Я Распутин. Книга третья - Алексей Викторович Вязовский
Миллион рублей ушел на создание КГБ — тут удалось много сэкономить. Здания, персонал перешел комитету от жандармерий и охранки. Архив, картотеку, сеть осведомителей — все это тоже не пришлось создавать с нуля. Но вот техническое обеспечение… Автомобили, открытие особых отделов при военных заводах, зарубежные резидентуры — все требовало денег.
Председателя выбирали долго. Варианты, слава богу, были — полковник Лавров из Разведочного отделения Главного штаба, жандармский подполковник Еремин, работавший по террористам и подполью, полковник Туркестанов, тоже из жандармов и штабс-ротмистр Самохвалов, коего очень насовывал Столыпин. Последнему, судя по обмолвкам, Петр Аркадьевич был чем-то обязан.
Но у последнего — слишком маленький чин, даже не подполковник. В итоге назначили Туркестанова, толкового офицера и, в текущих условиях важнейшее — из князей. Кинули, так сказать, кость “высшему обществу”. Хотя какой Туркестанов князь — служака, ищейка. Ровно то, что надо.
А Самохвалов заинтересовал меня лично, я внимательно изучил его досье и даже скинул информацию Зубатову — проверять дальше.
Не поленился вызвать штабс-ротмистра и устроить ему натуральный допрос на думской комиссии. Просветили как на рентгене: православный, из крестьян Симбирской губернии окончил Казанское пехотное юнкерское училище. Сделал там неплохую карьеру — дорос до штабс-капитана.
В 1904 году перевели в Варшавский жандармский дивизион с переименованием в штабс-ротмистры. Тут наблюдалась либо чья-то жирная лапа… Либо перед нами был натуральный самородок, каких поискать.
— Мы с вами, Григорий Ефимович, чем-то похожи, — Самховалов увлек меня в курилку после заседания комиссии — Оба из крестьян, оба высоко взлетели.
У меня что-то щелкнуло в голове. Да это же тот самый Самохвалов, который возглавлял всю контрразведку Врангеля в Белом движении! И это его играл Джигарханян в “Неуловимых мстителях”. Что же там было еще, что так дернуло?.. Точно! Песня! “Русское поле”. Я вытащил из кармана записную книжку и под недоуменным взглядом Самохвалова, пока помнил, карандашом быстро записал:
Поле, русское поле…
Светит луна или падает снег, —
Счастьем и болью вместе с тобою.
Нет, не забыть тебя сердцем вовек.
Петр Титович заглянул через руку, прочитал вслух:
— Здесь Отчизна моя
И скажу, не тая,
Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок…
— Григорий Ефимович, милостивый государь, это же очень талантливо! После вашего “Улетают птицы” грех сомневаться в стихотворном даре, но это… Выше всяких похвал! Тут и песню можно сочинить, если подобрать ноты.
— Песню было бы отлично, — я никак не мог вспомнить последний куплет:
…Не сравнятся с тобой
Ни леса, ни моря…
А что дальше? Ладно, потом вспомню. Я убрал записную книжку, вопросительно посмотрел на Самохвалова, который отстукивал на подоконнике что-то.
— Видите ли, я немного музицирую. Играю на рояле — Петр Титович замялся — Помогает отвлечься от работы. Мог бы попробовать подобрать ноты.
— Что ж… попробуйте. Тут просится романс — я попытался напеть первый куплет, но вышло откровенно плохо. Прямо карканье какое-то, а не знаменитая песня.
В курилку заглянул чиновник из секретариата. И обалдело уставился на нас. Распутин поет песню, а Самохвалов внимательно слушает, отстукивая на подоконнике ноты. Картина маслом!
— Петр Титович, у меня есть к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
— Даже так? — удивленно поднял бровь жандарм.
— Именно так — возглавить мою личную службу безопасности. Полномочий — вагон, жалованьем не обижу, люди есть.
— Да я вроде и не против, только не пойму, зачем это вам?
— Мы в такую кашу влезли, что уже сейчас вокруг меня множество темных личностей вьется, в том числе и заведомые вражеские агенты. Да и недругов я нажил немало, есть у меня нехорошее чувство, что меня скоро убивать будут.
*****
Наверное, если бы ребята из галактики Кин-дза-дза лепили свой пепелац из тряпочек и палочек, он бы так и выглядел — как я ни старался донести до наших авиастроителей новейшие веяния будущего, все пока не впрок, все пока у них вешалка для белья выходит. На колесиках и с моторчиком.
Но — летает! И летает неплохо. Стрекочет, как Карлсон, прямо “лучшее в мире привидение из Гатчины”. И шестеро офицеров уже подготовлены как летчики — Кованько из кожи вон лезет, чтобы пробить непробиваемую военную бюрократию и выдать ребятам “свидетельство пилота”. Сам летал только пассажиром, низенько и близенько, потому как генерал-майору никак невместно такой трещоткой парусиновой управлять. Но по глазам видел — хочет, ох хочет Александр Матвеевич в небо! Но нельзя. И потому он всю свою энергию направлял на то, что считал необходимым для развития воздухоплавания и авиации. Например, на ссоры с Вуазеном.
Шарль тоже еще тот красавчик. Понимаю, что раньше он работал с братом и никакого начальства над ним не было, вот и не привык вести себя, как положено в иерархической структуре, тем более армейской. А Кованько, хоть и воздухоплаватель — военная косточка, ему с детства в подкорку зашили “равняйсь-смрно-разрешите обратиться!” и он таких взбрыков не понимал. Ну и плюс Кованько худо-бедно старался привлечь к делу ученых мужей, с Николаем Егоровичем Жуковским переписку затеял, тот все рвался из Москвы приехать, на полеты посмотреть. Дмитрий-то Рябушинский, его патрон и создатель Аэродинамического института уже успел причаститься, когда с картиной Пикассо приезжал.
Так что генерал старался поставить дело “по науке”, а Вуазен все больше на “инженерную интуицию” уповал. И ладно бы у него большой опыт был, так откуда он в двадцать шесть лет возьмется?
За две недели до Пасхи авиаторы сожгли нахрен седьмой мотор. То есть он не прямо сгорел,
