Василий Гавриленко - Последний поезд
«А что если?»
Андрей повернул к кабинету директора.
Какой код на двери Невзорова? Андрей по собственному опыту знал, что сотрудники используют совсем простые коды. Может, и директор? Дрожащим пальцем ввел четыре ноля. Щелчка не последовало. Четыре единицы — нет. Четыре двойки — бесполезно.
В сердцах Андрей несильно ударил по двери ногой и — к его ужасу — она отворилась.
Островцев замер на пороге. Что думает мышь, видя желтеющий в мышеловке сыр?
В глубине невзоровского кабинета мерцали зеленые цифры. Едва слышно гудел кондиционер.
Твердым шагом Андрей подошел к столу директора, схватил стопку бумаг с чертежами, и кинулся прочь, на ходу запихивая бумаги в портфель.
Уже в сосновом бору, когда Островцев спешил к подходящему автобусу, в голове сверкнула мысль: если бумаги лежат так открыто, то место им, скорее всего, в туалете. Ну и пусть. До чего приятно напоследок стукнуть обидчика по скуле!
Кроме задремавшей кондукторши, в автобусе не было никого.
Обнинск клубился за окном потяжелевшим туманом. Изредка навстречу проносились полупустые маршрутки.
У магазина «Продукты» стояла закрытая на замок бочка с квасом.
«Квас хранится надежней, чем документы ЯДИ», — подумал Андрей и засмеялся. Кондукторша вздрогнула, огляделась: «Ой, уже Белкинский овраг». Подошла, строго глядя на Островцева.
— Обилечиваемся, молодой человек.
Показалась башня — макушку скрывают кучевые облака. К башне приварена лестница, кажущаяся сбоку лестницей в небо.
На остановке в салон ввалилась толпа, стало шумно, пестро, запахло духами, потом; кто-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил. Андрей, с готовностью отвлекаясь от своих мыслей, стал прислушиваться к разговору двух стариков, присевших напротив.
— И вот я ему говорю, — откашлявшись, продолжил старик в серой панаме, очевидно, начатый на остановке рассказ. — «Товарищ, говорю, жить-то, конечно, все хотят, но такой ценой жизнь себе я покупать отказываюсь». Он на слово «товарищ» прямо взбеленился — пена на губах, глаза — пятаки, орет: «Да я, тебя, падла партизанская, через мясорубку пропущу!». «Власть, — говорю, — ваша, пропускайте».
— А многие ломались, становились полицаями, — вздохнул его собеседник, человек с длинным, изможденным лицом.
— Не то слово — гестаповцам по части зверств фору давали, все старались отплатить за жизнь свою паскудную, задобрить фрицев. Знал я одного, однорукого Занько, работал на лесопилке. Пришел немец — Занько всех предал, стал убивать, насиловать, грабить…
— А вы «Сотникова» не читали? Там это самое подробно описано.
— Да где уж мне читать? — вздохнул старик в панаме и поднялся. — Ну ладно, Семен Иваныч, я пошел: Аксеново.
В электричке, рвущейся к Москве, Островцев думал про стойкого партизана. Портфель жег колена, под сердцем настойчиво копошился червь сомнения, несмотря на то, что Андрей считал сами понятия — родина, патриотизм — пережитками прошлого, атавизмом, таким же, как хвост или шесть сосков у человека.
«А старик-то остался жив», — пришло ему на ум у платформы «Победа», и это была победа над сомнениями. Как он выжил, этот стойкий партизан? Освободили свои, или, в конце концов, он уступил напору палачей? Жаль, недорассказал дед…
За окном пронеслась лента реки.
Теперь Андрей размышлял о деле: сейчас не начало девяностых, когда ученые, прихватив по возможности секреты отечества, драпали в Америку. Времена кувыркнулись на триста шестьдесят градусов, и никто никому не нужен, даже тащи он на плечах атомную бомбу…
Атомная бомба не заинтересует америкосов… Но 23767t — это не атомная бомба.
«Станция Сколково. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Очаково».
О, черт! Контролеры.
Островцев вскочил и метнулся к тамбуру. Контролерша с разноцветной бляхой на груди преградила путь:
— Куда намылился?
— Курить.
Андрей протиснулся мимо.
— «Кур-и-ить» Знаю я… Взрослый мужик, а бегает! Ладно студенты, еще можно понять.
Андрей прошел в тамбур, оттуда — в соседний вагон. Слегка пошатываясь — вперед, подальше от контроля. Ему казалось, что люди, сидящие на лавках, смотрят на него с презрением.
Андрей не замечал, что многие поднимались и следовали вереницей за ним. Пройдя три вагона, Островцев остановился в тамбуре и, оглянувшись, обрадовался: зайцев много.
— Ну, где они? — тревожный шепот.
— Да вроде в четвертом.
— До Очакова дотянем…
— Быстро идут…
— Придется перебегать.
— Да уж…
«Очаково. Следующая — Матвеевская».
Увлекаемый толпой, Островцев выплыл из вагона и понесся по перрону к голове электрички. Рядом бежали студенты, рабочие, дачники.
Зайцам повезло — двери закрылись, когда они уже погрузились в безопасный вагон.
Андрей уселся на сиденье и вздохнул с облегчением.
Теперь до Киевского можно наслаждаться покоем.
Андрей редко бывал в Москве, и всегда она начиналась для него с Киевского вокзала, с металлической крыши-арки. Не верилось, что арка создана людьми. Нет, конечно, — ее построили великаны, легко гнущие арматуру и, как пушинки, поднимающие куски железа.
Нельзя сказать, чтоб Островцев любил этот странный город, разросшийся во все стороны. Город шума, суеты, денег, ласковых мошенников и злых пророков.
Непрерывный гул размягчает мозг, постоянная тревога за карманы портит карму… Провинциал ошалело бродит по улицам, толкая прохожих и рискуя попасть под машину.
Некоторые зайцы прыгали через турникеты, кое-кто спускался на железнодорожные пути и обходил вокзал стороной. Андрей присоединился к последним, так как прыгать в плаще неудобно.
В подземном переходе порадовался, что ему не надо соваться в переполненное метро. Купив в автомате телефонную карту, Островцев протолкался через пышущую жаром толпу и побрел в сторону площади Европы.
Скоро он понял, что ошибся: вокруг ни единой телефонной будки. Проклиная мобильники, из-за которых убрали таксофоны, Островцев повернул обратно, хотя мог бы через мост добраться до арбатских переулков, где наверняка найдется таксофон. Но Андрей не желал покидать площадь Киевского вокзала, тем самым как бы оставаясь дома.
Засланцы от цветочников, караулившие у Европейского, принялись наперебой зазывать его пойти с ними и купить розы.
«Неужто я похож на ухажера?» — подумал Андрей, протискиваясь сквозь толпу.
Выбравшись на Брянскую улицу, он свернул в первый попавшийся переулок и тут же наткнулся на таксофон, укрытый от дождя стеклянным козырьком. В переулке не было ни души, лишь воробьи скакали на обочине тротуара.
Андрей вставил карту в щель.
«Карта повреждена либо заблокирована. Выньте карту» — высветилось на узком сером экране.
— Черт! — выругался Островцев и хлопнул по аппарату ладонью. Ну почему ему всегда так везет? Раз в жизни купил карту — и та бракованная!
Взгляд уперся в крошечный рисунок прямо под щелью на таксофоне — перевернутая кверху чипом карта. Андрей выругался, обозвав себя идиотом.
Вставил карту как положено.
«Приветствуем вас! У вас 50 единиц».
Островцев замер на мгновение, не решаясь набрать номер из записной книжки. Вспомнил лицо Ираклия Водянникова, известного российского ученого, эмигрировавшего в США в нулевые.
— Если прижмет, Андрюша, — сказал Водянников перед расставанием.– То…
И сунул в руку своему лучшему ученику Островцеву, боготворившему Ираклия Львовича, вот эту записную книжицу с единственной записью — 7707070 — Mr. Nick Zvonsky, Moscow.
Ну, вот и прижало.
Андрей набрал необычный номер, где счастливые семерки уравновешивались равнодушными пустотами нулей. Чего он боялся больше: того, что номера не существует — времени-то утекло столько; или того, что ему ответят?
Ему ответили:
— Хеллоу?
— Гуд монин, мистер Звоньский. Ай эм, — Островцев мучительно подыскивал слова, во рту пересохло. — Ай эм рашен скайнс… сайенс жобер… джоуббер… Май нэймс Островцев.
На другом конце провода засмеялись и Андрей, к своему облегчению, услышал русскую речь с едва заметным акцентом:
— Говорите по-русски, мистер Островцев.
Ответивший снова засмеялся, но Андрей не обратил внимания на это и горячо заговорил, прикрывая трубку ладонью:
— Вам нужно встретиться со мной, мистер Звоньский.
— С чего вы взяли?
— Нужно. Это очень важно.
Звоньский замолчал, раздумывая. Андрей с тревогой смотрел на экран, равнодушно отсчитывающий в обратном порядке единицы на его карте — осталось всего 30.
— Откуда у вас этот номер?
— Мне дал его Ираклий Водянников.
