Неизвестно - Сахаров В. Северная война.
Глава 8.
Гамбург. Весна 6655 С.М.З.Х.
– Эй, кто такие!? – голос одного из дозорных германских вояк разнесся в первых вечерних сумерках над трактом Гамбург-Любек и впереди, за съемными заборами с острыми кольями, забряцало оружие. Я наклонился к графу Сигурду Плитерсдорфу, который находился рядом со мной, и прошептал: – Отвечай, граф, и помни про своего сына. Имперский феодал нахмурился, и я это заметил, а еще ощутил лютую ненависть ко мне, которая стремилась вырваться из глубины его души. Однако он мне не возразил, ибо жизнь единственного отпрыска и наследника для него настолько дорога, что ради нее Плитерсдорф даже готов пойти на предательство. Шагом граф послал вперед своего коня и уверенным командным голосом прокричал: – Это граф Сигурд Плитерсдорф! Ослепли что ли!? Освобождайте дорогу! Живее! Я хочу попасть в город до закрытия ворот! Городские стражники Гамбурга, которые охраняли дорогу, разглядели графское знамя, которое держал князь Иван Ростиславич Берладник, плечи коего украшал плащ с крестом, узнали знаменитого имперского феодала, покинувшего Гамбург пару дней назад, и рогатки были убраны на обочину. Граф продолжил свой путь в сторону города, а я махнул рукой дружинникам, которые были одеты как германцы. Несколько сотен конных воинов двинулись вслед за Сигурдом. Все шло как по маслу, и я улыбнулся. Удача пока на нашей стороне и, значит, вновь я оказался прав... План новой операции родился спонтанно. После битвы под замком на реке Траве, высший командный состав нашего войска, которое встало на месте гибели армии графа Плитерсдорфа, расположился в шатре вражеского военачальника. При нас тут же прошел допрос пленников: самого графа Сигурда, подтвердившего, что поймать Вартислава в ловушку получилось случайно, его сына Рудольфа, которого я принял за оруженосца, и сотников. Германцы разговаривали охотно, и это легко объяснимо – никто из них не хотел, чтобы в его задний проход засунули раскаленный прут. Поэтому информации о положении дел в стане крестоносцев, которые собирались в Гамбурге, мы получили очень немало. Ну, а когда речь зашла о наших дальнейших планах, то я оглядел своих товарищей: Вартислава Никлотинга, Гудима Громобоя и Идара Векомировича, провел предварительный анализ наших возможностей и предложил: – Что скажете, други мои, а не напасть ли нам на Гамбург? В шатре резко наступила тишина, соратники прекратили разговоры, и призадумались, а спустя пару минут Векомирович спросил: – Вадим, ты это серьезно? – Да, – ответил я, кивнул в сторону выхода, где за пологом находились пленники, и развил свою мысль: – Граф и его сотники, как один, подтвердили, что в Гамбурге неразбериха, а значит, мы можем этим воспользоваться. Плитерсдорф обеспечит нам доступ во вражеский город и пойдет гульба. Мы переоденемся в тряпки католиков, проникнем в расположение крестоносцев, сожжем продовольственные запасы, которые накапливаются германцами в пригороде, разгоним скотину, освободим рабов из славян, если таковые будут, и подпалим северные окраины Гамбурга. Силы у нас есть, огненных смесей хватает, и воины подготовлены хорошо. Поэтому нанесем один серьезный удар и отступим. – С нами много раненых, – сказал Громобой. – Завтра утром, вместе с наиболее ценной добычей, отправим всех к морю. Повозки есть, так что выделим на сопровождение обоза полсотни конных дружинников и снова сможем быстро перемещаться. – А граф не подведет? – поинтересовался Вартислав. – Это вряд ли. Его единственный сын с нами, а значит, Сигурд нас не сдаст. Да и если он закричит, что вот они венеды, хватайте язычников, то мы легко вырвемся. – Ну, а как быть с погоней, если германцы кинутся за нами следом? – Заранее организуем на тракте пару засек и если не сможем быстро оторваться, то заслон из лесовиков и варягов прикроет нас и даст всадникам возможность уйти в дебри и перегруппироваться. – Выходит, участие в бою примет только конница? – Нет. Все иначе. Пехота будет заниматься пригородом и после поджогов, не ввязываясь в затяжные бои, сможет легко уйти в дебри, а всадникам предстоит атаковать сам Гамбург, захватить ворота и устроить большой там-тара-рам за стенами. Поэтому конникам оторваться будет немного сложнее и главное внимание крестоносцев сосредоточится на них. – Вадим, а почему мы должны ограничиться только северной окраиной города? – княжич завелся. – Давай сразу центр возьмем, архиепископа прищучим, а бургомистра и всех наиболее знатных германцев на клинки насадим. Если не хочешь на такое дело идти, то я сам могу все сделать. – Ты так в себе уверен, Вартислав? – по моим губам пробежала усмешка. – Да. – Ничего не выйдет, друже, и я могу объяснить почему. – Объясни. – Ладно. Как наших воинов ни маскируй, германцы все равно раскусят, кто они такие, особенно днем, и здесь нам даже граф не поможет. У нас все иное, повадки и манеры, а кроме того, почти никто не знает вражеского языка. Верно? – Так и есть. – Во-о-от! – я назидательно вскинул вверх указательный палец. – А теперь сам представь. По городу идет крупный отряд, и зеваки наверняка начнут расспрашивать воинов, где были и что делали, да знакомых вызывать. Ответа нет или он кого-то не устроит, вот тебе и тревога. По этой причине атаковать противника надо ближе к вечеру, но в центр Гамбурга проникнуть все равно не удастся, ибо в сумерках городская стража и наемники архиепископа ставят на улицах заставы, которые не пропускают больше пяти-шести человек за один раз. – Но мы можем через них прорубиться, – не сдавался бодрич. – Конечно. Пробьемся, а вырваться уже не сможем, потому что пути отхода перекроют. Так что выбирай Вартислав, либо сбережем людей, либо убьем пару тысяч врагов и сами погибнем. Не знаю для кого и как, а для меня каждый мой воин дорог, словно кровный родич. Да и собственной жизнью я дорожу, поскольку дома меня ждут жены с детьми и прорва дел, которые без моего пригляда остановятся и зачахнут. Вартислав помолчал и кивнул: – Ты, Вадим, как всегда, прав. Поэтому я за твое предложение. – Присоединяюсь, – поддержал меня Громобой. – А я как все, – добавил Векомирович. – Воевать, так воевать. Налет, конечно, дерзкий, но с тобой Вадим синяя птица удачи и ты еще никогда не ошибался. – Так уж и не ошибался? – ухмыльнулся я. – Только если в мелочах, – Идар тоже усмехнулся и развел руками. – Однако в главном ты всегда был прав, и по этой причине мы тебе верим. – Отлично, – кивнул я. – Раз все мы в деле, давайте карты смотреть и думать, кто и где встанет, и чем во время предстоящей битвы будет заниматься. Мы проговорили половину ночи, и было решено следующее. Городом и его северными окраинами займусь я, и вместе со мной будут степняки, дружинники Берладника, десяток варягов с огненными смесями и двести воинов Вартислава. Сам княжич и его наставник временно возглавят общую пехоту и вместе с конницей Громобоя они атакуют лагерь крестоносцев и продовольственные склады. Векомирович с сотней арбалетчиков обеспечит наше прикрытие, а лесовики из племени Хеме, которые отловили всех беглецов из войска Плитерсдорфа, будут вести разведку с тыла, откуда могли появиться неучтенные нами отряды феодалов Верхней Саксонии. Что же касается нашего ключа во вражеский лагерь и в Гамбург, графа Сигурда, то ему деваться было некуда, и он наши условия принял. Ему оставляют жизнь и во время боя отпускают на свободу, после чего он присылает за своего наследника Рудольфа серьезный выкуп, и получает его живым и здоровым. Ну, а как он будет разбираться со своим сюзереном герцогом Генрихом Львом, это его личное дело, которое меня не касается. Сможет оправдаться и обелить свое имя, его счастье, а нет, так хотя бы сына сохранит. Ранним утром следующего дня замок на Траве был подожжен, и наше войско стронулось с места. Часть обоза и раненые, которых было очень даже немало, больше пятнадцати десятков, под охраной конной полусотни переправились на левый берег Траве и направились на северо-восток к развалинам Любека. Ну, а основные силы пошли на юго-запад к реке Лабе, которую германцы называют Эльба, и расположенному на ней Гамбургу. Прошли на удивление спокойно и тихо, патрулей не было, и дальних дозоров беспечные крестоносцы не высылали. Непонятно, может быть, они надеялись на свою силу, но, скорее всего, католики делали расчет на графа Сигурда, который по собственной инициативе выдвинулся вперед. Впрочем, это неважно. Главное, что до Гамбурга мы добрались к вечеру, как и намечали, и с этого момента началась боевая фаза всей операции, лихой и очень наглой... Итак, городские стражники оттащили с дороги рогатки и встали на обочине. Кавалерия помчалась вперед, к воротам, до которых было всего полтора километра, а следом подошла наша пехота, которая без шума перебила охранников, а затем свернула в поле, где находился огромный вражеский обоз. Лично я на первом этапе в драку лезть не собирался. Поэтому, как только дружинники и степняки влетели в ворота города, спрыгнул на брусчатку, дождался пока воины прикончат не ожидавших нападения стражников и вместе с пленником, несколькими воинами и сигнальщиком взобрался на привратную башню. В опустившейся на Гамбург ночной темноте конница скопилась на площадке рядом с воротами, которые воины тут же закрыли, чтобы крестоносцы не ударили нам в тыл. Я окинул взглядом большой торговый город, который был переполнен вражескими воинами. Затем перегнулся через стену, отметил, что воины готовы к бою, взмахнул рукой и выкрикнул: – Вперед! Не щадить никого! Жгите все! Сотники, главную улицу пока не трогать, а то назад не отойдем! В серьезный бой не ввязываться! Берегите силы, нам еще через вражеский лагерь прорываться! Начали! Меня услышали. Подле ворот осталось два десятка воинов, а остальные славянские всадники, убивая всякого, кто попадался на их пути, разлетелись по окраинам Гамбурга. В жилые дома, трактиры и хозяйственные постройки полетели огненные смеси и факела. Город начинал загораться, операция по-прежнему шла по плану, и я оглянулся. За стенами тоже было весело. Там горели обозные телеги, метались между огнями предназначенные на убой коровы и овцы, было слышно бряцанье оружия и ржание коней, и на фоне разгорающихся пожаров через лагерь крестоносцев двигались плотные темные треугольники конных дружинников и варяжской пехоты. ‘Елки-моталки! – мысленно воскликнул я. – Издалека эти треугольники, словно танки, нечто темное, приземистое, отблескивающее металлом и плюющееся огнем. Шикарное зрелище, жаль, видеокамеру еще не придумали или на худой конец фотоаппарат’. – Язычник, – неожиданно обратился ко мне имперский граф, – тебе доставляет удовольствие видеть, как умирают католики? – Нет, – я решил ему ответить, и качнул головой, – не католиков, а врагов. Мне все равно кто вы по вере и по национальности. Можно жить в мире, растить детей, налаживать хозяйство и радоваться каждому прожитому дню, благо, места, ресурсов, воды и чистого воздуха на земле еще много. Но нет, вы хотите навязать нам свою веру и завладеть венедскими землями, и за это расплачиваетесь. Нам, конечно, тоже достанется, слишком вас много, и потери среди венедов будут огромными. Но мы готовы к вашему приходу и потому добро пожаловать в ад, Сигурд Плитерсдорф. Все это, – рукой я указал на горящий город, – только начало, а когда вся ваша орда придет в венедские леса, вот там-то вы и познаете, что такое ярость славян. Плитерсдорф помедлил и задал новый вопрос: – А ты, действительно, отпустишь меня? – Да, ведь я обещал, а мое слово очень дорого стоит. – И когда я смогу уйти? – Можешь покинуть меня прямо сейчас, тебя никто не держит. За сына пришлешь четыреста кельнских марок серебром. Сроку тебе два месяца. Как и через кого можно передать выкуп помнишь? – Помню. Через датского купца Маргада Бьярниссона, который проживает в городе Рибе и имеет свою контору в Бремене. – Вот и ступай, граф Сигурд. Иди и моли своего бога, чтобы мы снова не встретились, потому что в следующий раз ты умрешь. Граф нерешительно сделал шаг по направлению к лестнице, которая вела вниз. Однако он вновь замер на месте, снова посмотрел на меня и с ненавистью в голосе сказал: – Я влиятельный человек, язычник, и смогу обелить свое имя, а потом посвящу свою жизнь только одному – мести. Я знаю твое имя и поверь, лучше тебе было бы убить меня прямо здесь. – А я не боюсь мстителей, граф Сигурд. У меня немало врагов и какой-то там имперский граф на общем фоне среди них смотрится очень бледно. Так что можешь стать в очередь. Граф Сигурд окатил меня гневным взглядом, который в отблесках разгорающихся пожаров полыхнул красными огнями, до хруста сжал кулаки и широкими шагами направился к лестнице. Вслед за ним пошел один из варягов, который обеспечит его проход через наших воинов, а я снова прислонился к парапету башни, и стал наблюдать за ходом боя. По улицам города с дикими выкриками носились сотни всадников. Летели в выбегающих из домов вражеских воинов стрелы степняков и сулицы бодричей, горели дома, а тяжелая конница рубила, и топтала полупьяных католических воинов. Однако вскоре нам начали оказывать сопротивление. Судя по всему, отряды городского ополчения, отлично экипированная и подготовленная пехота, местная стража и наемные отряды архиепископа были начеку и готовы выдвинуться в любой конец города на усмирение разбушевавшихся крестоносцев. Поэтому, как только начались поджоги, эти боеготовые подразделения сразу же направились навстречу опасности. Действовали германцы превосходно, четко и слаженно. По улицам, мимо горящих домов, в сторону северных ворот началось наступление ощетинившейся пиками стены из щитов, против которой биться смысла не было, и тогда я отдал приказ отступать. Полчаса погуляли, разор учинили, людей перебили не меньше тысячи, а сами потерь почти не понесли. Значит, задача выполнена, отходим. Перекрывая шум боя и треск горящего дерева, протяжный звук сигнального рога разнесся над задымленным городом. Метатели огнесмесей кинули в наступающих германцев несколько своих зарядов, и противник замялся. Хорошо вышколенная конница стала отступать к воротам, а я опять оглянулся. Варяги уже покинули вражеский лагерь. Обозы католиков горели, и под стенами царил хаос. Можно было отходить, но только с боем, ибо под воротами скопилось несколько сотен католиков, как конных, так и пеших, которые хотели найти укрытие за стенами. Это были паникеры, которых раскидать очень легко. Однако за их спинами на дороге строился крупный вражеский отряд из рыцарей и легких кавалеристов. Видимо, кто-то понял, что мы уже в Гамбурге, и решил нас подловить. Ну-ну, пусть попробует. Я и мои сопровождающие покинули башню и сели на лошадей. Конная масса славянских всадников давила мне в спину, но я не торопился и сначала окликнул командиров: – Сотники! Все люди на месте!? Никого не оставили!? Доложить о потерях! – Мои все! – откликнулся Иван Берладник. – Моих трое полегло! – отозвался Твердята Болдырь. – У меня пятерых нет! Убиты! – вторил ему Юрко Сероштан. – Отставших нет! Потерь не имеется! – добавил атаман Данко Белогуз. Далее тишина и я окликнул командира бодричей: – Сотник Булыга! Что по убитым!? – Нет его! – из строя бодричей ответил незнакомый голос. – Из окна в сотника стрелу пустили и сразу в голову! Подобрать не смогли! – А кто за него!? – Полусотник Звенько! Про потери сказать точно не могу! Полтора десятка наших точно нет! Может, убиты, а может, на улицах заплутали! – Ждать никого больше не можем! Приготовиться к бою! Идем на прорыв! Метатели огня, вы в конце, подпалите окраинные дома, башню и ворота! – Готовы! – услышал я одного из варягов ‘Карателя’. Достав из ножен клинок, я повернулся к воротам, и окликнул спешенных дружинников Берладника: – Открывайте! Со скрипом, большие створки распахнулись, и снаружи на них надавила толпа паникеров. Медлить было нельзя и, взбодрив своего жеребца окриком и ударом повода, я первым помчался на врага. Удар! Конь отбрасывает в сторону тело германца, который раньше всех хотел попасть за стены, а затем еще одного. По брусчатке разнесся цокот множества подков, и вся наша конная лавина, на острие которой шла тяжелая кавалерия, обрушилась на нестройную толпу католиков. Кричали люди, которых калечили лошади, звенела сталь, и мой меч опускался на головы ошалевших от страха крестоносцев. Позади варяги поджигали крайние дома, которые прилегали к воротам, и башню, но я этого не видел и слух, будто выключился. В полнейшей тишине я рубил и сек врагов, выполнял кровавую работу и чувствовал эмоции идущих за мной вслед воинов. В какой-то миг противники неожиданно закончились. Наша конница оказалась в лагере крестоносцев, где все было объято огнем, и тут слух вновь вернулся. Ржали разгоряченные и опьяненные запахом крови кони, которые рвались продолжить свою бешеную скачку, а воины были готовы биться дальше. Я привстал на стременах и отметил, что все мои всадники, вроде бы, здесь. Конечно, ночью и в хаосе боя за всеми не уследишь. Однако дожидаться и выискивать отставших одиночек нельзя, ибо промедление подобно смерти, а значит, продолжаем движение. – Гойда!!! – отпуская повод, клинком я указал на скопившуюся перед нами вражескую конницу. – Кру-ши-и-и!!! Спустя полминуты мы врубились в крестоносцев неизвестного мне отряда с разными гербами и знаками отличия. Кто наш противник, непонятно, но это и неважно, наверняка, сборный отряд, так что упорной схватки от них ждать не стоило. Вот если бы у германцев было в запасе еще немного времени, тогда расклад иной, но мы им его не даем и потому буквально проламываем вражеский строй. Взмах клинка и голова противника в не застегнутом шлеме слетает с плеч и катится под ноги лошадей. Рывок коня вперед и мелкая лошадка легкого кавалериста с дротиком в правой руке отлетает в сторону. Подъем на стременах. Четкий косой удар слева направо и Змиулан рассекает переносицу еще одного крестоносца, не рыцаря, но вполне справного вояки в добротной кольчуге. Кто-то в глубине строя католических всадников, которых не меньше чем нас, пытается руководить боем, и что-то выкрикивает, но его никто не слушает. Крестоносцы уходят из-под удара и над головой свистят стрелы черных клобуков. Их не видно на фоне темных небес, но посвист оперенной смерти слышен постоянно. Шир-р! Шир-р! Метательные снаряды вплетаются в шум битвы, а затем они попадают в людей. Дзинь-нь! Наконечник ударяется в металл, в кирасу или щит. Чпок-к! Железо впивается в податливую и мягкую человеческую плоть. ‘Молодцы черные клобуки! – машинально делаю я себе в голове зарубку. – Надо с ними задружить. Ой, как надо, ибо их в Переяславском княжестве не менее десяти тысяч всадников, полный степной тумен (тьма) с разделением на десятки, сотни и тысячи. Правда, чтобы с ними серьезные контакты набить для начала необходимо наладить мосты дружбы с их куратором Изяславом Мстиславичем, слово которого для орды равнозначно закону. Впрочем, все это потом’. С оттяжкой Змиулан прошелся по спине еще одного врага и врубился в позвоночник. Рывком я выдернул его на себя. Затем поднял коня на дыбы и обрушил меч на нового противника, непонятно как оказавшегося среди всадников пехотинца. Булат прошелся по округлой каске, срезал католику ухо и вонзился в ключицу. Хруст костей и падающий человек. Где-то дальше слышен злой окрик немецкого командира: – Держать строй! Выровняться! Заткните дыру! Они сейчас прорвутся! ‘Поздно! – мысленно восклицаю я, продолжая бой. – Поздно! Нас уже не остановить и не задержать!’ Новый рывок к свободе и выходу из вражеского лагеря. Мощная грудь злого венедского жеребца из конюшен Никлота, пробивает проход, и я его расширяю. Удар влево и вправо. Убил кого-то или нет, не знаю, но пару противников попятнал точно. Рядом появляются дружинники, с одной стороны бодричи, а с другой русичи. Рубка стихает, и отряд снова стягивается в кулак. Рядом небольшой взгорок и я, отдав приказ продолжать движение, выехал на него. Вид с высотки открывался великолепный. В Гамбурге разгорался пожар, который словно выплескивался за стены, а под городом горел вражеский лагерь и в ответах пламени был виден заваленный трупами тракт. Германская конница была рассеяна, но вновь собиралась для рывка вслед за нами. Видать, имелись у крестоносцев серьезные командиры, которые не хотели нас отпустить, да и резервом у противника много. Это понятно, и потому нам бы только пять километров пройти, а там германцев притормозят. Повернув коня на дорогу, я пристроился к общей колонне. Степняки и дружинники двигались вперемешку. Лошади были утомлены, и мы их не гнали. Немного времени в запасе есть и потому психовать не стоит. Оторвемся, отдохнем в лесах, а потом продолжим пакостить тем, кто желает гибели нашего государства и уничтожения славянской веры. Но это будет позже, а пока отступаем.
