Лейтон Миа - Герой
— Твой туалет, — произносит он, указывая на белое пластиковое ведро, которое стоит недалеко от него. — Твоя кровать, — добавляет он, кивая в угол на тонкий грязный матрас и лежащую на нём подушку. После этих слов он бегом поднимается по ступенькам, оставляя меня с открытым ртом и широко распахнутыми от шока глазами.
ГЛАВА 16.
Кельвин.
Когда я был подростком, родители с большим усердием учили меня управлять характером для моей же пользы. С учётом того, чем я занимаюсь, это является преимуществом, но мне всё равно приходится много работать над своим контролем. Кейтлин всё усугубляет из-за того, что её удочерили. Вспышки моего желания наказать, трахнуть её и заставить подчиняться являются странностями, идущими в комплекте с моим долгом защитить её.
Я закрываю дверь на ключ, а потом падаю в кресло. Норман по-прежнему стоит на своём месте, держа в руках полотенце.
— Мистер Пэриш…
— Я не хочу слушать это, — шиплю я.
— Вы пугаете девушку.
— Ей нужно научиться. Такое поведение неприемлемо.
— Она не принадлежит к тем женщинам, которых вы знаете, — Норман делает ударение на последнем слове. — Вам стоит быть более осторожным. Она хрупкая.
Я соединяю пальцы вместе перед своим лицом и медленно вдыхаю, прежде чем снова посмотреть на него.
— Думаешь, что хорошо знаешь её?
— Я провёл с ней последние два месяца. Она упрямая, но хорошая девушка. И она заслуживает знать правду. Уверяю вас, она поймёт…
— Ты знаешь, что я не могу этого сделать.
— Вы можете ей доверять.
Я встаю с кресла и шагаю по комнате. Руки запутались в волосах, я пропускаю их между пальцами, ища ответы.
— Лучше пусть боится меня, чем знает правду, Норман. Если картель доберётся до неё, то моё обращение покажется ей раем, — делаю паузу, разминая руки. Иногда я просыпаюсь по ночам, потому что всё ещё чувствую запах того дыма в лёгких. Чувствую запах обгоревшей плоти, когда никто другой бы его не почувствовал. Из-за меня ей тоже довелось всё это пережить. Окутанный этими мыслями, я направляю свой кулак прямо в стену, пробивая её. — Как мне, по-твоему, рассказать ей, что вся её жизнь превратилась в дерьмо из-за меня?! Что это я виноват в смерти её родителей?! И что я причина, из-за которой картель хочет добраться до неё?!
— Ни в чём из этого нет вашей вины.
Норман постоянно твердит это словно мантру, но я остаюсь безразличным к его словам.
— Есть, — произношу я. — Я должен был быть там. Я мог спасти их, если бы не был так эгоистичен.
— Вы очень заблуждаетесь. Из этой ситуации вы вынесли больше, чем за годы подготовки к выполнению своего долга.
Я опускаю руки вдоль тела и смотрю на Нормана, будто вижу его впервые в жизни.
— Это не оправдание, — твержу я, качая головой. — Даже в семнадцать лет я был достаточно сильным. Пока картелю нужен Герой, они будут охотиться за ней. Защита Кейтлин — мой долг перед её родителями.
— Долг перед ними? — Норман поднимает подбородок вверх. — Или перед собой?
— Что это значит?
— Обязательства связали вас с Кейтлин. Прощение может прервать эту связь, но вам предстоит потрудиться для этого. Вина, которую вы тащите на своих плечах, неоправданная.
— Прощение? — во рту я чувствую горечь от этого слова. — Думаешь, я заслуживаю прощения? Ты думаешь, я хочу его?
— Я знаю, что вы его заслуживаете. И не думаю, что вы хотите его, но оно вам необходимо. Сказав Кейтлин правду, вы на шаг приблизитесь к нему.
— Разговор окончен.
— Простите, что скажу, Кельвин, но если вы продолжите вести себя таким образом, то только навредите. И ей, и себе.
— Ты сегодня себе и так многое позволил, Норман, — предупреждаю я. — И со мной, и с ней. Вы двое подружились. Ты не посмеешь выпустить её из подвала, пока я не прикажу. И не забывай, что твои разговоры с ней не должны выходить за рамки дозволенного. Убедись, что у неё есть всё необходимое. Пока она будет послушной, у неё будет всё. Но не забывай, что информация — привилегия, — я скрещиваю руки. — И закрой её окно.
— В комнате? — спрашивает он. — Ради Бога, зачем закрывать окно?
— Мне не нравится, что она сидит там целыми днями, теша себя иллюзиями. Я не могу до конца быть уверен, что она не попытается сбежать или навредить себе.
— Если позволите…
— Тебе, — я обрываю его, делая отчётливую паузу, — не позволено!
Он сжимает губы, а морщинки вокруг его рта выражают протест.
— Хорошо. Можно посмотреть ваше плечо? — я сажусь назад в кресло и впиваюсь пальцами в подлокотники, пока Норман вскрывает место проникновения пули скальпелем. — Вы слишком быстро регенерируете, — произносит он. — Единственный минус в том, что, если что-то попадает вам под кожу, как сейчас, это тяжело изъять. Вам больно?
— Больнее, чем сам выстрел, но терпимо.
Он достаточно долго возится с моей раной, но, как и всегда, остаётся ответственным. Он знает, что восстановление мышц приносит невыносимо адскую боль.
Норман единственный, кто заходит к Кейтлин в последующие два дня, но лишь для того, чтобы принести ей еду и сменить ведро. Я наблюдаю за ними через камеры. Он больше не пытается завязать с ней разговор, и я рад, что он прислушивается ко мне. На третий день мне кажется, что её наказание можно прекратить. Задержавшись в городе, я поздно возвращаюсь домой, развязываю галстук и пересекаю фойе в направлении подвала.
Но чувствую запах крови сразу же, как только тянусь к дверной ручке. Спустя несколько секунд я уже внизу у решётки вожусь с замком, заметив, что Кейтлин лежит неподвижно.
— Кейтлин! — произношу я, отбрасывая ключи. — Проснись!
— Кельвин?
— Что случилось? — моё терпение лопается, и я, рыча, просто срываю замок.
Она садится и потирает глаза, а я замечаю красное пятно позади неё.
— Чёрт… — я падаю перед ней на колени. — Где ты ранена?
Её подбородок слегка дрожит, и она закрывает лицо руками.
— Всё в порядке. М-можешь позвать Розу? Или Нормана?
Я игнорирую резкий укол боли от отказа от моей помощи и кладу ладонь на её плечо, пытаясь осмотреть спину.
— Что это? Где ты ранена?
Она, кажется, собирает всю силу воли, чтобы прошептать в свои ладони:
— Я не ранена.
— Не время скрытничать. У тебя кровь…
— У меня месячные! — кричит она, толкая меня в грудь. — Начались сегодня утром, а мне даже нечем… Воспользоваться! Пожалуйста, оставь меня в покое!
Облегчение волной окутывает меня, и я прикрываю лицо руками, облегчённо выдыхая.
— Ты не ранена? — спрашиваю я, поднимаясь на ноги. Она шмыгает носом и снова сворачивается клубочком, сдвигаясь ближе к стене, чтобы избежать пятна. — Отвечай, Кейтлин.
— Я не ранена.
Глубоко вдохнув, я протягиваю руку. Спрятав своё лицо в подушку, она выглядит такой маленькой и слабой, но ещё и жалкой, раньше я никогда её такой не видел.
— Идём, — произношу я, приглашая её. — Я отведу тебя в ванную.
Через мгновение она убирает волосы со щеки. Её ресницы подрагивают, когда она поднимает на меня свои невинные, напуганные, голубые глаза. В её голосе, задающем этот вопрос, слышится нежность.
— Правда?
— Да. Давай, идём. Я не буду стоять здесь всю ночь.
Она закусывает нижнюю губу, и я готов сказать ей перестать это делать, в противном случае я поддамся соблазну и освобожу её губу собственными пальцами. Но вместо этого вздыхаю и выпрямляюсь.
— Нет, — наконец произносит она. — Мне не нужна твоя помощь.
Моя вытянутая рука просто повисает в воздухе.
— Что, прости?
Она отворачивается от меня к стене. Кейтлин больше не отвечает мне, а просто взбивает подушку локтем.
— Ты предпочтёшь остаться лежать здесь в собственной крови, — утверждаю я.
— Да.
Я чувствую, как тяжелеют мои брови, когда хмурюсь, глядя на неё. Злость закипает внутри меня. Я никогда прежде не бил таких женщин, как Кейтлин. Не бил того, кто не хотел бы этого, не заслуживал или не ожидал. Но моя ладонь просто горит от желания перегнуть её через своё колено, задрать халат и выбить из неё всю дурь.
— Как хочешь, — говорю я.
Следующие двадцать минут я провожу в постели, пытаясь уснуть и заблокировать звуки её плача. Мне удаётся сомкнуть глаза только после того, как она засыпает.
ГЛАВА 17.
Кейтлин.
— Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?
— Как солнце?
— Нет.
— Как луну?
— Нет.
— Как звёзды?
— Нет
Я хмурюсь.
— А как, мамочка?
— Я люблю свою малышку Кейтлин больше, чем солнце, луну и все звёзды.
Я визжу и прыгаю в мамины объятья, обвивая её шею своими ручонками.
— Я тоже так сильно люблю тебя, мамочка, — но её кожа под моими руками становится ледяной, и я отпрыгиваю назад. Её глаза закрываются. — Мамочка?
