Эммы противоречивые чувства. С одной стороны, она испытывала затаенную радость при мысли, что в ней зреет живое напоминание о молодом человеке, в которого она так отчаянно влюбилась, и эта мысль помогала ей выкарабкаться из состояния депрессии, в которую поверг ее арест Арчера. С другой стороны, Эмма оказалась перед лицом чудовищных практических трудностей, с которыми сталкивалась всякая незамужняя женщина, собиравшаяся стать матерью-одиночкой. В ответ на ее признание в том, что между нею и Арчером была любовная близость, отец почти ничего не сказал, однако поступки его красноречивее всяких слов говорили о том, что он обо всем этом думает. Феликс не будил Эмму до тех пор, пока пароход не отчалил от Каира, чтобы таким образом предотвратить всякую безрассудную попытку дочери последовать за Арчером. Эмма знала, что про себя он говорит примерно следующее: «Да, я знаю, что Арчер не самый неприятный из грабителей банков молодой человек. Но будет куда лучше, если этого человека вовсе не будет в жизни дочери». И кроме того, Эмма отлично понимала, что отец совсем не придет в восторг от известия, что она беременна, не имея при этом семьи.
Эмме отчаянно хотелось хоть с кем-то поговорить, посоветоваться. Но с кем? Ведь не с Дэвидом же обсуждать проблему, тем более что он вовсе не горевал из-за отсутствия Арчера, а даже наоборот. На трехмачтовом клипере «Императрица Китая» набралась едва ли дюжина пассажиров, поскольку он считался в первую очередь грузовым судном. Однако все равно о таком интимном предмете Эмма не смогла бы поговорить ни с кем из этих посторонних людей.
В конце концов на второй день после выхода из порта Нового Орлеана, когда клипер скользил по водам Мексиканского залива, направляясь в сторону Гаваны, чтобы оттуда взять курс на Буэнос-Айрес, Эмма решилась подойти к графине Давыдовой. Элегантная русская светская дама, которая ехала со своей французской служанкой по имени Сесиль, понемногу подружилась не только с Феликсом, но и с Эммой. И хотя Феликс с каждым днем все более проникался романтическим чувством к графине Давыдовой, сама графиня, к удивлению Эммы, вела себя совершенно безупречно и ничем не давала дочери повода упрекнуть ее в желании окрутить отца. Ничто в поведении графини не подтверждало первоначального впечатления Эммы о ней как об авантюристке. Обаяние Давыдовой оказалось столь велико, что вспыхнувшая было враждебность Эммы по отношению к русской мало-помалу улетучилась, поэтому после дневного сна Эмма решилась-таки поговорить с ней. Она вышла на главную палубу, где и поджидала того момента, когда графиня выйдет из каюты, чтобы совершить прогулку на свежем воздухе. Ожидая выхода русской дамы, Эмма с интересом наблюдала за тем, что творилось на борту красивого клипера, который будет ее домом по крайней мере ближайшие четыре месяца.
