Макс Лукадо - Не удивительно, что Его называют Спасителем
действительно собаки испытывать чувство вины или нет, точно знаю - человек может.
Неважно, является ли проступок таким же незначительным, как преследование
бабочки, или серьёзным, как совращение чужой жены, эффект будет тот же.
Вина подкрадывается на кошачьих лапах и крадёт любую радость, которая могла
бы сверкать в ваших глазах. Уверенность заменяется сомнением, а честность
вытесняется поиском оправданий. Уходит покой. Приходит беспокойство. Как только
удовольствие от потакания прихотям проходит, наступает голод утешения.
Наше видение теряет остроту, и у нашей близорукой жизни теперь одна цель -
найти избавление от вины. Или, как вопрошал Павел: «Несчастный я человек, кто меня
избавит от этого тела смерти?» (41)
Это не новый вопрос. Едва открыв Библию, встречаемся с теми, кто справился, а
чаще не сумел справиться чувством вины. Бунт Адама и Евы привел к тому, что они
спрятались и испытали стыд. Ревность Каина привела к убийству и изгнанию. Вскоре
страдало всё человечество. Стало так много зла, и люди грешили. Их сердца
становились такими холодными, что не искали больше утешения для своей
огрубевший совести. «И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел
в сердце Своём». (42) Вот здесь, должно быть, самая страшная запись в Библии.
51
А всё из-за неспособности человека справиться с грехом.
Если бы только у нас была почка виновности, очищающая наши падения, или
встроенная в нас резинка, стирающая наши проступки и помогающая жить в ладу с
сами собой. Но этого нет. В этом-то вся проблема.
Сам человек не может справиться с виной. Когда создавали Адама, то его творили
без этого умения справляться с чувством вины. Почему? Потому что он был сотворен, чтобы не совершать ошибок. Но совершив, не имел возможности справиться с виной.
А когда Господь последовал за ним, чтобы помочь, Адам прикрыл наготу и не
показывался от стыда.
Сам человек не может побороть вину. Должно быть, ему нужна помощь извне.
Для того, чтобы чувствовать себя прощённым, нужно прощение обиженного тобой.
Человек же слишком грешен, чтобы просить Бога о прощении.
Тогда вот она суть креста.
Крест сделал то, что не смогли сделать жертвенные агнцы. Он утолил вину не на
год, а навсегда. Крест сделал то, что не смог сделать человек. Он даровал нам право
разговаривать, любить и даже пребывать с Господом.
Сами вы этого сделать не можете. Это как в бейсболе не выбить тысячу, а в
кегельбан не получить три сотни. Ни вы, ни я, никто другой не смогут сделать этого. Не
интересно, сколько церковных служб вы посещаете и совершаете ли хорошие дела, вашей добродетели недостаточно. Вы не можете быть настолько добродетельны, чтобы заслужить прощение.
В этом мире мы виновны.
Вот почему нам нужен спаситель.
Ни вы не можете простить меня за мои грехи, ни я не могу простить вам ваши. Два
ребёнка в грязной луже не могут очистить друг друга. Им нужен кто-то, кто чист. Кто-
то, кто безупречно чист. И нам тоже нужен тот, кто чист.
Нам нужен спаситель.
Мы с вами нуждаемся в том, что было нужно моему маленькому щенку, а именно -
Старшего, кто бы протянул руки и сказал: «Ну, давай, всё в порядке».
Нам не нужен хозяин, который будет судить нас за наши дела или за свои не
оправдавшиеся ожидания. Пытаться попасть на небеса на собственной добродетели -
всё равно, что пытаться попасть на Луну по лунному лучу: красивая идея, но ...
Послушайте, бросьте попытки заткнуть рот чувству вины. Вы не можете этого
сделать. Способа не существует. Ни с помощью виски, ни посещая Воскресную школу.
Извините, не имеет ни какого значения, насколько вы плохи. Нельзя быть настолько
плохим, чтобы забыть вину. Равно, не важно, насколько добродетельны вы есть.
Нельзя быть настолько хорошим, чтобы преодолеть вину.
Вам нужен Спаситель.
Откровение Господа
И хотя эта маленькая ферма была всего на расстоянии двух часов езды, по
времени она находилась минимум в прошлом столетии.
52
Меня пригласил туда мой друг Себастьян, чья ферма находилась в предместье
Марекa - придорожного городишки километрах в ста от Рио-де-Жанейро. Себастьяну
было 26 лет. Он работал на фабрике, посещал наш приход и изучал Библию. Высокий, неуклюжий, говоривший медленно, он не был похож на городских хлыщей. Честный и
простой он всегда был готов на улыбку, вероятно, считая, что так легче жить в
городских джунглях.
Я с радостью отнёсся к возможности побывать у бразильских крестьян. Однако не
знал, что вскоре получу урок веры.
Как только в зеркальце заднего обзора последний раз мелькнул Рио с его
отравляющей транспортной войной, я сразу же ощутил, как расслабляются мои
шейные мускулы. Маленький фольксваген-седан нырял и взбирался по живописной
дороге, петлявшей по холмам. Пейзаж не был похож на ландшафты Кентукки с его
чахлой растительностью. Всюду густая сочная зеленая трава, щедрые долины, веселые
склоны холмов с бесчисленными стадами пасущихся коров.
Вскоре мы съехали с дороги с четырехрядным движением на двухрядное, а после
полдюжины дорожных знаков «поверните направо» и «возьмите влево» въехали на
грязную дорогу с односторонним движением.
«Обычно я езжу автобусом, - объяснил Себастьян. - А этот кусок мне приходится
идти пешком». Легко сказать «кусок». По крайней мере ещё мили четыре мы
взбалтывали редко поднимаемую пыль сельской дороги, по пути обогнав молодого
парня, ведущего мула с двумя маслобойками. «То мой двоюродный брат, -
словоохотливо пояснил Себастьян. - Каждое утро на рассвете он привозит свежее
молоко». Узенькая дорога вела нас через мириады оттенков красок: белоствольные
эвкалиптовые деревья, стоящие, как свечки, на пироге темно-зеленого пастбища, бриллиантово-голубое бразильское небо, и холмы - от коричневато-красных до
красных.
«Остановитесь здесь», - было сказано мне, и я нажал на тормоз перед большими
деревянными воротами, подвешенными на два столба забора. «Подождите минутку, я
открою ворота».
Если я считал, что дорога, по которой мы только что ехали, маленькая, то та, которая вела нас от ворот к дому, была просто невидима. Я продолжал размышлять о
надобности джипа, когда мы вязли в траве, царапали крышу о кустарники, еле
передвигаясь между деревьями и, наконец, оказались на открытом участке, рядом со
старым оштукатуренным домом.
Нас поджидал отец Себастьяна, сеньор Хосе. Он выглядел не старше семидесяти с
небольшим. На глаза падала тень от старой соломенной шляпы. Увидев нас, он
улыбнулся беззубой улыбкой. У него была бочкообразная грудь и узкая талия. Жёсткие
и широкие ладони говорили о многих часах работы с тяпкой во время посадки. На его
плоских босых ступнях пятнами присохла земля.
«Хорошо, что приехали», - приветствовал он нас. И можно было быть уверенным, что он имел в виду именно это.
Их маленький дом воскресил в моей памяти картины Соединенных Штатов
времен Великой Депрессии, виденные мной когда-то. Керосиновые лампы -
электричества нет. Тазы и ведра для мытья посуды и чистой воды - водопровода нет.
Вдоль стен стояли долго служившие тяпки, лопаты и вилы - современных механизмов
нет. Кухня представляла собой отдельную хижину, пристроенную рядом с передней
53
дверью дома. Меня заинтересовала печь. Она была сложена из обожженного шлама, сформованного в длинные узкие бруски: четыре фута длиной и три фута высотой. По
центру плиты проходил четырех или пятидюймовый желоб, куда клали дрова.
Вездесущие горшки для приготовления бобов и риса стояли с двух сторон от горячего
желоба.
Я устал: сказывался долгий путь от Рио.
Сеньор Хосе взялся показать мне часть своего мира. Тридцать семь лет он пахал и
возделывал два акра земли, и было очевидно, что он знал на ней каждую ямку и
каждый бугорок.
«На этой земле я выкормил четырнадцать ртов», - улыбнулся он, указывая на
посадки салата-латука.
- Откуда ты, говоришь?
- Из США
- Чем занимаешься?
Я немножко рассказал о своей работе. Он не ответил, а повёл меня к маленькому
ручейку, где сел на валун и начал раздеваться.
- Будешь купаться, батя? - спросил подошедший Себастьян.
- Да, ведь суббота.
- Хорошо, увидимся в доме.
И Себастьян повёл меня назад через плантацию сахарного тростника, где срезал
стебель, зачистил его и дал мне кусок пожевать. Подойдя к дому, мы сели за
